О Рождестве, елочных игрушках и людях

I'm with you But I'm still alone Sons of an illustrious father — Strange Home

Джейн держит стремянку металлической и живой руками, крепко ухватившись за перекладины. Держит, чтобы та не шаталась, и ей кажется, что она помогает ненароком не разбиться чему-то очень хрупкому. Стефани давно уже не хрупкая, и, наверное, даже синяк не набьет, если свалится, но Баки нравится думать обратное. В этом что-то есть — в уязвимости. — Подай мне вон тот, голубой. Да-да, со снежинкой. Спасибо. Джейн чуть сгибает ногу, подтягивая коробку с украшениями поближе, и подает, наконец, елочный шарик. Он красивый: стеклянный, с искусственным снегом на покатых бочках. Баки не знает, что это за заменитель, но проводит по ребристой поверхности большим пальцем, прежде отдать шарик Стефани. Шершавый. — Вот, другое дело. Теперь наш дом выглядит готовым к празднику. Ты посмотри, Баки, посмотри, какая красота. Стефани, хватаясь за ступеньки, слазит со стремянки и отодвигает ее в сторону. Лишившись необходимости помогать, Джейн отступает чуть назад, чтобы посмотреть на результат их работы, ведь она всегда так делает — смотрит на небо, если говорят о небе, смотрит на елку, если говорят о ней. Она обнимает себя за плечи, чтобы хоть куда-то деть незадействованные руки, и несмотря на хорошее отопление в доме, замерзает даже в нелепом свитере с оленями. Стефани сказала, что этот атрибут обязателен, и кто станет с ней спорить? Капитан Роджерс знает лучше. За окном за много дней впервые идет снег. Кружится, покрывая тротуары плотным слоем, а затем холод делает оставшуюся работу, замораживая это все и превращая в каток. Наверное, этот самый лед — наинеприятнейшее, что есть в зиме, потому что можно неаккуратно подвернуть ногу, и будь ты хоть наемницей, хоть суперсолдатом, а от перелома не уйдешь. Внутри дома светло, тепло и все украшено красивыми елочными шарами, гирляндами и какими-то рождественское постерами. Джейн знает, как сильно Стефани старалась, превращая их новый дом во что-то более-менее праздничное, буквально выбилась из своих суперсолдатских сил, и поэтому она не смеет не оценить. Баки поднимает руку и несмело касается светлых волос, чуть лохмача их — и Стефани спокойно улыбается, будто так и должно быть. Это их первое Рождество вместе. Первое после… Всего. На мисс Роджерс длинный свитер со снеговиками, вязанные гольфы почти до колена и нелепо повязанный на талии шарф — конечно, она знает, как нужно его носить, но решает, что сегодня можно покреативить. Она, в общем-то, вообще довольно креативная, однако прячет это, ведь на ее работе должны преобладать другие качества. Стойкость там, сила, аналитическое мышление. До какого тут вдохновения. Но то, как она носит этот шарф, все равно какое-то чертово искусство. До Рождества остается несколько часов, и все уже готово, но никак не находится главная часть праздника — его настроение. Стефани сидит на полу у дивана и рассеянно гладит одной рукой мягкое покрытие ковра, смотря в кружку какао, которую держит в другой. Все идет как-то не так. Она уже сделала все, как нужно: прошлась по каждому пункту из любовно составленного списка «Подготовка к Рождеству», притащила откуда-то елку и даже нарядила ее под хмурый взгляд подруги. И пусть теперь их дом идеально подходит для празднования, сам праздник отчего-то не идет, будто бы проходя мимо их крыльца, напрочь игнорируя. Нет волнующего ощущения надвигающегося чуда, которое обычно появляется за неделю-другую до заветного дня, нет и беззаботной улыбки на лице Джейн. Нет, та старается, правда старается делать все, что ей говорят и улыбаться в ответ, но выходит как-то настороженно и — самую малость, — измученно. Их праздник беспрепятственно катится к черту, и Роджерс не знает, за что хвататься, чтобы это исправить. — Я присяду? Стефани кивает и похлопывает рядом с собой, мол, конечно, что за вопрос. Баки аккуратно пристраивается рядом, но на достаточном расстоянии — еще бы пара сантиметров, и его можно было назвать деловым. Молчит и задумчиво крутит в руке елочный шарик, для которого не хватило места на елке. Он маленький, зеленый и совсем не подходит ни одной из ветвей нарядного дерева — он с ними попросту сливается. Роджерс больно смотреть на то, как подруга невольно отшатывается от прикосновений, как вздрагивает от резких звуков и автоматически тянется к пистолету, спрятанному под подушкой, спросонья. Джейн все еще недоверчиво косится, когда она предлагает ей помощь или что-то из одежды, и от каждого отрицательного мотка головы у нее внутри что-то ломается. Все образуется, упрямо твердит Стефани себе, цепляя на вершину елки красивую звезду — собственноручно перекрашенную в золотой, потому что краснота пика может напомнить Баки о чем-то плохом и испортить все настроение. Не сказать, что там есть, что портить. Не сказать, что у Джейн оно хорошее, но и не плохое, в общем-то, тоже — она спокойна, и на данный момент это лучшее, чего от нее вообще можно добиться. Приручение идет медленно и приносит очень мало плодов, но в Стефани решительности и терпения хватит на двоих. Она пододвигает кружку с теплым напитком поближе к Джейн и смотрит, как та осторожно берет ее в руки. Металл бионики звонко брякает о керамику, и ей почти стыдно, что она обращает на это внимание. У Баки в глазах дым выжженых ее рукой полей и бесконечная борьба с миром. Но временами в них мелькает радость и что-то вроде признательности, и если честно, это — то, ради чего Стефани все еще старается. В электрическом камине трещат электрические дрова, выбрасывая электрические снопы искр. Тепла они не дают, но завораживают не хуже реального огня, и обе не могут отвести взгляда. Сидят почти плечом к плечу, слушают дыхание друг друга и молчаливо ждут Рождества под потрескивание искусственного пламени. Все образуется.

***

В доме на Монтагю-стрит всегда тепло и уютно, но сегодня еще и чертовски вкусно пахнет печеными яблоками и немножко корицей. Этот запах всегда витает в воздухе перед самым праздником, потому что у миссис Роджерс золотые руки, и она использует их по назначению, занимаясь приготовлением угощения. Кто бы знал, как Джейн любит встречать Рождество в этом доме. Встречает в первый раз, но уже любит. Она не напрашивается, ее приглашают сами; и это здорово и волнительно, потому что обе обитательницы этого дома совершенно необыкновенные, и они — те люди, с которыми хочется встретить Рождество. Стефани почему-то именно сегодня по-особенному красивая, хотя ходит все в той же большой рубашке отца, которая висит на ней мешком — коричневая, в крупную клетку. Она бережно закатывает рукава, не желая испачкать ткань, но все равно сорит мукой и клубничным повидлом, что Сара кладет в пироги — нечаянно, конечно. Это лучшие пироги в мире, и Стефани, наверное, тоже лучшая. Баки помогает чем может, дотягиваясь до самых высоких веток елки, чтобы повесить очередной стеклянный шарик, помогая переставлять мебель, делая из гостиной самый настоящий праздничный зал. Взъерошенная Стефани тоже пытается участвовать во всем этом, но лишь мельтешит под ногами, и Сара отзывает ее на кухню — там от маленькой мисс Роджерс больше пользы. У них хлопот невпроворот, и работа медсестры на полторы ставки выматывает и кончается только под утро двадцать четвертого, но они все равно успевают вовремя, так как работают сообща. Двигаются единым организмом, наводя порядок, готовя угощения и елку. Затем Сара погладит им воротники и еще долго будет восторгаться, какие ее девочки сегодня чудесные. Они вовсе не чудесные, и Джейн не ее дочь, но всем нравится думать, что это именно так. Стефани не удерживает в хрупких руках пакет с мукой и опрокидывает его в подготовленную миску, почти полностью скрываясь за мутным облаком. Оно оседает на ее и без того светлых волосах, коже, ресницах, вызывает чихание и смешное фырканье, а муки так много, что она возвышается над посудой выше, чем должна. Это ничего — Сара делает пирог в два раза большего размера, чем планировала, и от этого он становится только вкуснее. Щиплет дочь за нос и шутливо, не всерьез ругает ее за беспорядок. Джейн смотрит на оставшуюся в живых чету Роджерс и чувствует потрясающей силы единение двух этих женщин. Одна продолжение другой, и так они четко друг друга дополняют, что Баки начинает чувствовать себя лишней — со своими нелепыми темными волосами, грубыми руками и плебейской загорелостью. Ей, наверное, не место здесь, среди людей, которые настолько светлые и теплые, что от них слезятся глаза. Не смотри прямо, не смотри, не смотри — ослепнешь. Но она чувствует себя вне группы ровно до того момента, пока Стефани не поднимает голову и не улыбается ей — ярко, солнечно, легко, как только она одна умеет. Джейн до боли в груди тяжело на это смотреть. Сара хвалит за помощь их обеих, и ее любви, кажется, хватит еще на десятерых. Любви Баки на стольких не хватит, но на Стефани она готова потратить все, что есть. ___ К запаху пирогов и яблок примешивается новый — это аромат мороза на иголках ели, и он совсем свежий; напоминает о причине сегодняшней суеты. Их нарядное дерево стоит ровно и на правах хозяйки раскидывает свои лапы во все стороны — такая изумительно пышная, нарядная. Под ее зелеными иголками, у самого основания, лежат подарки. Их немного, ведь празднующих всего трое, но и это радует до невозможности. Стефани четырнадцать и она старается выглядеть старше, чем есть, подкладывая тряпочки в лифчик. А еще она же со всех ног бежит к ели, потому что весь вечер только и думала о том, что же ей приготовили близкие. Нет, она позвала Баки вовсе не из-за этого, но та так играла бровями, потряхивая коробкой, обернутой в цветную бумагу, что думать ни о чем другом не выходило. Что же это? Набор для рисования? Кисти? Может, альбом? О, это было бы просто замечательно. А если… Это туфли. Она ожидала чего угодно, но остаётся совершенно потрясенной, потому что туфли — как раз то единственное, что она никак не могла вообразить в качестве новогоднего подарка. Туфли из черного материала будто бархатные и очень приятные на ощупь, явно верного размера, но что самое интересное: у них есть каблучки. Небольшие, но достаточные, чтобы сравнять их с Баки рост и сделать из маленькой мисс Роджерс почти девушку. Только Джейн знает, насколько это для неё важно. И только она могла придумать собственноручно вбить по семь маленьких гвоздиков в задник каждой туфли, чтобы каблук закрепить. На ее пальцах до сих пор синяки — результаты жуткой неаккуратности, — и поэтому она неосознанно прячет руки за спину и улыбается. Угадала. ___ На часах уже три часа ночи — утра? — и празднование давно кончилось. Сара, убедившись, что девочки накормлены и довольны, с чистой душой отправилась спать, потому что после этой ночи в больнице точно будет много работы. Даже если ты очень хорошая мать, отдыхать нужно тоже. Джейн как раз бродит по дому, рассматривая их уже не актуальные приготовления, когда замечает что-то новое. Она уверена, что этого на столе не лежало, ведь она сама собирала с него грязные тарелки с полчаса назад, и оттого таинственное появление веточки с белыми цветами еще более таинственно. Это омела. Баки почему-то уверена. Должно быть, растение-паразит принесла Сара; ну конечно, кому же еще, ведь не бывает такого, чтобы предметы просто появлялись из воздуха, так ведь? Когда тебе пятнадцать, то в такие вещи не больно-то и веришь. Веточка с острыми листочками лежит на столе, истончая такой же запах, что и ель — морозный, совсем новогодний, и цветы на ней белые, как снег. Джейн подходит ближе, касается ее неуверенно, и она не суеверна, нет; но не исключает факта, что стоит ей моргнуть, как растение исчезнет. Она волшебная, эта веточка. Баки трогает ее самыми кончиками пальцев и почти чувствует всю магию этого дара природы, а потом вспоминает одну легенду, вычитанную в книге про английские традиции очень давно. Наверное, это знак свыше. Возможно, так и должно быть — ну, вспомнить в нужный момент нужную вещь. Джейн думает про омелу. И про поцелуи. Позже ей кажется, что сегодня эта веточка здесь неспроста — ее не принесла мать подруги, нет; она появилась здесь сама собой, по таинственному волшебству, и это тот самый символ, тот самый знак, который Баки так долго ждала. Знак, который вгоняет ее в краску и заставляет потеть ладони. Знак, который весь день держит ее на иголках при каждом взгляде на маленькую мисс Роджерс. Стефани такая красивая сегодня — просто необыкновенная. Собирает волосы назад, цепляет заколку; боже, Сара даже дает ей попользоваться розоватого цвета помадой, которая делает ее совсем хорошенькой. Стефани смотрит прямо и открыто, даже не подозревая, какой мрак творится в голове у подруги. Баки прячет глаза — все эти мальчишки, которые не замечают маленькую Роджерс, не знают, что теряют. А она знает. Джейн — обычно активная, энергичная и уверенная в себе, робеет как девчонка, когда опускается рядом с подругой на пол. Та возится с застежками, потому что работа сделана на совесть, и разобраться в ремешках-веревочках действительно сложно. — Баки, я тут никак не могу… — Стеф, отвлекись на секунду. Пожалуйста. Роджерс поднимает глаза, но руки от туфель не отнимает. Смотрит непонимающе и улыбается, мол, в чем дело. Она такая сосредоточенная и такая увлеченная, что дух перехватывает. От этого ли? Джейн не знает, как это делается. Она не уверена, нужно ли держать веточку сверху или достаточно просто неуверенно теребить в руках, но на всякий случай показывает ее, чтобы подруга хоть как-то догадалась о ее намерениях и успела остановить. Но Стефани даже не меняется в лице, будто в упор не понимая, чего от нее хотят. Она, вероятно, действительно не понимает, потому что врать не умеет совсем, да и играть — тоже. Улыбается только как-то неловко. Джейн целует ее. Как умеет, и, должно быть, крайне неожиданно, потому что Стефани каменеет в момент и не двигается даже, широко распахнув глаза — Баки чувствует дрожание ее ресниц на своих щеках. Но она понимает и то, что если бы не сделала это сейчас, то не сделала бы больше никогда. Все пропало. Она все сломала. Наверное, где-то между «теперь я никогда не смогу дружить с ней» и «она возненавидит меня за это» Стефани начинает отвечать. Осторожно, как-то неуклюже — так, как делает, в общем-то, всё и всегда, но в этом движении столько жизни и отдачи, что Джейн задыхается. Внутри все полыхает ярким пламенем — она пытается не сгореть в этом огне эмоций, но получается плохо, потому что чужие прохладные пальцы касаются ее шеи. Стефани слабо представляет, куда девать руки, и поэтому свободной ладонью сжимает юбку платья в кулак, чертовски волнуясь. Она не знает, как к этому всему относиться, и просто делает то, что хочется больше всего. Так получается, что в три часа ночи только наступившего года их желания совпадают. ___ Баки плохо помнит, как это все кончилось. Наверное, первой в себя пришла Роджерс — должно быть, отстранилась, ужасно заалела и ушла, подобрав туфли. Может, только улыбнулась и сказала, что это ничего. Может, пробормотала что-то про случайность. Баки не помнит, и это самое огромное упущение в ее жизни. Как бы то ни было, больше они никогда об этом не разговаривают. ___ Стефани быстро засыпает, свернувшись в клубок, а Баки еще долго ворочается, не в силах успокоить себя и, наконец, отключиться. Подруга сонно вздыхает, переворачивается на живот и сопит еще тише. Это волнительно и приятно — чувствовать чужую теплоту сбоку от себя, то и дело в немой и неловкой заботе поправлять одеяло, и Джейн никак не может поверить в свою удачу. Она не разозлилась, не прогнала ее, а сделала вид, будто так и должно быть, будто поцелуи — то, что делают все подруги в мире. Продолжила вести себя как обычно, и Баки, признаться честно, уже не знает, удача ли это. Она думает об этом дне: о муке в светлых волосах, ярких бликах на боках елочных игрушек и вкусе печеных яблок. О голубом платье Сары и восторге в глазах Стефани. Это все такое потрясающее, такое настоящее, такое ее, что Джейн собирает впечатления об этом дне в одну кучу и складывает в вымышленную коробку, тщательно ее закрывая и помещая на полку имени главного человека в ее жизни. У нее много важных вещей на этой полке, их на самом деле великое множество, но какими бы габаритными они ни были, табличку «Стефани Роджерс» они закрыть не могут. Баки не шевелится, боясь разбудить подругу, и только вслушивается в ее сбивчивое, но достаточно спокойное для асматички дыхание. Подперев щеку кулаком, она смотрит на профиль с ровным носом и волевым подбородком, освещаемый лунным светом, и, решая себя не сдерживать хотя бы в эту ночь, аккуратно проводит ладонью по волосам Стефани. Та не замечает — даже не двигается. Наверное, так глубоко спит. Баки отнимает руку и прижимает ее к себе, учащенно дыша и чувствуя, как волнительно заходится сердце в своем неспокойном ритме. Она, наверное, очень-очень счастлива прямо сейчас.

***

Электрический камин гаснет — наверняка перебои с электричеством. Впрочем, отсутствие света не проблема вовсе, ведь у них всегда есть дюжина свечей, гирлянды на батарейках и газовая плита, так что не пропадут. Они не двигаются в полутьме, разрезаемой только мигающими лампочками на елке, а сидят и слушают, как у соседей кто-то поет громкую песню, и целый нестройный хор голосов подпевает этому. Выходит на удивление хорошо. — Стеф, слушай. Во взгляде той столько обезоруживающей нежности, что Баки как сейчас видит перед собой Сару. Как ни крути, а теперь дочь стала совсем похожа на нее, и это, наверное, хорошо. Это помогает вспомнить, кто такая вообще была Сара, а такие вещи, понятное дело, забывать просто преступно. Как забывать первое Рождество вместе или тонкую веточку с белыми цветами. — Всё в порядке? — спрашивает Стефани обеспокоенно, потому что действительно беспокоится, потому что беспокойство за подругу — то, с чем она привыкла жить. На полях Джейн начинают пробиваться цветы, согреваемые чужим солнечным теплом. Возможно, сожжено не все, и что-то еще может вырасти. — Да, теперь да, — отвечает Баки, а потом поднимает голову, и на ее губах появляется несмелая улыбка, как если бы она не была уверена в правильности своих действий. Но лед тронулся, и они обе могут услышать его надламывающийся хруст. — Давай испечем пирог сегодня. С яблоками.