Любовь и кашель не скроешь

В России вовсю свирепствовал март. Быков всегда ненавидел этот месяц. Количество пациентов, которые так очаровались весенним солнцем и долгожданным теплом, что оказались в его отделении, с каждым днем неумолимо росло, а число толковых врачей, по его мнению, так и застыло на нулевой отметке. Оптимизма не прибавлял тот факт, что америкашка подхватил вирус и оказался по ту сторону баррикад, а получив больничный, он теперь мог официально отлынивать от работы. Плохо Ричардс знал Быкова, плохо. Месть не заставила себя ждать. Недолго думая, он спихнул его лечение на Лобанова, озверевшего от того, что ему досталось большинство пациентов американца. Теперь Фил сам понимал, что вероятность дожить до конца дня мала, но спорить уже не было сил. Ему хотелось быстрее провалиться в сон и не вспоминать о своем лечащем враче, который еще раздумывал: просто приложить его энциклопедией по анатомии или придумать что-нибудь поизвращённее. После утренней летучки Быкова захватил поток обыденных дел: Лихачев, язвенник из восемнадцатой палаты, как-то сумел протащить курицу и теперь мучился с последствиями своей собственной глупости, пациентка Вари из второй верещала от сыпи, появившейся на ее лице. В конце концов, у него тут взятие Варшавы застопорилось, а они со своими проблемами лезут! А уж про то, что Фил был оставлен на попечение Лобанову, Андрей Евгеньевич и думать забыл. Дикий хохот, доносившийся из палаты, где сейчас находился американец, резко освежил память и вселил беспокойство. Пусть количество хороших врачей находилось на нуле, но уменьшать общее число персонала ему было не с руки, поэтому Быков галопом понёся к палате от куда слышался противный гогот. Петли, державшие дверь, скрипнули, и он влетел в помещение. Опасения подтвердились: измученный болезнью Ричардс лежал на больничной койке и беспокойно ворочался во сне. Его состояние ухудшалось, но, судя по всему, присутствующих это не беспокоило. Они мирно продолжали беседовать о своем, не замечая ни вошедшего Быкова, ни уж тем более беспомощно лежащего Фила - А теперь потрудитесь объяснить, что вы сделали такого гениального, к концу дня вы его еще не угробили? – Присутствующие стихли, а улыбки сползли с их лиц. Романенко пожалел про себя, что согласился на уговоры Семена спрятаться от начальства в палате, где лежал Фил. А Лобанов, чувствуя, что от ответа не уйти, еще немного потупился и выдал: - Да, я ему жаропонижающего и снотворного, - сбивчиво начал он оправдываться, указывая на Фила. - Пусть отоспится. - Он сам снотворного просил, - вторил ему Романенко, это и была человеческая натура в действии: виноваты все, кроме меня. - Благо вы слабительное со снотворным не дали. Вы хоть немного бы подумали своими кочерыжками, что чем больше он пролежит, тем дольше будете делить его пациентов! – Разгневанный Быков раздувался, как королевская кобра, и извергал накопившийся яд, но ответа все равно не последовало. - Что встали? - вот это им объяснять не пришлось. Интерны мигом изчезли скрылись из палаты. Наступила тишина, прерываемая лишь бессвязным бормотанием больного. Быков устало присел рядом с ним. Его глодало давно забытое чувство вины от того, что не уследил, поддался минутной слабости и желанию как досадить. Фила знобило, руки были ледяные, лицо окрасил нездоровый румянец, а губы распухли и стали заметно ярче. Он отчаянно пытался скрыться от холода, поплотнее закутавшись в казенное одеяло. Почувствовав рядом с собой чужое присутствие, Фил рефлекторно подвинулся к теплому боку. Удивительным образом тепло, исходящее от самого Ричардса, не мешало и не раздражало. Умиротворение долго не продлилось. Когда американец проснулся и, наконец, смог разглядеть, кто же сейчас сидит рядом, он в ужасе пролепетал свое дефектное: - Андрей Евгеньевич, - и попытался было встать с кровати. - Эх, дитя капитализма, - шепнул он, укладывая его обратно, - что ж тебя так угораздило? А профилактика? Чему тебя учили? – бурчал себе под нос Быков эти скорее риторические вопросы. Да, собственно, американец не спешил отвечать на них, он отстраненно слушал своего куратора и как-то странно смотрел на него, будто еще не понимая, что проснулся. - Знаете, я… - Победный тон звучал не так убедительно из-за севшего голоса и жуткого кашля. - Ну, продолжай, зверушка заморская, - подначивал его Быков, добавив угрозы в голосе, и нависнув над ним. А Фил в свою очередь лишь улыбнулся очаровательно до омерзения, как будто все знал, коснулся воспаленными губами обветренных губ своего начальника. После первых секунд шока в душу стала проникать родная ярость, и Быков еле сдержал себя, чтобы не ударить распоясавшегося интерна. Когда Фил отстранился, его тут же одолел сон. А Быков остался один на один с осознанием собственного кретинизма и бессилия. Теперь ему все казалось сложным и неразрешимым.