Питерский мальчик

Питер Юри не нравится. Непривычно холодный, сырой, с дворами, гниющими заживо, стоит только приглядеться и отойти от Невского. Юри признает, что этот город пусть и красивый, но слишком странный, обособленный, болезненно-гордый, не его. Юрий, стоящий за спиной Виктора на Благовещенском мосту, идеально сливается с окружающей обстановкой. Сутулый, бледный, худой, волосы длиннющие, как у какой-то девчонки, или же как у Виктора в семнадцать. Питерский мальчик. Так как-то раз Никифоров называет Плисецкого, наблюдая за тренировками Юрия в Японии. Юри русский учит давно, наверное, лет с одиннадцати, по причинам, которые не нуждаются в пояснениях, но все равно не понимает. Плисецкий ведь из Москвы. Прожив в Питере больше месяца, начинает догадываться. Юри к своему несчастью начинает догадываться о слишком многом. Ему бы застрять в прошлом, где Юрий пинает всех до кого может дотянуться, а сам он лишь снисходительно улыбается, наблюдая за выходками ребенка. В свои пятнадцати Кацуки был совсем другим: гулял с любимым пуделем, ел кацудон, катался и восхищался Виктором Никифоровым, а не бил его рекорды. Но сейчас Юри не пятнадцать, он прекрасно понимает, почему Виктор бросил спорт, уехал в Японию, а теперь вернулся и готов завоевывать медали. Никифоров не говорил, но и Кацуки не такой слепой, как думают некоторые. Он хоть и не гений, но берет выносливостью, опытом, проницательностью. Тем не менее, насколько ему повезло установить новый мировой рекорд, японец понимает не сразу. С самого начала понятно лишь одно: если за границей Плисецкого пытались хоть в чем-то ограничивать, то в Санкт-Петербурге Юрию можно все. Глаза закрывают на постоянные нарушения строгой диеты (Кацуки о таком количестве сладкого остается только мечтать), на постоянные опоздания, на грубости старшим, на упрямство, на все то, что даже по отдельности является достаточной причиной вылета из сборной. Юри каждый день просыпается рядом с Никифоровым, делает ему кофе, готовит завтрак и знает, что такого Виктора он любит. Любит за смелость, за проведенный в Японии год, за поддержку, за многое-многое. Но Виктора, который заставлял его десятилетнего становиться на лед, больше нет. После успешного четверного риттбергера во время собственной произвольной программы Никифоров не кажется таким недосягаемым как прежде. Японец боится даже лишний раз думать об этом, но Виктор больше не вдохновляет, пусть и заставляет желать оправдать чужое доверие, доказать всем, что он смог. Кацуки не останавливается, не бросает, но тренируется скорее по инерции. Он достиг всего, что хотел, поэтому фигурист в очередной раз падает, недокручивает, неловко приземляется (нужное подчеркнуть) после риттберга, заставляя Плисецкого фыркать и закатывать глаза. — Юрочка, вот ты обижаешь Юри, а сам попробовал бы идеально выполнить, — язвит Виктор, наблюдавший за тренировкой. — Да легко, — предсказуемо взрывается Плисецкий, впрочем, как всегда, когда кто-то сомневается в его способностях, — в сторону, Кацудон. Юри отмирает, отходит к бортику, укоризненно смотря на Виктора, тот лишь улыбается привычно и пожимает плечами, мол, я тут не причем, мальчишка сам напросился. Сначала Юри видит, как резко опускаются уголки губ Никифорова вниз и стекленеет взгляд, затем как в замедленной съемке перед глазами проносится четверной риттбергер Плисецкого, а за ним сразу же тройной флип. Юрий недокручивает, задевает рукой лед и падает, не удержав равновесия. Подъезжает к ним шипящий проклятия, как злая, обиженная кошка. — Неплохо, показать тебе оригинальную версию? — Виктор, надевая коньки, как обычно шутит, язвит. Юри жил с русской звездой достаточно, чтобы узнать этот взгляд. Таким Виктор смотрел короткую программу Юрия на финале гран-при. Виктор выходит на лед, чтобы доказать, что он лучше, что он еще может. Два ребенка скользят по льду, и Юри в мгновение кажется себе хронически старым. Плисецкий же кажется гением, воплощением юности, легкости и таланта, которого у Кацуки никогда не было. По крайней мере до тех пор, пока Юри не забывает мобильный и не возвращается на каток после окончания рабочего дня. В одиннадцать в Питере светло также, как в Японии в пять часов утра. Юри возвращается и находит телефон в раздевалке, уже собирается развернуться и уйти, но звук коньков заставляет остановиться. Японец идет аккуратно, почти крадучись, сам не понимая от кого скрываясь. Плисецкий. Юрочка. Русская фея. Юри всегда думал, что феи умеют летать с рождения. Тройной. Четверной. Падает, не удержав равновесия. Четверной тулуп, тройной флип. Почти идеально. Аксель. Тут же еще один, и еще один, на одном дыхании без промедления. — Ха, — громко и довольно самому себе, прежде, чем упасть на лед в изнеможении. Увидел бы его сейчас Виктор или Яков, и лекций о важности здоровья и благоразумия было бы не избежать. Юри хочет подойти, помочь подняться, сказать, что Плисецкому стоит выспаться, ведь завтра очередной тяжелый день, наполненный тренировками. Но парень аккуратно уходит, оставаясь незамеченным, потому что понимает: Юрий не простит. Не примет его жалости, восхищения, заботы. Не от свиньи, японца, не взявшего золото, нелепого ученика-любовника Виктора. Юрий уходит, оставляя в раздевалке лишь бутылку воды и шоколадный батончик. Отабек приезжает из Казахстана всего на три дня, хотя уже давно ходят слухи, что Яков Фельцман готов стать его новым тренером. Плисецкий предсказуемо прогуливает тренировки, и конечно же, ему за этого ничего не будет. Зеленоглазым гениям можно все и немного больше. А может, думает Юри, ни один он знает, почему это белокурое создание с замашками гопника опаздывает на утренние тренировки. Юри не завидует. Юри ни сколько не ревнует, увидев, только что сделанные совместные селфи Отабека и Юры. Юри просто отчаянно хочет стать хоть немного моложе, чтобы подольше выступать на одном льде с русской феей. — Я обязательно побью твой рекорд, — Плисецкий почти кричит, искрится, сверкает невозможной зеленью глаз, ослепляя. — Конечно, побьешь, — послушно соглашается Юри. В том, что Юрий Плисецкий сможет все, Юри не сомневается. Если только не сломается, не перегорит, достигнув столь желанного золота так рано. Кацуки не любит спорить и идти наперекор. Юри любит шумного мальчишку, похожего на котенка, и сделает все, чтобы позволить ему взлететь как можно выше. Прожив полгода в Санкт-Петербурге, Кацуки начинает любить этот город.