Клинок и весы

В книгах на полках нет ни единой буквы. Они возникают, как только я раскрываю книгу. Перелистывая атлас, я создаю Суматру. Всякий хватающийся в темноте за спички изобретает огонь. В зеркалах нас подстерегают чужие лица. Всякий смотрящий на море видит Великобританию. Всякий произносящий строку Лилиенкрона вступает в битву. Я увидел во сне Карфаген и легионы, разрушившие Карфаген. Я увидел во сне клинок и весы. (Хорхе Луис Борхес – «Счастье») Это – история о поиске, а не об обретении. Такой ее написали рыцари-искатели. * Сэра Персиваля никто не называл иначе, чем Персивалем. Когда-то, до окончательного посвящения, у него было имя, но потом он освободился от него, сбросил, как старую кожу. Остался только титул. Персиваль был не первым и не последним в Кингсмэн, кто пошел на подобную жертву – тот же путь выбрал прежний сэр Борс, нынешний Гавейн, все Мерлины, начиная с самого первого. Имя символизирует душу, и отбрасывая его прочь, рыцарь показывает, что передает себя в собственность Кингсмэн полностью, становясь орудием или, вернее, оружием, собственностью ордена. Для Персиваля это было легкое решение: он никогда не верил в существование души, а значит, отказался только от обычной человеческой жизни: его объявили погибшим, выплатили компенсацию семье, помогли устроить похороны – присутствовала вся семья, бесконечно долгая череда кузенов и кузин, сводные братья вместе с отчимом, мать, держащаяся с таким равнодушием, точно смерть единственного родного сына ничуть не затронула ее сердце; никто не плакал, церемония вышла тихой и торжественной. Или нет. Но это не имеет значения. Таким был конец мирской жизни сэра Персиваля. Ламорак передал ему фотографии с похорон сразу же после посвящения – мрачное величие похоронной процессии, давно знакомый витраж семейного склепа, последний фрагмент прежней жизни, вставший на место, как кусочек мозаики. Персиваль сохранил их: он отказался от прежнего имени, но не забыл о нем. Некоторые говорили, что после окончательного посвящения прежнее имя теряет значение, превращается в набор звуков, когда принятый титул заменяет его во всех обращениях, документах, даже в личном деле. Сэр Персиваль считал иначе: пусть он умер для мира, но прежняя жизнь не превратилась в пепел. Она по-прежнему была важна, и для него самого, и для тех, кто стоял рядом. Некоторые верят, что имя способно определить судьбу. Персиваль никогда не верил в такие вещи, но все же его имя было важно с самого начала, оно определило его судьбу. До принятия титула Персиваля звали Феликс, Феликс Уолтер Тримбл, и из всех искателей Грааля именно он оказался самым удачливым, тем, кто закончил скитания, тянувшиеся слишком долго. Персиваль принес исцеление дому Короля-Рыбака, Честер Кинг не ошибся, выбрав именно его. Или нет, ведь исцелению место в легендах. Подобная развязка была бы неоправданно оптимистичной. * Рыцари Кингсмэн всегда искали Грааль, с самого дня основания. Первый сэр Артур верил в его мистическую силу – настоящего Грааля, не одной из тех фальшивок, которые можно найти в монастырях, музеях или частных коллекциях. Любой, верующий в божественное величие Иисуса или нет, знает, что в Средние века на улицы каждый день выносили новые фальшивые Граали, шипы тернового венца, копья Лонгинов. Зубов Иоанна Крестителя в монастырях, церквях и домах благочестивых христиан было столько, точно тот родился белой акулой. Поиск подлинников, если они когда-нибудь и существовали, казался неразрешимой задачей, но Артур отдал приказ, и тогдашний сэр Галахад отправился в путь, но его скитания оказались напрасными. Шли годы, поиски продолжались – Кингсмэн никогда не откладывал ради них важных дел, но и не прекращал, поиск стал такой же традицией, как поминальный коньяк, рыцарские титулы и общие собрания дважды в год. Первый Артур верил, что отыскав Грааль, они смогут исцелить весь мир, и бесплодные земли снова наполнятся жизнью, прокаженные очистятся, слепые прозреют, хромые станут олимпийскими чемпионами по бегу – его вера была так чиста, так заразительна, что постепенно проросла сквозь все тело Кингсмэн. Рыцари-искатели менялись, но не их цель: еще до войны Грааль искали в Центральной Европе, пытались пройти по следам масонских кружков, но потом война их стерла, в середине сороковых пришлось начинать все заново, но ни один из Артуров не выносил на повестку дня отказ от поиска. Кингсмэн всегда был свойственен консерватизм, однажды принятые решения не отбрасывались в сторону. И поэтому сэр Персиваль принял послушание с открытым сердцем: если для Кингсмэн так важна мифическая чаша, в которую собрали кровь того, в кого сам Персиваль даже не верил, то он готов был начать ее поиски. Как и все предшествующие искатели, Персиваль только примерно представлял, что именно должен найти: небольшую деревянную чашу, выточенную сыном плотника, оправленную его учениками в металл для сохранности, а после – закованную в серебро или золото, украшенную драгоценными камнями, среди которых может быть легендарный камень фей, способный исполнять желания, хотя, к примеру, Мерлин, как убежденный католик, считал это возмутительным суеверием. Грааль – одновременно языческая и христианская реликвия, два в одном родом из темных веков. Именно то, что нужно очень тайной шпионской организации. Атрибут рыцаря – меч, атрибут искателя – весы. С точки зрения Персиваля, больше подошел бы светильник или нечто абстрактное, может быть – круг. Но выбор был сделан без него, и ему оставалось только мириться с принятыми правилами. Меч и весы были изображены на его личных вещах, альтернатива своего рода монограммы для того, у кого нет имени. * Гарри Харт, сэр Галахад, был первым спутником Персиваля в поисках чаши Грааля, но, к сожалению, вместе они так и не смогли добиться сколько-нибудь значительных успехов. Работать с Галахадом было по-своему интересно: он никогда не спешил – из-за чего порой опаздывал, но время относительно и им не грех поступиться – он никогда не сомневался, никогда не тратил силы на то, чего можно было избежать, и именно это делало его таким эффективным. Но главными достоинствами Персиваля были способность подвергать сомнению даже казавшееся безошибочным и умение вовремя остановиться, чтобы снова пересмотреть имеющиеся данные, разобрать все по частям, сделать из прежних посылок новые выводы, из двух несовершенных планов составить один, близкий к идеалу. Если Галахад был топором, способным срубить любую голову – или, возможно, гильотиной, подходящей для любой казни – то Персиваль скорее напоминал удавку, захлестывающуюся на шее. Опираясь на исследования предыдущих искателей, они шли вместе по следу нацистов, сбежавших в Аргентину; ничего даже похожего на Грааль не было в описях вещей тех, кого толкнули в нюрнбергскую петлю, но многое говорило о том, что он побывал в Третьем Рейхе: его мистики вряд ли могли упустить настолько значимый артефакт. К тому же многие верившие в его магическую силу видели в стремительном взлете и сокрушительном падении однозначное указание на вмешательство сил Грааля: в христианской трактовке он сначала дает силу и ждет в ответ искреннего покаяния, жестоко карая за новые грехи, в языческой же все еще проще – феи могут исполнить любое желание, но за их помощь придется платить. Были и другие доказательства, более косвенные, и все вместе они складывались в достаточно убедительную картину, чтобы можно было следовать по уже выбранному другими пути. Ниточки тянулись во все стороны, а Персиваль, как искатель, должен был обрывать их одну за другой. Их единственным общим с Галахадом крупным делом оказалась охота на наследство некоего штандартенфюрера Кромбергера, превратившегося сначала в герра Кройца, а потом – в сеньора Розена, и если бы Персиваль был силен в каламбурах, он бы непременно пошутил о Розенкрейцерах – но подобные шутки никогда не были его коньком и звучали в его исполнении исключительно пошло. Вещи Розена, не оставившего завещания, растащили по разным странам – кое-что осталось в Аргентине, но наиболее ценные вещи были вывезены: кое-что уехало в Бразилию и Перу, кое-что – на север, в Мексику и Штаты. Персиваль рассмотрел все возможные варианты и остановился на Хесусе, сыне Розена от первого брака: именно ему досталась серебряная чаша, которая могла оказаться Граалем, тайком увезенным из Дрездена. Судя по характеристикам из описи имущества, это было маловероятно, но Персиваль предпочитал не упускать даже шансы, казавшиеся незначительными – насколько бы тонкой ни была ниточка, способная привести к правде, следовало пройти по ней до конца, а потом разорвать, если в конце не нашлось ничего, кроме лжи. Галахад предложил обставить все как обычное ограбление, и Персиваль согласился, ему самому этот подход казался не самым подходящим – но, будучи менее опытным, он предпочел уступить. Поэтому они проникли в дом Хесуса, когда тот был в отъезде, танцевал на борту яхты со своими друзьями, пил вино и закусывал рыбной пиццей. К счастью, сам Хесус не считал чашу особенно ценной частью коллекции, она хранилась на втором этаже, за бронированным стеклом. Было легко увернуться от взглядов троих скучающих охранников, взломать код безнадежно устаревшей сигнализации и вскрыть стекло – куда сложнее оказалось обставить все так, чтобы кража не казавшейся желанной добычей чаши казалась как можно более естественной. Пришлось также разрезать стекло, за которым были египетские статуэтки, способные показаться ценными только профану, и забрать пару – Персивалю показалась унизительной не столько сама кража, сколько необходимость вместе с гипотетическим Граалем уносить с собой подделки начала века, вырезанные из собачьей кости. Грубая работа, снятая со стены картина, как если бы они пытались забрать и ее, разбитое стекло – все выдавало новичков, едва ли полиции пришло бы в голову, что чашу забрали не местные мальчишки, пытавшиеся доказать собственную крутость, устроив налет на чужой дом. Галахад сказал, что находит случившееся «забавным», но Персивалю так не показалось. Возможно, дело было в том, что, как искатель, он наделял лоском мистических откровений любой шаг к Граалю, независимо от того, насколько достойным или нет он окажется. Возможно, дело было в том, что именно эта чаша стала первым шагом его собственного пути. Лаборатории показали, что она была такой же подделкой, как египетские статуэтки: только серебро конца семнадцатого века, под которым ничего не пряталось, ни другого металла, ни дерева. Четыре сапфира, вделанных в основание, были просто камнями, к тому же добавленными позже. Никаких следов фей или божественной крови, ничего, что могло бы исполнить желание, принести исцеление от смертельной раны, наполнить силой бесплодные земли. И после этого серебряная чаша Хесуса Розена заняла место в особых комнатах под поместьем, занятым Кингсмэн – комнатах, где хранились все найденные, украденные, выторгованные у противников или союзников чаши, не оправдавшие надежд. С некоторыми потребовалось провозиться не один месяц, пока последние анализы не разоблачали неудачу, другие же раскрывали свою сущность почти сразу же. Это хранилище называли «сокровищницей Антихриста»: ложному Христу – ложные Граали, созданные из обмана с целью обогащения. Некоторые из них были добыты с боем, другие – выкуплены, но большая часть – похищена в ночи, совершенно не по-рыцарски. * Это – не история сокровищницы Антихриста и не история Галахада. * Персиваль и Галахад сотрудничали еще несколько раз, но это вряд ли можно было назвать полноценным партнерством: ни одной совместной операции, несколько раз Галахад передавал сэру Персивалю информацию об артефактах, которые могли бы оказаться Граалями – но ни один из них, разумеется, не оказался таковым, ведь это была бы слишком простая развязка для истории, которая тянулась столько лет. Помимо выполнения обязанностей искателя, Персиваль участвовал в оперативной работе, однако его не слишком часто отправляли на задания, которые требовали больших затрат времени, и дело было не только в том, что из него едва ли вышел бы хороший резидент. Персиваль слишком привязался к самой идее поиска Грааля, и это мешало ему привязываться к новым местам, становиться их частью. Он передавал информацию другим агентам, успешно участвовал в зачистках местности – хотя ему не особенно нравилась подобная работа, но Персиваль признавал ее значимость. Но, даже принимая на себя роль агента поддержки, он зачастую держался в стороне от других рыцарей, общался с ними не слишком часто и едва ли знал кого-то из них по-настоящему близко – даже Галахада или Филлипса, сэра Эктора, собственного троюродного дядю, когда-то предложившего ему самому стать рыцарем. Отказавшись от собственного имени, Персиваль отрезал себя от привычного мира, а став рыцарем-искателем – оказался в стороне от дел остального ордена. И сэра Ланселота, Мартина Рейнса, погибшего в Конго, Персиваль тоже почти не знал и в связи с его смертью не почувствовал ничего, кроме смутного разочарования: рыцари казались ему бессмертными – пусть даже он полностью осознавал, что сам занял место погибшего Персиваля после того, как его застрелили солдаты Исламского Фронта Спасения в Алжире. Но все же Персивалю пришлось приложить определенные усилия, чтобы смерть Рейнса не пошатнула его собственную веру в Кингсмэн как в идею, не превратила орден в достойную бульварного романа карикатурную тайную организацию, пытающуюся сдержать наступление хаоса во всем мире. Он отдал свою душу не аналогу «Спектра», выступающему на стороне добра. Для него важна вера – просто это не та вера, которую легко очертить кругом религиозных предписаний или древних суеверий. Но мысли о пути, который прошли перед ним все искатели, о пути, который, возможно, завершит он сам, если окажется достаточно удачлив, помогли Персивалю справиться с чувством разочарования. Он вернулся к работе со старыми источниками: стоило снова проверить, все ли неверные нити были разорваны, не осталось ли еще тех, по которым можно было проследовать вперед, к Граалю, скрытому среди лжи и слухов, точно в лабиринте. Персиваль не особенно следил за отбором – как отказавшемуся от мирской жизни, ему некого было предложить на место Ланселота. Даже находясь в поместье, он не стал тратить свое свободное время на то, чтобы наблюдать за кандидатами, составлять свое мнение о каждом из них или, тем более, определять, кто из них наиболее достоин титула. И потому впервые Персиваль увидел Джеймса Спенсера по-настоящему близко только на церемонии принятия титула, после того, как все испытания были уже закончены и пришла пора передать тому оружие, доспехи, право называть себя рыцарем, обязанность следовать клятвам. О неприятном происшествии с Ли Анвином Персиваль услышал лишь уже после того, как Джеймс Спенсер стал Ланселотом. В тот период чужие смерти казались ему не более чем «неприятными происшествиями» – и потому Персиваль позволил себе не отвлекаться на мысли о том, что последнее испытание прошло не вполне благополучно. Тем более, Джеймс Спенсер был достаточно интересен сам по себе, чтобы более близкому знакомству не мешали лишние мысли. Он приходился троюродным племянником сэру Артуру, получил высший балл за прохождение всех тестов, кроме шестидесятисекундной зачистки помещения, и выглядел как идеальный рыцарь, в точности как Персиваль себе его представлял. Возможно, в первую очередь внимание Персиваля привлекло именно это. Его любопытство было трудно назвать сексуальным влечением или романтической заинтересованностью, возникшей с первого взгляда, но все же оно было чем-то близким. Оно послужило основой для согласия, когда сам сэр Артур предложил Персивалю объединиться именно с Джеймсом Спенсером для продолжения поисков Грааля. Искатель не всегда может справиться со всем в одиночку, ему нужен друг и спутник. За годы совместной службы Персиваль так и не спросил, что именно подвигло Джеймса также ответить согласием: быть спутником искателя не особенно интересно, это не спасение мира или нечто столь же романтичное – а как родственник Артура он, несомненно, обладал правом выбора. Не всякий король – даже честный – способен переступить через кровное родство. Но Джеймс согласился помогать Персивалю, как раз тогда, когда тому требовалась помощь: в старых документах нашлась одна не полностью оборванная ниточка: снова Латинская Америка, снова возможный потомок бывшего нациста, убежавшего от наказания и закончившего жизнь мирно. Иногда Персиваль даже спрашивал себя: что будет с искателями, когда запасы всех чаш, кубков, ваз, тазиков для льда и шлемов из коллекций родственников нацистов наконец окажутся исчерпаны. Придется искать новые пути, новые клубки множества ниток, ждущих кого-то, кто начнет их разматывать и рвать одну за другой. В этой перспективе было нечто умиротворяющее: поиск никогда не кончится, даже если Персиваль найдет новые королевства фей или бесплодные земли, хозяин которых дожидается своего исцеления. И, если все сложится благополучно, то Джеймс Спенсер, сэр Ланселот, поможет ему. Персиваль подумал, что это было бы замечательно: если бы и тот почувствовал удовольствие поиска ради самого поиска, а не ради находки, как сказал поэт. Джеймс сразу же показался Персивалю искренне заинтересованным в поисках, и, возможно, не только в них. По крайней мере, самому Персивалю определенно хотелось бы, чтобы Джеймс – вне всякого сомнения, привлекательный молодой человек – смотрел на него с любопытством. Как на мужчину, а не на искателя. И стоит заметить, что он не ошибся. Показал ли Джеймс Спенсер интерес к Персивалю в первую же их встречу или предпочел его скрыть, но отрицать факт существования этого интереса было бы бессмысленно. Именно это стало началом их истории, неотрывно связанной с историей поиска Грааля. * Их первая совместная операция оказалась довольно-таки грязным, некрасивым делом: мексиканский картель, хотевший получить слишком много, развязал очередную кровавую войну на самой границе США, и это стоило вмешательства. Разумеется, Мерлин бы не стал отправлять на это задание неопытного рыцаря в сопровождении именно искателя, если бы самому Персивалю не удалось найти спорную и призрачную информацию о том, что один из глав картеля – внук беглого нациста, получивший свою долю наследства. Джеймс Спенсер уже проявил себя с самой лучшей стороны, и решено было доверить ему заботу об искателе. На этот раз не было никакой необходимости в составлении сложного плана: они могли вдвоем разыграть небольшой блицкриг, взять резиденцию главы картеля штурмом. Видеосъемка с беспилотника обеспечила им вполне сносного вида карту местности и представление о движении охранников: их было много ночью, но до смешного мало днем, все опытны, все вооружены, но ни одному из них не сравниться с агентом Кингсмэн. А значит, оставалось только проложить маршрут. По словам Мерлина, Джеймс Спенсер был хорош в подобных операциях – и Персиваль рискнул проверить, действительно ли тот справедливо заслужил свои высокие баллы. Это могло бы быть безжалостное уничтожение всех, кто встанет на их пути – Джеймс идеально подходил для подобных сценариев – но Персиваль предложил более осторожный вариант, и Джеймс согласился. Это был не совсем свойственный ему лично подход, но он согласился принять чужие правила игры, чтобы не потерять внимание Персиваля, как и его расположение. Они выбрали осторожный подход, усыпление, а не убийство, штурм, но не уничтожение, и пусть местная полиция закончит дела – Кингсмэн были известны надежные люди, оставшиеся честными или продавшиеся другим преступникам, это не имело значения. Важно было только то, что они знали, как поступить с Красавчиком Карлосом. У Красавчика был прямой нос, тяжелая нижняя челюсть и светлые глаза. Его любовницу звали Мария, она обожала красивые машины, так что нужно было всего лишь пригнать к закрытым воротам красный «Шевроле» – Мария, конечно же, захотела взглянуть поближе и стала удобным живым щитом. Если бы хоть один охранник решился не задумываясь выстрелить в женщину того, кто им платил, план бы провалился – но ни у одного не хватило на это смелости или безжалостности. Обойтись полностью без жертв не удалось, но в контексте ситуации Персиваль посчитал, что совершенные убийства можно посчитать самообороной: охрана дона Франциско едва ли состояла из невинных людей, и любой из них, в конце концов, вполне осознанно выбрал подобную работу, зная, какой может стать плата. К тому же, хотя Персивалю никогда не нравились убийства, он был уверен, что человеческая кровь – неотъемлемая часть священных ритуалов, с ее помощью заключают сделки с Дьяволом, приманивают хобов, ее приносят в жертву множеству разных богов и духов. Вполне возможно, Иисуса она тоже бы устроила. Если верить Евангелию, он знал толк в подобных вещах. Джеймс застрелил троих из охранников Карлоса, пока те гадали, стоит ли пытаться всадить пулю поверх плеча Марии. Это были быстрые, но в то же время не вполне опрятные убийства. Если Галахад был гильотиной, то новый Ланселот скорее напоминал саблю сарацина, вторгающегося на священную землю, чтобы забрать ее себе – но подобный стиль не обязательно был недостатком. Персиваль перехватил Марию, вколол ей снотворное и оставил у порога сокровищницы Красавчика Карлоса, из которой забрал очередную чашу, ровно в тот момент, когда Джеймс захлопнул дверцы стенного шкафа, где оставил самого Карлоса, оглушенного, но живого. После этого им оставалось только исчезнуть до появления полиции, чтобы не ввязываться в волокиту и не заставлять возможно честных людей вписывать ложь в официальные рапорты. Стремительное, эффектное и эффективное решение всех проблем. У Персиваля и Джеймса оставалось почти четырнадцать часов до возвращения в поместье, и, чтобы не привлекать лишнего внимания, они вернулись в гостиницу, где снимали смежные номера по документам некоего Майкла Абеля и его брата Джона. Даже одноразовые легенды прорабатывались до мелочей, и отсутствие фамильного сходства, которое могло бы стать источником неуместных сомнений, оправдывалось историей об усыновлении. В Кингсмэн умели создавать убедительные фальшивки, и время от времени Персиваль даже задумывался, не легче ли было бы создать Грааль, а потом объявить его настоящим – для этого нужно всего лишь немного очень старого дерева и какой-нибудь камень, который сойдет за собственность фей. Конечно, это было бы нечестно, но иногда честность – еще не все. Если бы Кингсмэн был действительно заинтересован в том, чтобы обрести Грааль, то небольшая ложь в конце истории едва ли бы стала заметным отступлением от правил, по крайней мере, с точки зрения Персиваля. К тому же Грааль можно смело отнести к тем артефактам, для которых важнее то, насколько в них верят, а не то, насколько подлинными они являются на самом деле. Однако, похоже, всех Артуров по сей день интересовало не столько обретение Грааля, сколько сам по себе поиск, и Персиваля устраивал этот подход. Да, время от времени он задавался вопросом, не стоило ли бы ему чаще заниматься оперативной работой, спасать жизни, а не рыться в архивах – но ему слишком нравились обязанности искателя, чтобы отказаться от них, пусть даже ради общего благополучия. Застегнув спортивную сумку с похищенной чашей, Персиваль осторожно, почти с благоговением задвинул ее под кровать и постучал в дверь между номерами. Он не рассчитывал с абсолютной уверенностью на ту или иную форму сближения, однако испытывал острое желание довести до завершения ту недосказанность, которая постепенно нарастала, и стоило прервать ее до того, как она станет причиной тех или иных проблем. Персивалю, возможно, несколько недоставало опыта общения с людьми, особенно в последние годы, но все же он был почти уверен: интерес, который он почувствовал с самого начала их знакомства, был взаимен. Джеймс смотрел на него с любопытством, которое скорее наводило на мысли о влечении, чем о желании учиться у более опытного рыцаря; он временами избегал физических контактов – соприкосновений рук у края карты, столкновений плечами и прочих мелочей – не так, как будто испытывал брезгливость, наоборот, скорее опасаясь, что это может отвлечь их обоих от работы над миссией. Персиваль оставлял за собой право на ошибку, прекрасно осознавая, что мог ошибаться, выдавая желаемое за действительное. Но именно поэтому он и хотел как можно скорее завершить эту главу истории, так или иначе. Он постучал в дверь снова, и на этот раз Джеймс отозвался: – Заходи. Персиваль кивнул самому себе, прежде чем шагнуть вперед. Джеймс сидел на кровати, держа в руках принесенный из холла журнал; страницы тихо шелестели, но их содержимое едва ли приковывало к себе внимание Джеймса. – Меня готовили ко многому, но только не к вечерам, в которые нужно просто сидеть и ждать, – сказал он, распрямляясь. – Я бы предложил спуститься в бар, но, полагаю, нам лучше не оставлять без присмотра нашу прекрасную находку. – Ты прав, – кивнул Персиваль, глядя Джеймсу прямо в глаза, точно пытаясь прочесть в них тот самый однозначный ответ, за которым пришел. Пауза несколько затянулась, и Персиваль даже успел подумать, что она становится неудобной. Он не любил подобное молчание, под которым прячется напряжение. Он снова вспомнил, как Джеймс впервые посмотрел ему в глаза – с интересом, который сам Персиваль трактовал как проявление сексуального влечения или, возможно, симпатии романтического характера. – Меня не оставляет мысль о том, что наше сегодняшнее милосердие было напрасно. Убить всех оказалось бы проще и, пожалуй, полезнее для мира. Или по меньшей мере для Мексики. Персиваль улыбнулся в ответ, подступая ближе: разговор пришел в движение, мертвая тишина ожила, точно подводя к завершению все взгляды, движения навстречу друг другу, все ожидание, постепенно накапливавшееся, секунда за секундой. – Проще, – кивнул Персиваль, делая еще один шаг к кровати. – Но не думаю, что бог ценит простые решения. – А я не думаю, что представителям нашей профессии стоит верить в бога. – Мерлин бы с тобой не согласился, – заметил Персиваль. Мерлин был убежденным католиком, или, по крайней мере, так он всем говорил. – Я верю в необходимость наличия подобного образа, я знаю, что вера в высшие силы порой способна воодушевить человека на создание чего-то действительно великолепного или действительно чудовищного. Нет, я не верю в старика, сидящего на туче, но верю, что человеческие желания способны направлять течение вселенной. Эти слова звучали неловко и слишком высокопарно, но едва ли Персивалю удалось бы собрать собственные мысли в более емкие обороты речи. Он не особенно умел говорить, ценя написанное слово выше, чем произнесенное вслух. – Давно ты занимаешься этой охотой за сокровищами? – Не думаю, что я выгляжу как принявший титул много лет назад, – Персиваль посчитал этот момент подходящим, чтобы с еще одной короткой улыбкой сесть на кровать рядом с Джеймсом. Нельзя было сказать, что это большой и решительный шаг вперед, но им обоим этого хватило. – Ты ведь искатель, а это – совсем другое. Я бы не удивился, если бы узнал, что ты поступил на службу еще в школе, – Джеймс чуть понизил голос, откладывая журнал. Еще несколько секунд молчания, менее неловкого, но куда более напряженного. Физическая усталость точно сковывала их движения, но не желания. – Мне кажется, наш разговор приближается к тупику, – заметил Персиваль, чувствуя тепло тела Джеймса совсем близко. На этот раз тот не отстранялся: задание было выполнено и не было никаких оснований избегать того, что может отвлечь от работы. – Я бы так не сказал. Впрочем, также я не уверен, что нам стоит его продолжать. У них не было времени на полноценный флирт, но умение разбираться в чужих реакциях – микровыражения лица, язык тела, подсказки в изменениях тона, скрытые или явные – вполне может его заменить. – И с моей стороны будет уместно спросить, не хочешь ли ты остаться, не продолжая разговор, – добавил Джеймс, опуская руку Персивалю на бедро. Персиваль снова улыбнулся и, развернувшись всем телом, легко прикоснулся кончиками пальцев к шее Джеймса, более чем уверенный, что лучше будет ответить на это предложение без слов, раз уж разговор решено было завершить. Он не стал придвигаться ближе, предлагая самому Джеймсу закончить движение, поставив точку в этом диалоге, в этой главе, первом этапе их общего пути. В ответ Джеймс подался вперед, поцеловал Персиваля – и тот окончательно понял, что сделал верный выбор, выразив согласие. * Или, возможно, нет, все было по-другому: они смогли обойтись без лишних слов, Персиваль перешагнул через порог, и Джеймс сразу поднялся с кровати, чтобы подступить к нему вплотную, поцеловать, дождаться ответа, а потом поцеловать снова. Как сэр Ланселот, он был обязан воплощать всю решимость ордена. Персиваль распустил его галстук и первым начал расстегивать рубашку, но они оба так и не успели раздеться полностью до того, как оказались на кровати. В первый раз все закончилось несколько быстрее, чем им обоим бы хотелось; вытирая руку о простынь, Персиваль успел подумать о том, что, возможно, его костюм пострадал в процессе – но потом Джеймс поцеловал его еще раз, и все лишние мысли точно высыпались из его головы, как последние песчинки из верхнего сосуда часов. * Им не пришлось тратить время и силы на разговоры о случившемся: это было закономерно – двое людей встречаются, едва ли не с первого взгляда осознают взаимную симпатию, а потом воплощают ее в физической близости. Самая заурядная история на свете, но заурядность не делает ее хуже. Или нет, наутро они перебросились несколькими ничего не значащим фразами, которые были все же необходимы для завершения главы. Джеймс спросил, насколько все случившееся было уместно, и Персиваль лишь подтвердил свое вчерашнее согласие словами, или поцелуем, или осторожным прикосновением к шее. Это все могло бы оказаться всего лишь интермедией или ненужным побочным сюжетом, но вышло иначе: они идеально подошли друг к другу, как меч и ножны, как будто оба были частью решения головоломки. По крайней мере, так казалось Персивалю, а Джеймс никогда с ним не спорил. Было ли это важно для мировой гармонии или нет, но их тела и души действительно удобно складывались в единое целое. В самом начале ни один из них не отнесся к случившемуся чересчур серьезно, но в то же время оба почувствовали: произошедшее в номере Джеймса – не просто разовый секс, необходимая после успешного блицкрига разрядка. «Любовь» – слишком громкое слово, а для «привязанности» они провели рядом слишком мало времени, но все же это было нечто значимое, то, что однажды станет и тем, и другим. * Найденный ими на вилле Карлоса сосуд – золотая чаша с почти оскорбительно вульгарной отделкой – конечно же, не оказался Граалем, но Персиваль и Джеймс сошлись во мнениях на том, что им удалось обрести нечто пусть и менее важное, чем священная чаша Грааля, но важное для них обоих. История каждого искателя – продолжение истории Грааля, а потому близость, возникшая между Персивалем и Джеймсом Спенсером, стала еще одним шагом в длинном пути, концом которого было обретение сокровища. Персиваль всегда считал себя не созданным для длительных отношений с людьми, каким бы привлекательным он ни находил того или иного мужчину, ни одному не достичь очарования чистой идеи. Люди хрупки – даже рыцари Кингсмэн, – а идеи вечны, именно в них и стоит влюбляться. Время от времени он находил себе спутников на одну ночь, но ни к одному из них Персиваль ни до отказа от мирской жизни, ни тем более – после не испытывал такой искренней симпатии, как к Джеймсу. Тот был не просто хорош собой или обаятелен, в нем было что-то от ключевой фигуры несыгранной партии или ключевого элемента несоставленной формулы. Возможно, Джеймс точно так же видел Персиваля – или же нет, ему было довольно сочетания внешней привлекательности с уравновешенным характером и богатыми познаниями в области истории искусств, которые делали Персиваля интересным собеседником. На следующем совместном задании им пришлось действовать уже не бок о бок, как во время нападения на виллу Красавчика Карлоса, а на большом расстоянии, переговариваясь по внутренней связи, и, слыша голос Джеймса у виска, Персиваль впервые почувствовал, что в этом мире есть по-настоящему значимый для него человек, кто-то, чью жизнь он готов поставить выше идей и прочих абстрактных концепций, по крайней мере отчасти. Он готов был верить в Джеймса так, как другие верят в бога, оживляя его этой верой, наполняя ей до краев. Или нет. Поместив принадлежавшую Карлосу чашу в сокровищницу Антихриста, Персиваль продолжил работу со старыми документами, он нашел еще несколько любопытных артефактов, к каждому из которых ему удалось получить доступ, не прибегая к навыкам работы оперативного агента: фальшивые документы профессора истории открывают многие двери, поэтому одна за другой фальшивые чаши рассказывали ему всю правду о себе; некоторые были по-настоящему ценными, другие – просто красивыми, третьи не принадлежали ни к одной из этих категорий, и ни одна не оказалась настоящей. Во время встреч в поместье Персиваль рассказывал Джеймсу о каждой из них: драгоценности еврейских семей или сокровища масонских лож, история каждого не-Грааля была трагична, и, вероятно, именно это роднило их с настоящим. Холодное золото или легко нагревающееся под пальцами серебро, драгоценные камни, эмалевые медальоны, множество деталей – лаконичный дизайн вошел в моду слишком недавно, чтобы успеть повлиять на историю ложных Граалей. Джеймс слушал с интересом, он всегда был из тех, кому нравятся истории – именно в этих разговорах постепенно их любовь сложилась в целое из разрозненных частей, перестала быть прикосновениями и взглядами, поднявшись на ступень выше. В их случае любовная привязанность буквально стала чем-то большим, чем дружба – на постройку которой у них едва ли было достаточно времени – точно так же вместив ее в себя, как Грааль, ставший бездонным в тот момент, когда по его стенкам потекла кровь Христа, способен был вместить любое горе и любую радость. * Иногда Персивалю казалось, что истинный путь к Граалю создают сами их поиски. * Джеймс проводил вдали от поместья куда больше времени, чем Персиваль, хотя по легендам скорее Персивалю положено странствовать, а Ланселоту – охранять сокровища, собранные Артуром, но Кингсмэн не всегда следовал букве положенных в его основу рыцарских историй. Поэтому Джеймс возвращался к Персивалю чаще, чем Персиваль к Джеймсу. Пока Персиваль разрабатывал новые планы и искал новые пути, Джеймс принимал указания и импровизировал, чем порой вызывал крайнюю досаду у Мерлина и Артура: он не любил указаний и четких планов, предпочитая опираться на собственные представления о том, как должна выглядеть достойная Кингсмэн операция. Указаниям Персиваля, впрочем, он всегда следовал со всей покорностью, на которую был способен, как если бы вера искателя смогла передаться ему. Джеймс не был истинным христианином, но ему, как он однажды рассказал Персивалю, всегда нравилась легенда о Граале, предмете, созданном руками бога и способном творить чудеса. Сам Джеймс тоже мог бы стать искателем, но пришел слишком поздно, и ему оставалось только принять обязанности помощника; если Персиваль писал историю, то Джеймс – переплетал его рукописи. И, конечно же, его помощь не исчерпывалась совместными миссиями – хотя Джеймс, эффективный в ближнем бою, хорошо дополнял Персиваля, предпочитавшего держаться на расстоянии от противника. Хотя христианское представление о любви как неотъемлемой части жизни казалось Персивалю несколько надуманным, он не стал бы отрицать, что эмоциональная привязанность – крайне важная часть близости и поддерживающая его в изысканиях. Это была не совсем та любовь, которая милосердствует, но определенно та, которая радуется истине, та, без которой Персиваль чувствовал бы себя медью пустой и кимвалом звучащим. Они с Джеймсом никогда не обсуждали свою общую историю, она казалась им слишком закономерной для разговоров, как будто кто-то – ни один из них не сказал бы «как будто бог» – поставил их рядом и легко толкнул друг другу навстречу. Иногда они оставались на весь вечер в общей гостиной, иногда – сразу отправлялись в комнаты Персиваля, не важно, собирались ли сперва побеседовать или сразу отправиться в постель. Возможно, они скрывали свои отношения – достаточно тщательно, чтобы прочие рыцари в большинстве своем считали их близкими друзьями. Персиваль не столько боялся осуждения, сколько считал их связь не вполне уместной: по правилам, каждый рыцарь ордена должен быть готов отдать свою жизнь за любого другого, а любовная близость нарушала равенство. Или нет, они никогда не прятались, и время от времени другие рыцари или прислуга видели их объятья, прикосновения друг к другу – исключено скромные, как бы Джеймс ни был склонен привлекать к себе взгляды, – даже поцелуи. Возможно, время от времени они позволяли себе несколько больше, не там, где кто-то мог бы их увидеть, но за пределами личных комнат, к примеру, в сокровищнице Антихриста, среди ложных Граалей и их фальшивых историй. Джеймс однажды спросил Персиваля, не кажется ли ему это все несколько неуместным, но тот только пожал плечами: нет, такое могло бы оскорбить разве что истинный Грааль – при условии, что он связан с Иисусом, не с феями. А потом он легко толкнул Джеймса в грудь, без слов предлагая прижаться к стене между потиром, отделанным слоновой костью, и золотой чашей, которую они забрали с виллы Карлоса. Обычно решения принимал Джеймс, а Персиваль следовал им или предлагал альтернативу, но в этот раз он предпочел взять на себя основную работу, как это было на заданиях. Прижав правую руку Джеймса к стене, он подступил ближе, накрывая ладонью его ширинку, расстегнул молнию, высвобождая член, и опустился на колени. Джеймс даже не подался ему навстречу, оставив за Персивалем право на полный контроль за происходящим. Он двигал головой вперед и назад, обхватив Джеймса за бедра, до тех пор, пока тот не кончил ему в рот. Персивалю казалось, что он чувствует, как ложные Граали смотрят на них – десятки глаз и драгоценных камней, настоящих и поддельных – но это было приятное ощущение. Они всегда были рядом. Искусно выкованные из металла призраки, наблюдающие за искателем. Он остался среди них, когда Джеймс отправился в свои комнаты, чтобы посвятить остаток вечера изучению планов местности, в которую должен был отправиться для выполнения следующего задания. Персиваль прошелся вдоль поблескивавших при ярком свете чаш, все еще чувствуя тепло Джеймса под руками, вкус его спермы на языке, слыша всем телом отзвуки его пульса. По легенде, в сокровищнице Антихриста обитали души всех умерших рыцарей-искателей, дожидавшиеся обретения истинного Грааля, которое сможет их освободить. Это был всего лишь слух, но Персивалю он казался достаточно интересным, чтобы заслуживать веры. Он попытался представить себе их стоящими рядом: искатели за каждой чашей, найденной или похищенной, принесенной сюда или оставленной там, где ее место. Ему показалось, что призраки обступают его, как ангелы, готовые служить, они кивали тяжелыми головами, усмехались или указывали куда-то прямо перед собой, но Персиваль был более чем уверен, что полагаться на советы призраков ему не стоит. А потом он ушел в свои комнаты. * Персиваль и Джеймс редко ночевали в одной постели, как если бы не сговариваясь решили, что смешение личных границ заставит их обоих сбиться с собственных путей. И станут двое плотью единой, в точности как сказано в писании – а это немного чересчур. Они и так занимали мысли друг друга в достаточной мере, чтобы иногда чувствовать, как их судьбы перепутываются, точно пряжа из размотавшихся клубков. Обсуждения планов, поиски чаш – это еще не все, у них есть и другие темы для разговоров, делающие их больше похожими на обычную пару. Персиваль любил картины Веласкеса, а Джеймс находил его переоцененным, как и Караваджо. Иногда они спорили о том, насколько верно оценивается роль Кубрика в развитии кинематографа и роль Чемберлена в успехах нацистов на западном фронте – но споры только укрепляли их близость. Не только потому, что давали пищу для беседы – но и потому, что различия иногда важнее совпадений. Впрочем, эта история – и не о подобных деталях, хотя они важны. Целое складывается из мелочей, но не стоит подменять общее число отдельными цифрами. * Большинство ложных Граалей было чашами – одни не больше наперстка, другие – величиной с детскую ванну, хотя среди них находились также шлемы, шкатулки и прочие подобные сосуды, поскольку некоторые, разочаровавшись в купленной у пилигрима реликвии, переделывали ее в нечто, казавшееся более эффективным. И со многими из поступивших подобным образом случались несчастья, которые вполне можно было принять за божественную кару – или за злую шутку фей. Персиваль старался не слишком увлекаться возможными трактовками и прочтениями: принять желаемое за действительное слишком легко, и он боялся заблудиться среди ложных толкований. Именно так и возникает любая ересь – вольный взгляд на деталь, кажущуюся незначительной, вдруг начинает казаться единственной возможной истиной. Джеймс был не просто братом по оружию, сопровождающим Персиваля, чтобы помогать в сражениях с врагами – он был нитью, растянутой по лабиринту, лучом света в тумане, тем, кто не дает искателю заблудиться. Они оба продолжали поиски, следуя по тем же следам, которые когда-то оставили предыдущие искатели, строго по порядку: теория за теорией, шаг за шагом, подозреваемый за подозреваемым, а значит – нить за нитью. Некоторым приходилось посвящать месяцы и годы, другим достаточно было недели. Быть искателем – значит подчиняться правилам. Или нет, не совсем так. Поиски продолжал только Персиваль, Джеймс лишь присоединялся к нему время от времени – всякий раз, когда возникала необходимость, или, если была возможность, чуть чаще. У него было достаточно свободных дней, чтобы сопровождать Персиваля не только в тех путешествиях, где требовалась вторая пара глаз – или рук, способных держать винтовку. То, что Джеймсу не особенно нравилась работа с бумагами, не означало, что он не был готов ей заниматься в обществе Персиваля. У них были годами собиравшиеся искателями простые семейные письма, зашифрованные послания масонов, листы с описями имущества, копии завещаний – достаточно пищи для размышлений, достаточно почвы для посадок – но всходы почти всегда оказывались бедны. Время от времени Персивалю удавалось найти ложный Грааль – некоторые сразу же открыто рассказывали о своей ложной природе, на другие же приходилось тратить время – но гораздо чаще его пальцы хватали пустоту. Кому-нибудь его упорство показалось бы странным, но не ему самому – и не Джеймсу. Персиваль был достаточно эффективен, чтобы сэр Артур неоднократно отмечал его работу на собраниях всех рыцарей – и называл его одним из наиболее одаренных искателей за всю историю ордена. Персиваль надеялся, что сэр Артур ошибается: как бы ни была притягательна мысль о том, чтобы носить звание лучшего, он не хотел бы стать таковым. Только лучший искатель сможет поставить точку в истории поисков, а чем дольше Персиваль искал Грааль, тем отчетливее понимал, что едва ли представляет себя за другим занятием, как едва ли представляет Кингсмэн после обретения Грааля. До Второй Мировой орден потратил множество времени и сил на то, чтобы перенести на себя, скопировать на собственной коже все легенды о рыцарях Камелота, и ни один Артур не решился предложить отказаться от этой атрибутики. Но после завершения поисков Грааля ордену придется или упразднить место рыцаря-искателя, или отправить его за чем-то еще – Экскалибуром, Хрунтингом, шкурой Левиафана, кольцом Соломона. Так или иначе, это будет совершенно другая история, а Персиваль не уверен, что орден сможет принять ее как продолжение. Бесконечные поиски казались ему куда более привлекательной перспективой. * Еще одна чаша – древняя дарохранительница, подаренная Руанскому собору армянской церковью еще до Первой Мировой – потребовала особого подхода. Ее исследовали специалисты по оккультным наукам, для чего перевезли ближе к границе, в монастырь кармелиток, где по какой-то причине оставили – а сестры в семидесятые годы подарили ее некоему Жозефу Морзини в благодарность за щедрые пожертвования, по крайней мере, так писали в газетах, и Персиваль не стал отбрасывать эту версию, она была похожа на правду: сохранившаяся история переводов с банковского счета доказывала, что Морзини действительно передал монастырю несколько крупных сумм. О нем самом известно было немного: старые деньги и несколько удачных вложений – и драгоценная серебряная чаша как плата за них. Теперь чаша хранилась у дочери Морзини, Иоланты, на втором этаже семейного дома в Бордо, вместе с остальной коллекцией средневековых артефактов – не слишком обширной, но впечатляющей и недоступной. Никаких встреч с другими коллекционерами, никакой помощи историкам, все свои сокровища Иоланта Морзини прятала от мира. Персиваль не был абсолютно уверен в том, что эту чашу можно считать принадлежавшей нацистам – они скорее просто прикоснулись к ней и забыли о ее существовании – что несколько противоречило системному подходу, но с другой стороны, глупо было бы упускать возможный шанс ради слепого следования заведенному порядку. У армянской церкви хранилась часть настоящего копья, которым нанесли рану распятому Иисусу, и оккультисты Третьего Рейха не стали бы тратить время на простую серебряную безделушку. К тому же ему нравилась мысль о том, что Грааль может быть именно серебряным – золото дороже и отчетливо связано с концепцией власти, не важно, земной или небесной, но серебро наделяли мистической силой, оно отгоняло многих чудовищ, но не фей. И, когда Персиваль изложил Джеймсу свою теорию относительно этой чаши, тот согласился с каждым словом. Впрочем, возможно, ему всего лишь казалась привлекательной идея о совместной поездке во Францию. Иоланта Морзини была повинна разве что в уклонении от налогов, а потому забирать руанскую чашу с боем было бы неправильно, приблизиться к ней обманом не представлялось возможным, а значит, оставался только один вариант: кража. Второй возможный путь – избавиться от кого-то из охранников и временно занять его место – решено было отложить как запасной. – Они – достойные люди, не какие-нибудь головорезы, – сказал Персиваль, раскладывая по столу распечатки личных дел всех охранников, нанятых Морзини. Впечатляющие послужные списки и несколько ошибок, испортивших карьеру. В Кингсмэн не принято считаться с такими людьми, но Персиваль предпочитает относиться с уважением ко всем, кто старается поддерживать порядок в мире, даже если они – всего лишь охранники, нанятые беречь древние сокровища. – Не хотелось бы, чтобы кто-то из них пострадал. – Надеюсь, нам удастся обойтись без жертв, – кивнул Джеймс. – Хотя без жертв среди нас тоже хотелось бы обойтись. Каков план «б» на тот случай, если эти достойные люди загонят нас в мышеловку? Он относился к смертям иначе. Персиваль никогда его не осуждал, и они не спорили о подобном никогда. – В таком случае мы должны будем убить их всех, – пожал плечами Персиваль. – Достаточно печально, крайне греховно, но, как известно, грех неизбежен, и нам стоит только надеяться, что все переменится и станет хорошо. – Разве искатель не должен посвятить себя богу и избегать любого греха? – спросил Джеймс. В ответ Персиваль пожал плечами: – Откровенно говоря, я никогда об этом не задумывался. Он мог бы снова сказать, что не верит в бога, равно как и в фей – Персиваль искал Грааль только потому, что сэр Артур приказал, не более и не менее того – но ситуация не слишком располагала к религиозному диспуту. К тому же Персиваль боялся потерять внимание Джеймса, до сих пор уверенный, что лишиться его общества намного легче, чем кажется: Джеймс был одним из тех, кто уходит вслед за болотными огоньками, а не за словами, предостерегающими об их опасности. Именно такие как он уходят в холмы фей, чтобы найти там сокровища. Возможно, ничего подобного бы не произошло. И он не потерял бы интереса к Персивалю, сколько бы раз тот ни говорил, что не верит ни в фей, ни в ангелов – все же Джеймс был рыцарем Кингсмэн и получил титул не только за умение убивать людей быстрее, чем они успевали его заметить. Но Персиваль предпочитал не проверять. Он знал, что некоторые споры только укрепляют союзы, но некоторые вполне способны их разрушить. Поэтому вместо того, чтобы продолжать разговор, он подался вперед и поцеловал Джеймса в уголок рта. Иногда возможность почувствовать чужое тепло много лучше любых поисков истины. Придвигаясь ближе, Джеймс смел рукой досье со стола – и в тот день они оба больше не читали. * К счастью, план «а» оказался удачен, они смогли довести все до завершения быстро и чисто. Персиваль подключился к системе, оставшись в машине, замкнул сигнализацию на втором этаже, позволяя Джеймсу проникнуть на третий, оглушить обоих оставшихся там охранников, не причинив им вреда, и, разбив стекло витрины, забрать чашу. Потом он разбил еще две, чтобы вытащить старинные кинжалы и бросить их из окна, изображая потерю при поспешном бегстве. Один осколок стекла зацепился за манжет, и когда три минуты спустя Джеймс снимал перчатки, сидя на заднем сиденье машины, придерживая одной рукой завернутую в плащ руанскую чашу, острый край оцарапал тыльную сторону его ладони. Едва заметно, кровь только проступила, но даже не собралась каплями. Джеймс слизнул ее, точно мальчишка, ободравший руку, когда залезал на дерево в саду. Персиваль представил себе Эдемский сад, Древо познания, ветви которого прогибаются под тяжестью яблок, и Адама: он взбирается по кряжистом стволу, не боясь прячущихся в кроне змей. Потом он подумал о крови, наполняющей Грааль – кровь грешников ничем не отличается от крови праведников, принятие человеческой природы теоретически должно была наделить Иисуса точно такой же. Кровь фей, если бы они существовали, имела бы другой вид: возможно, она сияет, как лунный свет, или, наоборот, чернее ночи, или голубая, как у глубинных крабов. Джеймс сжал пальцами край руанской чаши и снова поднес к лицу оцарапанную руку, хотя кровь уже не шла. * Руанская чаша оказалась ценной и древней – в лаборатории сказали, что под серебром спрятана железная, совершенно не подходящая для фей чаша примерно середины девятого века. Но она не была Граалем и отправилась в сокровищницу Антихриста, чтобы занять там место среди прочих. Персиваль почувствовал определенное разочарование, ему нравилась руанская чаша и нравилась ее история. Но у него впереди был еще долгий путь и оставалось множество материалов на руках. Поисками Грааля до него занималось так или иначе уже трое Персивалей, вторым из которых был сам нынешний сэр Артур – он не был искателем, только сопровождающим, таким же, как Джеймс. И он всегда был готов поделиться историями о том, как убивал нацистов в Аргентине – всего троих, и ни у одного не было ничего похожего на чашу Грааля, но это не делало истории менее интересными, скорее наоборот: отстраняло от повседневных дел самого Персиваля, как магические элементы в легендах отстраняли их от исторической правды, превращая в захватывающие истории, способные вдохновлять на подвиги. Иногда Персиваль жалел, что не может пройти по кровавому следу, который тот оставил – легче быть падальщиком, чем охотником. Или нет, ведь это все – часть вечного поиска. Это – не история Артура, у него были свои собственные: о поверженных врагах, о старых победах. Грааля не было у мертвецов – или Персивалю, как искателю, запрещено было верить в возможность подобного расклада – он был в руках кого-то живого, способного воспользоваться силой фей, силой божественной крови. Если он потерялся в сокровищницах мертвых королей, в могилах и склепах, в сундуках с драгоценностями, закопанных целую вечность назад, и его уже нельзя найти – это сделает бессмысленным труд всех искателей. Поэтому, втайне надеясь именно на такой расклад, – ведь именно он приведет к вечному поиску – Персиваль вынужден верить в другие. Это все равно что играть в шахматы с самим собой: рано или поздно придется проиграть ради победы. Но Персиваля вполне устраивает подобный расклад. Искатели пишут свою историю – а значит, и историю Грааля – сами. И Персиваль вписал в нее не только Джеймса, хотя тот, несомненно, казался ему самому наиболее важной главой. * Джеймс был единственным, кого Персиваль называл по имени всегда, делая исключение только для официальных отчетов. Остальные рыцари в его глазах выглядели такими же, как он сам – потерявшими свои имена, пожертвовавшими их, как последнюю лепту, и этой платой купившие вход в царство небесное. Он старался не доводить эту метафору до конца, чтобы не остаться перед вопросами о том, верит ли он сам в царство небесное и оставляет ли право на вход в него за теми, кто сохранил мирское имя, в особенности за Джеймсом – а также о том, что он сам будет делать в царстве небесном, если можно попасть в то место, существование которого ставишь под вопрос. Ему нравилась земная жизнь, даже ограниченная кодексом ордена, уложенная на его прокрустово ложе. У него были клятвы, работа, требующая сосредоточения, и у него был Джеймс для долгих вечеров вместе, свободных или тех, которые стоило освободить. Чаще всего они занимались сексом, глядя друг другу в глаза. Персивалю нравилось смотреть, как Джеймс щурится, стискивая челюсти, выгибаясь ему навстречу или, наоборот, сдерживая это движение. Изредка Джеймс предлагал что-то еще, и Персиваль никогда не спорил, это было бы глупо. Он не назвал бы себя неопытным, но в то же время не мог похвастаться ни богатством фантазии, ни тягой к опытам, которая делала Джеймса более интересным; вещи, которые в исполнении кого-то другого могли бы показаться наигранным копированием приемов из порнофильмов, давались ему легко, природный артистизм делал их естественными. Точно так же он действовал на задании: подчиненные какому-то особому ритму движения ближнего боя собирались в причудливые комбинации, в танец смерти, куда более вычурный, чем у других рыцарей, даже Галахада и Эктора – но при этом казались естественными, даже оставаясь почти точно скопированными из кадров боевиков. Джеймс Спенсер был скорее не воплощенным Ланселотом, а волшебным образом проникшим в реальный мир Джеймсом Бондом, и именно поэтому рядом с ним Персиваль чувствовал себя настоящим рыцарем. Легендарным персонажем, не просто символом, не просто частью сложной метафоры, которой и был весь Кингсмэн. Персиваль неотрывно думал о поисках Грааля, о своей главной обязанности, и эти мысли заполняли его, он нес их в себе постоянно, как смертельную опухоль или ребенка, как кит нес в себе Иону, а одержимые носят демонов. Грааль никогда не оставлял его наедине с Джеймсом, напротив, в такие моменты мысли о поиске обретали новый голос. В том, как Джеймс смотрел на него, в том, как двигались его губы, в том, как он впивался зубами в собственную руку, прежде чем с тихим вздохом кончить, Персиваль все время видел символы и секреты, тайные подсказки. Так было каждый раз, постепенно, месяц за месяцем, год за годом, это ощущение становилось острее, как будто в Персивале оставалось все меньше от человека и все больше от легенды. Он сливался с орденом, с именем, которое принял, и собственными обетами. Иногда Персиваля немного пугала глубина собственного погружения в обязанности искателя, и он никогда не рассказывал об этом Джеймсу. Тот однажды признался, что ему кажется несколько пугающей серьезность, с которой Кингсмэн относится ко всей рыцарской атрибутике, к древним заветам и тайнам. Для него образ Ланселота был частью игры, а не чем-то, что стоило принимать близко к сердцу. Возможно, именно из-за такого отношения к традициям Джеймса недолюбливали некоторые рыцари: Ламорак вскользь обвинял его в легкомыслии, Эктор называл бестактным, Мерлин считал чересчур беспечным, а значит, неспособным быть спутником искателя. Их словам и взглядам Персиваль мог лишь противопоставить свои собственные, но для него не было более веских аргументов, чем порой возникавшее во время разговоров с Джеймсом ощущение, что его собственный разум раздвигается, как театральные декорации, освобождая место на сцене для бога из машины. Обсуждая с Джеймсом неудачу, которой закончилось похищение руанской чаши – и то, как, вероятно, досадна для Иоланты Морзини ее потеря – Персиваль чувствовал именно это. Внутри него вращались какие-то закулисные валы, готовя его душу и разум к встрече с истинным Граалем. И когда Джеймс вместо очередного ответа подался вперед и поцеловал его, ощущение стало только острее. Они сидели у растопленного камина в личной комнате Персиваля, и время было уже позднее, но ни один не стал предлагать отправиться в спальню. Джеймс поцеловал Персиваля снова, немного грубо, закусывая губы, и тот подумал о царапине, оставленной осколком стекла, уже бесследно зажившей, протянул руку к собственному галстуку, распуская его узел, пока пальцы Джеймса возились с пряжкой ремня. Персиваль никогда не придавал особенного значения степени обнаженности, открытое взгляду и спрятанное казалось ему в равной степени интересным – но Джеймсу нравилось раздеваться полностью. И раздевать Персиваля. Видеть каждую родинку, каждый шрам. Персиваль подыгрывал ему и помогал раздеться каждый раз, когда на это было время. Персиваль был вечно холодным золотом, а Джеймс – быстро согревающимся в чужих руках серебром, пусть даже при взгляде со стороны могло показаться иначе. Стоявшая у камина оттоманка была не особенно удобна для этого, но упираясь одной рукой в жестковатое сиденье, Джеймс опустился на колени Персивалю, заставляя его чуть откинуться назад, чтобы с началом движения не столкнуться лбами. Перехватив руку Джеймса, тот опустил ее на свой еще не вставший член, чуть надавил на тыльную сторону ладони, и пальцы сомкнулись. Персиваль подумал о гармонии божественной музыки и о голосах ангелов, о закономерностях в любом шифре. Они двигались в едином ритме, снова и снова складываясь в алхимический символ свинца, а потом потянулись друг к другу, чтобы разделить поцелуй, и тени их голов соединились, как штрихи креста на символе антимония. Все что-то значит, каждую загадку можно раздать, у каждой головоломки есть решение, которое можно найти, если взглянуть правильно. Персиваль никогда не думал об этом, просто чувствовал мысли в собственной голове: мысли истинного искателя, наполняющего сокровищницу Антихриста новыми и новыми чашами. Джеймс прижался лбом к его лбу, не переставая двигаться все в том же ритме, до тех пор, пока оба они не закончили. Иногда он уходил в ванную сразу же после секса, но этим вечером предпочел остаться рядом с Персивалем, прижавшись к его плечу. Покрытая испариной кожа была липкой и слишком горячей, но Персиваль солгал бы, если бы сказал, что ему не нравится это прикосновение. – Мне жаль, что эта чаша оказалась фальшивкой, – негромко произнес он, просто чтобы молчание не успело стать неловким. – Пожалуй, мне тоже. Она красивая. – Возможно, именно поэтому нацисты и обратили на нее внимание. Сакральным предметам положено быть красивыми. Было бы печально, окажись Грааль безвкусной варварской поделкой. Джеймс усмехнулся, чуть отодвигаясь от Персиваля, но тот притянул к себе, опустив руку на предплечье. – Что если мы ошибались с самого начала? – спросил Джеймс, и его слова прозвучали почти как ересь, но если кому ересь и простительна, так это Ланселоту. – Мы много лет считали, что Грааль был у Гитлера, но ведь он вполне мог быть и у Сталина. Взлеты и падения, проигрыши и выигрыши, подарок фей и переменчивое милосердие бога. Этот вариант был ничуть не хуже принятого за истину, поэтому Персиваль согласился с предложением Джеймса и взялся за предложенную им нить, чтобы распутать ее и, если повезет, прийти к тому ответу, который ищет. – Интересное предположение, – сказал он вслух. – Возможно, нам действительно стоит отложить расследование по линии нацистов, чтобы проверить эту версию. – Разве это не будет возмутительным нарушением порядка? Ты привнесешь в систему хаос. – Весьма вероятно. Но, – Персиваль прочертил пальцем идеально прямую линию от адамова яблока Джеймса – вниз, до середины груди, – порядок и хаос слишком тесно связаны, и в определенных случаях имеет смысл смотреть на них как на две половины одного целого. Множество искателей попробовало одну половину гриба, а значит, кто-то должен попробовать и другую. Или, возможно, Джеймс не произносил всего этого вслух, а Персиваль не отвечал. Джеймс подтолкнул его к мысли о том, что стоит оставить выбранный путь, не говоря при этом ни слова, просто служа примером для подражания, тем, кто, выбирая между игрой по правилам и победой, всегда останавливается на втором. Джеймс не обходил правила, как делали это Харт или покойный Рейнс, а просто делал вид, что забыл о них, до тех пор, пока не находил следование им снова удобным. Эта манера многих возмущала, но в ней были свои преимущества; любовникам свойственно перенимать манеры друг друга, привычки, любимые фразы – и не только те, которые нравятся всем окружающим. Но искатель не обязан быть таким же, как прочие рыцари, по крайней мере, так казалось Персивалю, а он привык доверять собственному представлению о мире, каким бы зыбким тот порой ни казался. Возможно, их путь действительно вел не в ту сторону все эти годы, и Персивалю предстояло начертить новую карту, чтобы наконец принести своему королю сокровище. * На следующий день, садясь за карты и старые документы, он еще не знал, что найденный им Грааль не исцелит язвы Артура, давно превратившегося в Пелласа, и не поможет вдохнуть новую жизнь в старые стены, старые заветы. Мечи всех рыцарей проржавели и затупились в бесчисленных схватках, бесплодные земли останутся пустынными. * У Персиваля не было семьи – больше не было, – но Джеймс время от времени знакомил его с теми из своих родственников, ближних и дальних, кого считал подходящей компанией. Вполне возможно, Персиваль вполне ПОВТОР смог бы прожить без связей с людьми вне ордена, его никогда не тяготило чувство одиночества – но Джеймс решил иначе. Не исключено, что он был прав. Или нет, Персиваль действительно не тяготился необходимостью отрешиться от мирской жизни и позволял Джеймсу искать для него друзей исключительно из желания развлечь того. И тот искал. Персиваль даже не пытался запомнить все встречи – собрания яхтсменов, загородные клубы, охота на лис, охота на уток, крикетные матчи – он чувствовал себя чужаком и пользовался правом натянуто улыбаться, отпуская ничего не значащие фразы вроде «сегодня довольно жарко» или «я никогда здесь раньше не был». Сегодня он наблюдал за тем, как незнакомцы играют в теннис. День был погожий, почти жаркий; яркое солнце, мелькающие ракетки, стук мячей и отзвуки победных вскриков складывались в почти гипнотическую общую картину. Персиваль с трудом представлял себе, как люди без специальной подготовки не сходят с ума в подобных местах. – Это – Патрик Мортон, мой троюродный брат по отцовской линии, – Джеймс кивнул на стоявшего неподалеку невысокого светловолосого мужчину. – Полагаю, в какой-то степени можно назвать и его родственником нашего дорогого мистера Кинга. Впрочем, я скорее хотел познакомить тебя не с ним, а с его дочерью. Он чуть повернулся, и проследив его взгляд, Персиваль увидел стоявшую у сетки девушку. Почти девочку. Она была похожа на Патрика Мортона, тоже невысокая, но не хрупкая. – Подожди здесь, – бросил Джеймс, – я приведу ее. Он направился к девушке быстрым шагом, а Персиваль попятился, отступая в тень, надеясь укрыться от слепящего солнца. Верь он в бога немного больше – неизбежно задумался бы о том, не похоже ли сияние небесного престола на солнечный свет в начале лета – и если да, то не мучаются ли праведники в раю сильнее, чем грешники в аду, у которых по крайней мере есть выбор между алым пламенем и черной темнотой. Джеймс вернулся, разумеется, не один, а с той самой девушкой, на которую указывал. Вблизи она выглядела заметно младше – стало ясно, что ей нет даже двадцати – и еще больше походила на отца. – Я думаю, мне стоит вас представить друг другу. Рокси, это мой друг, о котором я тебе говорил. Персиваль, это моя троюродная племянница. – Роксана, – она протянула руку для рукопожатия, и Персиваль коротко стиснул ее пальцами у самого запястья. – Очень рад с вами познакомиться, – сказал он, возможно, слишком серьезно: Персиваль с трудом представлял себе, как стоит здороваться с девушками ее возраста, уже не подростками, но еще не взрослыми. Он умел искать истину, но общение с людьми вне круга рыцарей и тех, от кого можно было получить информацию, казалось ему временами непосильно трудной задачей. Друзья и родственники Джеймса не оставляли шанса на вторую попытку, они были слишком значимы для него, чтобы Персиваль мог позволить себе неучтивое обращение. Возможно, Джеймс бы простил нечто подобное – но возможно, и нет. Персиваль предпочел бы не проверять. – Я уже знаю, что вы ничего не сможете мне рассказать, – немного рассеянно улыбнулась Роксана, – у вас очень секретная работа. Надеюсь, она хотя бы интересная. – Очень, – кивнул Персиваль, думая, что на самом деле был бы не против, некоторые юноши и девушки любят сказки даже больше, чем дети, поскольку уже в состоянии осознать их подлинную суть, прочитать скрытые символы на обороте старых историй, которые переврал Дисней. Легенда о Граале давно уже стала сказкой, еще до того, как был написан «Парцифаль», подаривший Персивалю имя, с которым тот так сроднился. Сказкой о добром волшебстве и наказании за неверное к нему отношение – немного примитивный морализм, но с другой стороны, многие истины имеют примитивный вид, если к ним присмотреться. Но тайны, которые Персиваль хранил, принадлежали всему ордену, даже самые незначительные. Поиск Грааля – такая же тайна Кингсмэн, как пустой Форт Нокс – тайна Соединенных Штатов, а гибель принцессы Дианы – тайна Британии. – Вероятно, это делает меня плохим собеседником, – добавил он. – Я могу поговорить с вами разве что о погоде. И о политике, если вам интересны такие вещи. – Ничего страшного. Дядя предупредил меня, что вы не станете отвечать на мои расспросы, но я просто должна была вас увидеть. Убедиться, что вы действительно существуете, не только в его рассказах, – она пожала плечами. – Конечно, у меня никаких доказательств, что вы – не банковский клерк, но по крайней мере у героя есть прототип. – То есть разговоры о политике вам неинтересны? – По крайней мере, не сейчас. Если вы не можете поделиться своими тайнами, то, пожалуй, я пойду, – кивнула Роксана. – Меня уже ждет Маргарет, мы не закончили сет. Она снова улыбнулась и медленно отступила на пару шагов. Джеймс тоже улыбнулся, повернувшись к ней, и поднял руку, без слов прощаясь. – Не думаю, что я способен стать ей интересным собеседником, – сказал Персиваль, как только та отошла достаточно далеко, чтобы не услышать этих слов. – Она давно хотела тебя увидеть. Рокси всегда нравились истории о секретных агентах. И о рыцарях. Я не говорил ей, что мы – рыцари, но ты воплощаешь концепцию рыцарства точнее, чем кто бы то ни было еще. – Грубая лесть, но я понимаю, о чем ты, – кивнул Персиваль: он отказался не только от имени и мирской жизни, согласившись стать искателем, он возвел в абсолют то, что считалось условным правилом. Джеймс продолжил: – Я смог рассказать ей часть правды о нашей работе, – вероятно, почувствовав строгий взгляд Персиваля, он добавил, театрально приложив руку к сердцу: – ничего такого, что действительно стоило бы скрывать. Просто что мы вместе ищем кое-что для тайной организации. Ты ищешь, а я иногда помогаю. Без подробностей. Торжественно клянусь. – И ты уверен, что она не расскажем об этом всем одноклассницам? – Более чем. Поверь мне, Рокси – очень ответственная девушка, она не из тех, кто станет нарушать обещания, могу поклясться. Несколько секунд Джеймс молчал, глядя на небо из-под руки. – Если один из нас погибнет, я хотел бы, чтобы она заняла его место, – добавил он. Джеймс улыбался, но его голос звучал серьезно. – Она неплохо боксирует, фехтует, ездит верхом, и она умна. Рокси – потрясающая девушка. Знаю, в уставе написано, что претендовать на звания рыцаря может только настоящий джентльмен, но мне кажется, здесь возможна вольная трактовка. – Хотелось бы верить, что к моменту нашей смерти мисс Мортон уже выйдет из возраста, считающегося уместным для кандидатов, – пожал плечами Персиваль. Ему не нравилось, что Джеймс думает о смерти – эти мысли ему не подходили, он всегда казался слишком оптимистично настроенным, чтобы всерьез задаваться вопросами о том, что будет, когда один из них умрет. – Почему бы не надеяться сразу на то, что мы оба будем жить вечно? – улыбнулся в ответ Джеймс и опустил руку на плечо Персиваля. – Если ты найдешь Грааль, то феи даруют нам бессмертие. – Бессмертие – это слишком много. И вечность не вписывается в мои планы, – Персиваль попытался отшутиться, но эти слова прозвучали слишком серьезно. Едва ли Джеймс не понимал, что подобный разговор не особенно уместен, но сменить тему не получалось. Он прижался лбом к плечу Джеймса, обнял его обеими руками за пояс, притягивая к себе, чтобы снова почувствовать его тепло всем телом – это было приятное ощущение, несмотря на жаркий день. Несколько секунд они оба оставались неподвижными. – К тому же вряд ли тебе понравилось бы жить вечно. Более чем уверен: ты бы заскучал уже на седьмом десятке лет. – Возможно. Или ты смог бы скрасить для меня даже вечную жизнь. Эта фраза показалась бы слишком высокопарной в устах кого угодно еще – но Джеймс произнес ее с той легкостью, которая делала ее искренней – и по-настоящему красивой в этой искренности. Они больше не возвращались к этому разговору – и Персиваль надеялся, что это значит полную потерю интереса к смерти и желания искать преемников. Или нет, возможно, раз или два Персиваль напоминал Джеймсу, что тот уже нашел замену как минимум одному из них – но это была всего лишь шутка, одна из тех особых фраз, которые бывают у многих пар. И еще Персиваль записал телефонный номер родителей Роксаны – на всякий случай, если кому-то из них в ближайшее время действительно понадобится замена. Не обязательно самому Персивалю или Джеймсу, любой из рыцарей может погибнуть, и тогда она сможет занять место кого-то из них. Галахада. Ламорака. Эктора. Рыцари погибали редко, но все же имело смысл держать в поле зрения потенциального кандидата на место ушедшего. * Одна встреча и один разговор ничего не изменили. Раз или два Персиваль виделся с Роксаной, но они только обменивались короткими приветствиями, не заводя разговор. Она была частью мирской жизни Джеймса, точно так же, как Патрик, как Маргарет, Уолтер и другие люди, имена которых Персиваль уже забыл: он ценил попытки Джеймса разнообразить его жизнь, но едва ли мог – и едва ли хотел – воспользоваться их плодами. Иногда Персиваль жалел, что отказался от мирской жизни: ни родственников, ни друзей за пределами Кингсмэн, никого – кроме Джеймса – с кем рядом можно забыть обо всех неудобствах и условностях. Или нет. Он никогда не был по-настоящему близок со своими родственниками. Мать не смогла смириться со многими из его личных особенностей – среди которых любовь к мужчинам была далеко не самой значимой – и не лишила его наследства лишь потому, что считала подобное вульгарным, отчим же, точно явившийся из девятнадцатого века, и вовсе не интересовался ничем, кроме оперы и собачьих бегов, его любви не хватало даже родным сыновьям, и со стороны Персиваля было бы крайне наивно надеяться на внимание с его стороны. Едва ли он сумел бы найти среди своих родных кого-то, с кем стоило бы знакомить Джеймса: одним не был интересен он сам, другие не были интересны ему. Окружение Джеймса же было другим, он точно идеально подобрал его под себя, еще до рождения: люди, с которыми он хотел говорить и которые хотели говорить с ним. Персиваль не мог сказать, что завидует. Если бы Феликс Уолтер Тримбл был способен на ощущение одиночества, он не отказался бы от своего имени. * Это – не история его имени. И не история Роксаны, пусть даже ее жизнь тоже стала частью поисков Грааля, заняла свое место у самого их завершения. * Персиваль не забыл предположение о том, что Грааль мог оказаться по другую сторону оси, и продолжил расследование по этой линии, отложив на время поиски бесчисленных потомков, наследников и друзей беглых нацистов. Он шел наугад, точно не представляя, где именно продолжать поиски: немногочисленные исследования оккультных явлений в Советском Союзе были засекречены слишком основательно, атеистическое государство не могло позволить себе открытые поиски мистических явлений, а в особенности – чаши, в которую собрали кровь Иисуса. К тому же многие собранные учеными данные были уничтожены впоследствии. Поэтому Персиваль решил для начала выбрать другую линию поисков – не государственную, а частную. Личные вещи могут рассказать не меньше, чем официальные документы. Некоторые рыцари-искатели вели дневники, в которые копировали все передаваемые Артурам отчеты, смешивая их с рассказами о собственной жизни, сплетая в одну историю. Персиваль не вел своего дневника, но с интересом читал чужие, переданные покойными предшественниками в собственность Кингсмэн: счастливая жизнь, несостоявшаяся любовь, подробности поисков – он был не первым искателем, задумавшимся о том, что Грааль мог не пройти через руки оккультистов Третьего Рейха, но, похоже, никто до Персиваля не вел полноценного расследования в другом направлении. Или нет, возможно, у него были предшественники и на этом пути, но их поиски не закончились ничем существенным. Никто их них не смог дойти до конца и не удостоился права видеть Грааль без покрова. Персивалю повезло больше, чем другим. Он отыскал интересную информацию в письмах масонов из числа послевоенных эмигрантов, бежавших из Советского Союза как из горящего дома – некоторые строки зашифрованы, написаны ангельским языком, но когда в твоем распоряжении достаточно времени и мощной техники, можно решить любую задачу. У рыцаря-искателя было и то, и другое. Ему удалось узнать, что некая загадочная чаша, принадлежавшая царской семье слишком долго, чтобы можно было отследить точное происхождение – предположительно, ее забрали из Австрии в восемнадцатом веке – была вывезена через северную границу незадолго до советско-финской войны. Эту чашу описывали как «сокровище божественного или по меньшей мере священного происхождения», возможно, способное творить настоящие чудеса. Если бы Персиваль полагался на теорию о том, что и благословение, и последующее проклятие раскрылись во время Второй Мировой, он бы сразу же отбросил этот путь, посчитал бы маловероятным и начал бы поиски других сосудов, способных оказаться чашей Грааля – их было множество, и о большей части информации оказалось слишком мало, но он решил, что выбрав нарушение принятые условности, не стоит ограничиваться только одной. Новый путь есть новый путь. Его чем-то заинтересовала эта чаша – никаких фотографий не было, только описания, но крайне любопытные: серебро, вставленный в дно лунный камень, эмалевые миниатюры с библейскими сценами. Возможно, эта чаша была не так красива, как руанская, но Персиваль все же назвал бы ее крайне любопытной. Персиваль умел принимать рациональные решения, Джеймс научил его полагаться на случай, когда это необходимо, и, перечитывая описание чаши, – он знал русский достаточно хорошо, чтобы не нуждаться в переводе – Персиваль почувствовал, что именно здесь такой подход и необходим. Не в чистом виде, конечно же. Сначала нужно сузить круг поисков: если чаша осталась в Финляндии после войны, потом ее могли перевезти в любую страну Европы, включая Германию, но если она вернулась в Советский Союз, то это делает ситуацию куда более запутанной: в качестве подарка или в рамках финансовой помощи ее могли отправить куда угодно: в Африку, Азию, даже Латинскую Америку – и теперь она служит пресс-папье у кого-нибудь из вышедших на пенсию верных соратников Фиделя Кастро. Поиски займут время – но Персиваль был уверен, что они этого стоят. Эта чаша точно потянула его за собой, и он почувствовал, что должен ее отыскать, даже если она не настоящий Грааль, а всего лишь еще одно пополнение сокровищницы Антихриста. Джеймс сказал бы, что стоит полагаться на интуицию. Или нет, возможно, он заметил бы, что спонтанные решения – его прерогатива, а Персиваль должен полагаться только на факты, в которых уверен, и порядок действий, к которому привык, чтобы сдержать наступление хаоса по всему миру, ведь если все будут действовать, опираясь исключительно на собственные желания и предчувствия, то рано или поздно все утонет во лжи, вещие сны растворятся в потоке ночных кошмаров или случится нечто столь же апокалиптичное. Даже в отступлении от правил должна быть своя закономерность. * Когда Персиваль вел переговоры с кругом последователей святого Фаддея – небольшой сектой из предместья Хельсинки, в которой когда-то состояло немало эмигрантов – Джеймс перестал выходить на связь. Время от времени агенты пропадали из виду на некоторое время, и, как правило, это тревожило только Мерлина и Артура – поскольку рыцари о случившемся даже не узнавали. Но в этот раз все было иначе. Джеймс пропал надолго. На границе Китая и Северной Кореи, где у англичанина нет никаких шансов слиться с толпой, остается только прятаться в тени, надеясь, что никто его не увидит. Не встретив Джеймса в поместье, Персиваль спросил Мерлина, и тот после некоторых уговоров рассказал все, что знал сам: сигнала из передатчика не было уже почти четверо суток, до этого – только общие ежесуточные отчеты, никаких конкретных указаний на возможный источник опасности. По правилам, Мерлин обязан был скрывать подобные данные, но, как он сам заметил, Персиваль все равно попытался бы выяснить правду, а значит, лучше было сообщить ее, не провоцируя его на взлом системы – с которым тот вполне мог справиться – или другие рискованные поступки. К счастью, Джеймс снова вышел на связь вскоре после этого, смог сообщить о своем местонахождении до того, как Персиваль успел в полной мере осознать глубину паники, нахлынувшей на него ледяной волной. Или нет. За Джеймсом была отправлена поисковая группа – Галахад, Ламорак и Борс, его обнаружили в лагере корейских боевиков, получавших от Триады деньги на восстание против власти Ким Чен Ира. При эвакуации Джеймс был серьезно ранен, он выжил чудом, пуля, застрявшая в бедренной кости, прошла в опасной близости от артерии, и никто из врачей не был уверен, что ему удастся вернуться к оперативной работе. Но все сложилось благополучно, рана зажила, и ему пришлось всего лишь провести в поместье несколько месяцев, которые он потратил на помощь Персивалю. Они пытались отследить путь выбранной Персивалем чаши – или создавали его своими поисками: монастыри, соборы, общины. Это – все, что у них было. Короли и капуста, гибель королей, сперва отца и вслед за этим брата, бесплодные земли, древняя магия, христианство пополам с язычеством. В этом вся суть человеческой природы: разрозненность. Возможно, божественная природа заключена как раз в целостности. И поиски Грааля – попытка ее обретения. Причина создания мифов – желание найти гармонию. Персиваль не отказывался полностью от мысли о том, что чаша, которую они ищут – такая же пустышка, как все остальные, отполированная чужими фантазиями и желаниями, стремлениями увидеть волшебство там, где его не может быть, но, возможно, чужой веры будет достаточно. Впрочем, мысли Джеймса, в отличие от Персиваля, занимал не только Грааль, но и другие, не менее важные – как оказалось впоследствии, однако это другая история – вещи. К примеру, исчезновение нескольких ученых, знаменитых своими экстравагантными теориями о природе Земли. Сначала доктор Чен пропал на неделю, а потом был обнаружен в мусорном контейнере зарезанный – якобы при ограблении, полиция Шанхая поспешила закрыть дело. Потом – профессор Барток исчез бесследно из своего пражского дома. Через некоторое время пропал во время аргентинской конференции и профессор Арнольд. Разглядеть закономерность было нетрудно, но никто, кроме Джеймса, не был заинтересован в ее поиске: Ближний Восток с каждым днем все сильнее напоминал бомбу, готовую взорваться в любой момент, ни Мерлину, ни Артуру, ни тем более рыцарям не было дела до подобных единичных происшествий. Обратись Джеймс с официальной просьбой отправить его в Аргентину, чтобы пойти по горячему следу похитителей, он бы получил отказ – и поэтому Персиваль предложил ему сыграть не по правилам. Сам Персиваль должен лететь в Швецию, в Умео, где в закрытой коллекции некоего Одена Нельссона – такой же недоступной для публики и ученых, как коллекция Иоланты Морзини – хранилась та самая чаша, которую он искал в последнее время. Ошибка по-прежнему не была исключена, но об этом Персиваль думать не хотел. На этот раз он приказал себе забыть о вероятности неудачи и сосредоточиться на вероятности успеха. Он мог сказать, что не вполне уверен в надежности информации о местонахождении упоминавшейся масонами чаши: ее могли забрать и в Чили, а оттуда переправить в Аргентину, поэтому Джеймс, как помощник искателя, должен отправиться по этому следу. Всего лишь небольшой обман. Персиваль был уверен, что справится в Умео один. Разумеется, он был бы рад, если бы Джеймс отправился с ним вместе, они ведь оба столько лет потратили на поиски и должны закончить их вместе, это был бы финал, достойный легенды, но Джеймс слишком хотел разобраться в деле об исчезновении ученых, а Персиваль не любил с ним спорить. Он сказал: – Как угодно. Хотя Артур будет чертовски зол, когда узнает правду. Джеймс улыбнулся в ответ: за годы службы он привык, что на него сердятся, требуют дополнительные отчеты, назначают выговоры за нарушение приказов, и все равно он остается в числе лучших рыцарей. Дело было вовсе не в том, что Артур многое прощал родственнику – скорее в том, что он всегда был лоялен к рыцарям, способным на максимально эффективную работу, даже если ценой было отступление от правил. – Если хочешь, можешь подождать меня в Умео. Вряд ли поиски займут много времени, максимум через неделю я уже буду с тобой. – Не стоит, я более чем уверен, что справлюсь и один: Нельссон явно недооценивает собственную коллекцию, в ночную смену в его доме остается всего четверо охранников, и едва ли они все стоят у сейфа с чашей. Ты сможешь подержать Грааль в руках уже после возвращения из Аргентины. – Надеюсь. Не хотелось бы вернуться и узнать, что тебя подстрелили или отправили в тюрьму, и несчастный Мерлин пытается выяснить, как тебя спасти. Персиваль мог бы заметить, что из них двоих именно Джеймса можно назвать неосторожным и способным оказаться пойманным полицией при попытке ограбления – он не стал бы ни открывать огонь по охранникам, ни бросать чашу, как сделал бы сам Персиваль. Джеймс, в отличие от него, всегда доводил начатое до конца и не признавал тактических отступлений, даже когда они были необходимы. Что, несомненно, делало его эффективным, но также и уязвимым. И могло однажды плохо кончиться, о чем оба они предпочитали не задумываться лишний раз. Вместо всего этого Персиваль сказал: – Я буду по тебе скучать, так что постарайся закончить со всем побыстрее. – Разумеется. Я вернусь в поместье даже раньше тебя, – пообещал Джеймс. Он подошел ближе, опустил руку Персивалю на плечо, а тот подался вперед и прижался губами к губам. Он снова подумал о том, что обретение Грааля станет концом его собственной истории – их общей истории – а значит, в каком-то смысле, тоже погибелью королей, началом иных времен. Он целовал Джеймса снова и снова, обнимал его так сильно, как только мог. Дело было вовсе не в дурных предчувствиях или чем-то еще подобном. Персиваль просто всегда любил крепкие объятья. Или нет, он все же чувствовал нечто пугающее, точно где-то глубоко внутри его колола тупая игла. Персиваль не мог отделаться от этого ощущения в одиночку и надеялся, что поцелуи Джеймса помогут – но они не помогали; предчувствие не становилось болезненнее, только навязчивее. Но Персиваль приказал себе о нем забыть. * Персиваль не любил кражи, но не стал бы отрицать, что это – самый легкий и, вероятно, удобный вариант получения артефактов. Никаких фальшивых документов, никаких жертв, никаких невыгодных соглашений, только одна быстрая операция. Владелец украденного получал страховку, и все, что оставалось – подозрения Интерпола, а их при необходимости легко было сгладить: время от времени Кингсмэн помогал в поимке воров, из тех, на кого легко повесить несколько наиболее заметных преступлений. Возможно, Кингсмэн уже не раз так делал – Персиваль не знал. Он мог бы спросить у Мерлина и надеяться на честный ответ, но предпочитал оставаться в неведении. По крайней мере, на этот раз он не чувствовал никаких укоров совести: Оден Нельссон разбогател в восьмидесятые, нелегально торгуя оружием – тогда этот рынок был меньше, чем теперь, но меньше была и конкуренция. Никто не смог бы сосчитать, во скольких преступлениях был косвенно виновен Нельссон, но грешность его была неоспорима. Если бы Персиваль был более склонен к мистицизму – или эгоизму – он посчитал бы, что принесет Нельссону справедливое возмездие. Но он видел в запланированном только еще одну кражу и ничего больше. Он прибыл в Умео под видом туриста, остановился в гостинице неподалеку от дома Нельссона и начал наблюдение. Можно было рискнуть, но он предпочел потратить еще неделю на подготовку. Рыцари Кингсмэн ждали явления Грааля достаточно долго, и несколько дней уже ничего бы не изменили. Благодаря наблюдению за личными счетами, он знал, кто именно охраняет чашу, так что Персивалю оставалось только отследить перемещение охранников, а потом – воплотить в жизнь план, черновая версия которого была разработана им вместе с Джеймсом. Крайне просто: когда Нельссон будет дома – войти через окно, отключив первичную сигнализацию, вскрыть сейф и ретироваться до того, как включающийся раз в пять минут сканер зафиксирует присутствие постороннего. Именно это Персиваль и сделал, так он завершил труды всех искателей и их спутников. Быстро и элегантно. Чаша оказалась небольшой, ее легко было нести одной рукой. Она не выглядела такой элегантной, как в описаниях и на мутных фотографиях тридцатых годов, эмалевые медальоны казались аляповатыми, но все же в ней было нечто очень правильное, ее легко было представить себе в руках Иисуса с полотна Эль Греко – если не отвлекаться на мысли о том, что даже сын бога вряд ли стал бы пить из сосуда, на котором изображено его собственное распятие. Персиваль забрал ее. Он проник в комнату с сейфом через окно, выходившее в сад. Вся охрана осталась на первом этаже, потому что в зале с чашей находился сам Оден Нельссон. Он сидел за столом, в темноте, неподвижно и молча, похожий на восковую статую. Персиваль почти решил уйти, но потом подумал, что Джеймс бы не стал так поступать – а потом наставил пистолет на Нельссона, приказал открыть сейф, сам вытащил оттуда чашу и ушел, не говоря больше ни слова. Он мог бы убить этого беззащитного старика, чтобы он никому не рассказал о случившемся или чтобы наказать за совершенные в прошлом преступления – это было бы куда более нравственно – но, разумеется, Персиваль не стал этого делать. Только учтиво кивнул и удалился тем же путем, которым пришел. Он был рыцарем, а не убийцей, и следовал всем правилам, соблюдал все законы – их нарушение сделает героя ничуть не лучше чудовищ, с которыми он должен сражаться, а это испортит всю историю. Слишком постмодернистский подход. Или нет, никаких непредвиденных вмешательств в план, никаких изменений: всего один охранник на этаже с сейфом – и с помощью инъекции снотворного Персиваль легко от него избавился. После этого оставалось только подобрать код, забрать чашу и уйти. * Персиваль еще был в Умео, сидел на диване в гостиничном номере, читал «Лета нет и не будет» Боргена, время от времени переводя взгляд на чемодан, в котором был спрятан Грааль, когда услышал вызов по внутренней связи. Он ответил не задумываясь. Или нет, он почувствовал тревогу сразу же, как только услышал сигнал подключения, и оно только усилилось, когда Мерлин произнес: – Сэр Персиваль? – Да, Мерлин. Что-то случилось? Несколько секунд молчания показались Персивалю очень долгими. Или нет, непродолжительная тишина не вызвала у него никаких дурных ассоциаций, время от времени Мерлин любил вставлять в разговоры драматичные паузы. – Боюсь, что да, сэр. С сэром Ланселотом. Еще одна пауза. – Я не стал сообщать, что снова потерял с ним связь, это могло снизить эффективность работы агентов, тем более что подобное уже случалось и не оканчивалось ничем тревожным, но в данном случае, к сожалению, надежды на лучшее не оправдались. Мерлин был склонен к слишком размытым фразам, когда дело касалось личных разговоров, но Персиваль поймал себя на мысли о том, что вовсе не хочет его торопить. Ощущение укола тупой иглой превратилось в острую боль, расходящуюся эхом по всему телу, и в голове застучала, как часовой механизм готовой взорваться бомбы, тревога. – Мне очень жаль, но сэр Ланселот погиб. Персиваль подумал, что должен ответить. Эта мысль заняла у него удивительно много времени, она заполнила его голову густым туманом, и Персиваль почувствовал, как проваливается в него. Что-то холодное сдавило его горло. Или нет, он не ощутил ничего, кроме пустоты, когда спросил: – Он мертв? – Да, – ответил Мерлин, – этот факт уже подтвержден. Тело будет передано нам в течение суток и доставлено в морг в кратчайшие сроки. Вы сможете проститься с ним, сэр Персиваль, как только прибудете в поместье. Официально сообщения о гибели кого-то из агентов передавались только из уст в уста, при личных визитах в поместье или одно из лондонских отделений – но Мерлин знал о степени близости отношений между Джеймсом и Персивалем, а потому, вероятно, посчитал, что лучше будет рассказать всю правду заранее. Персиваль не был уверен, действительно ли ему стоило знать о случившемся, и, тем более, стоило ли слышать всю правду заранее. – Я понял, – произнес он наконец. Кажется, Мерлин снова сказал «мне очень жаль», но Персиваль не был уверен, он уже отключил связь. Боль предчувствия оборвалась, теперь он ощущал только пустоту и отчаянье, похожее на холодную воду. Оно было повсюду, и Персивалю казалось, что он в нем тонет. Он зачем-то встал с кровати, не вполне понимая, что именно делает, расстегнул чемодан и вытащил Грааль. Чудотворную чашу, сотворенную самим Иисусом, в существовании которого Персиваль сомневался, украшенную камнем фей, в которых Персиваль не верил, маленькую чашу, казавшуюся невероятно тяжелой. Серебро легко согревалось в руках. Персиваль обхватил Грааль ладонями, а потом резко встряхнул, как если бы тот был шаром с предсказаниями. Грааль молчал. Тяжелый металл, тусклые камни. Ничего волшебного. Конец истории. Все истории должны заканчиваться, особенно связанные с верой – иначе она начинает вырождаться в нечто абсурдное и греховное по своей сути. К тому же легенды крайне редко заканчиваются чем-то счастливым, в них есть место надежде, но Король-Рыбак не получает исцеления, его земли остаются бесплодными, Артур и самые верные из его рыцарей остаются спать в Авалоне, Беовульф умирает от ран. Но мысли об определенной закономерности случившегося ничуть не утешали Персиваля. Он провел пальцами по краю чаши и, снова застегнув чемодан, опустился в кровать. Попытался продолжить чтение, но все буквы то слипались в какие-то бесформенные размытые линии, то исчезали, и книгу пришлось отложить. Он так и не смог заснуть, просто пролежал до рассвета, не двигаясь, глядя в потолок, до тех пор, пока небо не превратилось из темно-фиолетового в белое. * В сущности, именно это – конец истории. Персиваль прибыл в поместье, передал похищенную чашу в лабораторию, оставил краткий отчет на столе в кабинете сэра Артура, после чего отправился в морг, находившийся в подвале под больничным крылом. Джеймс действительно был там. Разрубленное надвое тело наводило на мысли не то о святом мученичестве, не то об адских пытках. Персиваль наклонился, чтобы поцеловать его в губы, но представив себе, как те разойдутся в стороны, предпочел отклониться. Он прижался губами к щеке Джеймса, вздрогнул, почувствовав холод вместо тепла, на него снова нахлынула волна отчаянья – и тогда наконец смог заплакать. Почему-то собственные слезы показались ему почти обжигающе холодными. Персиваль распрямился и, резко развернувшись, поспешно вышел из морга. Ему больше нечего было там делать. Он уже узнал, что тело будет передано родственникам в конце недели, а значит, у Персиваля оставалось еще достаточно времени на то, чтобы вернуться в морг и снова взглянуть на Джеймса, но он отчетливо понимал, что этого не сделает. Его собственная история подходила к концу – по крайней мере, история рыцаря-искателя, Персиваль понимал это и не хотел затягивать развязку. Он надеялся, что сможет пережить смерть Джеймса, если не будет думать о ней. Или нет, он просто чувствовал себя потерянным. Персиваль перестал быть рыцарем-искателем теперь, когда Грааль – настоящий Грааль, после стольких фальшивок и миражей – оказался в хранилище. Он же знал, что именно ему скажет Мерлин, но не мог не прийти к нему поздним вечером, чтобы расспросить о подробностях, которые его мало волновали. Персиваль знал развязку истории: сэр Артур уже объявил, что судьба ложных Граалей, не оправдавших ожидания, будет решена на одном из ближайших собраний ордена. Скорее всего, их оставят в собственности ордена – многие принадлежали не самым достойным людям, к тому же каждая становилась главой в истории поисков, а артефакт без истории теряет часть своей власти над людьми, часть желания наполнять его верой, делая по-настоящему магическим. – Полагаю, я должен поздравить вас, сэр Персиваль: вы нашли чашу Грааля. Его голос звучал ровно, но Персиваль знал, что пряталось за спокойно произнесенными словами. Мерлин однажды сказал ему, что когда-то хотел стать искателем, чтобы обрести Грааль, прекрасную чашу, способную исполнять желания и, возможно, подтвердить факт существования бога. Год за годом в ордене оставалось все меньше истинных христиан, но Мерлин был одним из них – и, возможно, это помогло бы ему в поисках. Или нет, осложнило бы их еще сильнее. Такие, как он, наделяют Грааль силой. Они молятся, совершают ритуалы, приносят жертвы. – В лаборатории подтвердили, что там под серебром – дерево. Углеродный анализ пока не проводили, но уже понятно, что оно крайне старое. Это необычно для фальшивки, поэтому есть все основания надеяться на подлинность. Персиваль понимал, о чем идет речь: он нашел истинную чашу Грааля – достаточно истинную, по крайней мере. Не имело значения, пил ли из нее Иисус, если только он существовал, вырезал ли он ее собственными руками, не имеет значения, обладает ли магической силой вставленный в дно чаши лунный камень. Все равно этот Грааль – настоящий, именно тот, который рыцари Кингсмэн искали столько лет. Слово Артура и вера рыцарей наполнят его магией. В сущности, именно в этом сила бога, фей и правительственных заговоров: их наделяет могуществом человеческая фантазия. – Думаете, вам удастся обрести свое исцеление, испив из Грааля? – спросил Мерлин, и на этот раз в его голосе можно было услышать искреннее сочувствие. – Нет никакого исцеления, – пожал плечами Персиваль. – Это просто чаша. Очень дорогая антикварная чаша, которую я украл. * На самом деле он не был уверен в собственных словах, они превратились для него в фальшивку, когда Персиваль произнес их вслух. В начале своего пути он действительно не верил ни в бога, ни в фей, ни в волшебство, ни в небесные чудеса, но день за днем он приближался к Граалю, вокруг которого магия распространялась, незаметная, как радиация, становящаяся ощутимой, только когда оказывается слишком поздно. К тому же теперь Персиваль знал, о каком чуде стал бы молить бога или просить фей, если бы верил в их существование. Конечно, возвращение умершего к жизни – слишком значительное вмешательство в реальность, даже в самых смелых легендах и бог, и феи крайне редко позволяли себе подобное, но с другой стороны, обретение Грааля – достаточно значительный повод, чтобы показать нечто действительно впечатляющее. Пусть спящие в Авалоне встанут со своих каменных кроватей и выйдут вон, как Лазарь. Сначала Персиваль думал обо всем этом как о шутке, но постепенно она все сильнее начинала походить на настоящее желание, отчетливое и осознанное, несмотря на всю иррациональность. Годы неверия не давали ему раствориться в этом желании, но в то же время Персиваль не мог от него и избавиться. За годы поисков он так и не научился молитвам или заклинаниям – ему известны слова, множество слов, но он не знает, как их произнести, чтобы они не превратились в насмешку. Поэтому ему оставался только один вариант: практический опыт. Он вернулся в Лондон, купил бутылку красного вина в том самом магазине на углу, куда они с Джеймсом время от времени заходили вместе, и ненадолго зашел домой, но так и не смог уговорить себя остаться там больше, чем на несколько часов: это место казалось ему слишком пустым – он редко бывал здесь в последние годы и никогда не задерживался надолго. Почему-то ощущение отсутствия Джеймса казалось ощутимым почти физически. Персиваль вернулся в поместье, когда было уже поздно – по всей вероятности, сэр Артур уже вернулся в свои комнаты, но у Персиваля, как у искателя, было право доступа в его кабинет, и он решил, что пришла пора этим правом воспользоваться. Разумеется, визиты во внеурочное время не приветствовались, но у Персиваля были все основания считать его необходимым. Сейчас, не позже – как если бы чудо не могло совершиться позже, хотя, если верить во всемогущество бога или фей, стоило принять за данность, что пять суток со дня смерти ничем не отличаются от шести суток или шести лет, когда речь идет об истинном воскрешении. Так или иначе, Персиваль искренне надеялся, что Мерлин не станет уделять этому визиту больше внимания, чем следует: он обязан следить за подобными вещами, но умеет чувствовать, какие вопросы могут оказаться неудобными или несвоевременными, и по возможности их избегает. У Персиваля были все основания надеяться на подобную обходительность. Он подумывал взять с собой старую Библию, которую никогда не открывал, но потом решил ограничиться несколькими бумажными салфетками и купленным вином. Рядом не было никого, с кем Персиваль мог бы разделить собственный скептицизм или собственную веру, и это было до крайности неудобно. Как шутка, которой никто не засмеялся, или крик о помощи, на который никто не обратил внимания. Сняв со стены портрет первого сэра Артура, Персиваль прикоснулся раскрытой ладонью к холодной дверце сейфа и спросил себя, стоит ли ему продолжать или лучше остановиться до того, как все придет к однозначному логическому завершению, каким бы то ни оказалось. Код был прост: семь, пятьдесят восемь, два, четырнадцать – зеркально отраженное божественное число. Персиваль вытащил на свет Грааль – на этот раз тот показался куда тяжелее и холоднее, возможно, потому что на этот раз его наполняло ожидание чуда, пополам смешанное с уверенностью в том, что ничем хорошим его попытка не кончится. Персиваль налил вино в Грааль, не вполне уверенный, что это подойдет: красное вино присутствует во многих ритуалах, в том числе христианских, и вполне подходит в качестве дара для фей, по крайней мере, в этом Персиваль был уверен, однако подходящий дар не гарантирует чуда. Он медленно отпил из Грааля. Вино так и осталось вином, хотя первый глоток показался Персивалю похожим по вкусу на кровь – но на следующие глотки его веры уже не хватило. Он не почувствовал ничего похожего на чудо, по крайней мере, ничего похожего на чудо, каким тот его себе представлял. Ни кортежа фей, ни небесного гласа, ни чего-либо еще, о чем ему доводилось читать. Персиваль допил вино в память о Джеймсе, старательно протер Грааль салфеткой, скомкал ее и бросил в мусорную корзину. После вернул Грааль на место и ушел. Персиваль не мог обрести исцеление или даровать его другим, все в точности как в легенде: он мог лишь надеяться на него, но этим надеждам изначально суждено было сбыться. Он попытался представить себе, что чудо все-таки произошло, просто осталось неощутимым, и Джеймс сейчас поднялся со стола в морге Кингсмэн, в северном крыле поместья: рана аккуратно срослась, хотя, по библейским правилам, остался шрам. Это была крайне любопытная фантазия, которую Персиваль бы даже назвал утешительной, если бы не чрезмерная фантастичность. Он чувствовал пустоту там, где раньше была необходимость продолжать поиски, но это была пустота завершенности. Возможно, вера могла бы все изменить, но в нем ее почти не осталось – вся, что у него была, ушла на поиски Грааля, на веру в план, составленный вместе с Джеймсом. Персиваль закрыл сейф и вышел из кабинета. История была завершена. Все приливы отступили, головоломки были разгаданы, все нити разрезаны. Чудо не совершилось. * Или нет. Чудеса в реальности не напоминают сказочные, но, возможно, древнему артефакту, будь это камень фей или чаша, в которую собрали кровь бога, по силам вмешаться в пространственно-временной континуум и исполнить прошение искателя. А значит, Джеймс Спенсер не поднимается со стола в морге – его тело разрублено надвое, такие раны не заживают – просто несколькими днями ранее не перешагивает через порог охраняемого наемниками шале, возможно, даже не отправляется в Аргентину, передав информацию по делу о пропаже профессора Арнольда, к примеру, Ламораку. Возможно, Ламорак терпит ту же неудачу – ведь каждый в ордене должен быть готов отдать свою жизнь за другого – но для Персиваля это менее важно. Он остается единственным, кто помнит о смерти Джеймса. Возможно, дар фей, как это обычно бывает, жесток и обманчив, Джеймс выживает только для того, чтобы вскоре погибнуть снова – и вряд ли Персиваля утешит то, что он хотя бы попытался его спасти. Или нет. Однажды случившееся – неизменно, и многомировое пространство слишком стабильно для вмешательств, никто не может его изменить, даже бог, даже феи. Мертвое остается мертвым. * Или нет. Это – история о поиске, а не об обретении. Концовка совершенно не важна.