Северный мальчик

Ричард раздвигает ноги бесстыже и широко, смотрит жарко; лижет, сосёт, мнёт. Проваливаясь в марево страсти Хуан думает, что на самом деле это не Окделл. Это демон из старых морских сказок, ловко натянувший обличье северного герцога, потому что настоящий Окделл, выросший в строгости и молитвах, не может быть настолько похотливой тварюшкой. И теперь этот демон уверенно утаскивает душу самого Хуана, не всю сразу, но по маленькому осколочку за каждую жаркую ненормальную ночь. Он не против такого обмена, вполне честная сделка за право последней любви. Вопрос, липким леденцом пристаёт к иссохшему нёбу - кто научил тебя разврату, мальчик с севера? Кто разбудил в тебе чувственность, что подохнуть в муках должна была от набожности и вечного родового долга? Ричард улыбается ясно и немного лукаво, словно северное солнышко, что на миг кажется из-за плотных свинцовых туч. Он не знает о вопросах Хуана, он вообще мало что знает, а ещё меньше замечает – в его юных жилах течёт кровь старых богов, что требовали себе кровавых подношений и ярких костров. Ричард любит смотреть на пламя. *** Хуан едва позволяет себе касаться его днём, знает; сорвётся в страсть, в ласку, в желание, стоит отпустить самоконтроль лишь на мгновенье. Ему достаточно ночных прикосновений, когда Ричард, переполненный изнутри дикой силой и чуждой уверенностью, сам приходит на его ложе; нагой, совершенный. Такое совершенство не должно было достаться Хуану, слишком простому и понятному, слишком приземлённому, обычному. Следуя всем канонам, Ричард должен был принадлежать соберано, что тоже носит нездешнюю кровь, от чего мучается словно виновный в преступлении. Но Ричард и сам себе-то не принадлежит – шёпот камней слишком громок, но поэтому и хорошо с обычным, понятным. Даже юным богам нужен покой. *** Они почти не говорят – нет смысла, да и не о чем. Ричард ластится течной кошкой и стонет. За его стоны можно отдать жизни, и Хуан уверен, что это произойдёт – рано или поздно, но древняя магия потребует жертвы: кости перемелются в муку, кровь вспенится сладким вином, плоть станет хлебом для странных диких сил, что кружат рядом с северным герцогом, который не видит дальше вытянутой руки. Это плата, что древнее законов людских, но Хуан почти что готов её заплатить, лишь бы Ричард пришёл ещё на одну ночь, когда он будет бесстыже стонать, прогибаясь под грубыми ладонями. *** Хуан раненым зверем мечется в клетке собственной комнаты. Его юный герцог пьёт вместе с соберано, слушает его бесстыжие песни – разморённый и пьяный, прекрасный в отблеска каминного пламени. Соберано заворожён, раздавлен, болезненно влюблён, и Хуан одновременно благодарит Создателя и Леворукого; не знает, кто именно услышал его просьбы; но северный мальчик пока не смотрит по сторонам, не замечает любви, что драгоценным камнем брошена к его ногам. Ричард вообще мало что замечает, но ему это не нужно – мальчик смотрит на мир удивлённо, а мир вокруг него крошится чужими трагедиями. Хуан уверен, что будет большая беда, но спокоен за своего мальчика – то, что ведёт его, сильнее любых бед. Алва пьёт сегодня в одиночестве, Ричард спит на плече у Хуана. *** Война разрушает шаткое спокойствие, крошит обыденность, расцвечивает её военными мундирами, оглушает какофонией выстрелов. Где-то там далеко, очень далеко, бьётся в силках своего гения Алва, а рядом с ним тихо шагает северный мальчик, что оберегаем древней кровью. Хуан пишет письма, что не может отправить. Хуан ночью беззвучно воет от страха – лжёт себе о беспокойстве за Ричарда, но на самом деле темной липкой мерзостью сердце окутывается ревностью. Где ты Ричард? Стонешь ли ты для соберано? Хочется умереть или напиться, но он просто ждёт. *** Ричард беспечно улыбается, Рокэ – хочет застрелиться. Яд давно уже растворён в вине, а старые боги смеются глядя на детей своих. Хуану этого не понять – он везёт своего мальчика в священную страну, где ему совсем не место, но Дикон лишь смеётся и крепко целует. - Останься, - у Ричарда глухой едва заметный акцент, словно стукаются обросшие мхом валуны, скатываясь с горы. – Ты. Останься со мной. Хуан закрывает глаза. Одно предательство тянет за собой другое. Ему хочется объяснить, рассказать этому дикому языческому идолу, что сам ещё не понял своей разрушительной силы, почему это плохая идея. Этого не может быть потому что не может быть, но всё же Хуан выталкивает из себя, продавливая слова через сжавшееся горло. - Как пожелаешь.