***
Они познакомились совсем тупо и не в духе романтичных мелодрам. Чонгук подобрал продрогшего, отходившего после жуткой пьянки Тэхёна за углом своего дома, потому что был слишком добрым. Слишком, мать его, светлым и сочувствующим — таких просто уже не существует. Он не представляет, что можно было разглядеть в пьянющей в хлам, распухшей морде, как можно было поверить такому распиздяю, но, видимо, Чонгук таки разглядел. И поверил тоже. А затем на протяжении трёх лет и двух месяцев верил чему-то и вытягивал из Тэхёна что-то доброе, что-то, что упрямо пытались запрятать кишащие внутри демоны. Демонов у Тэхёна, кстати, штабелями от головы до пяток, а здравого смысла всего на дюйм от силы. Ищущая приключений задница, не просыхающее горло и странные замашки, словно у последнего наркомана или шизофреника, — ну вот как такого полюбить? А Чонгук смог. Никто другой больше не смог и не сможет. Если бы Тэхён знал, что будет дальше, он бы все равно готов был убить или хоть самому умереть за них. Если бы Тэхёну предложили встретить Чонгука еще раз, зная исход, он бы без раздумий согласился. Вот только на этот раз он бы встретил его не будучи умирающим в канаве пьяницей, а красивым, улыбающимся и вежливым молодым парнем — таким, какого достоин Чонгук. Он бы ухаживал за ним, водил в рестораны, в музеи, в театры, на пикники, на чертов край света, если бы он захотел, и безгранично обожал. Он бы перестал пробухивать свою жизнь, а дарил бы любимому больше улыбок, больше счастья, больше смеха и любви, чтобы восполнить все, что он, чёрт возьми, не успел дать. Три года и два месяца. Блядская вселенная дала им слишком мало времени. Не то, чтобы Тэхён заслужил больше. Он не заслужил и секунды из ста миллионов пережитых вместе секунд, но вот Чонгук…***
Под ногами — бездна. Темная, липкая и приторно сладкая, как черничный джем. Безустанно шипит, тянет свои тягучие лапы, оплетая щиколотки, и дергает к себе. Тэхён крутит между пальцами гладкое колесико таблетки и кривит губы в тупой квадратной улыбке. Демоны внутри согласно пищат и сплетают сеточки нервов, натягивая до предела, скребут по ним и заставляют трепетать. Демоны довольны, демоны празднуют победу над тем, кто заставлял их хозяина бороться зачем-то. Таблеток слишком много, они горькие и почти застревают в пересушенном горле. Чонгуку бы это точно не понравилось, и если рай и ад все-таки существуют, то его дорога давно предначертана, но Чонгука нет, Чонгук погиб, Чонгук бросил, а липкие лапы бездны тянут к себе, и Тэхён делает шаг. Падение началось. У Тэхёна мазки синего под глазами, красные разводы капилляров на глазных яблоках и безумие в сверкающих зрачках. У Тэхёна отросшие тёмные корни на высветленных волосах и взлохмаченные мокрые пряди, спадающие на глаза. У Тэхёна впалые щеки и дернувшийся вверх уголок губ в ухмылке, потому что падать не больно, а почти приятно. Содранная кожица на подушечках пальцев цепляется за зубчатые края сгрызенных ногтей, Тэхён улыбается, находя забавной новую боль, противно раздражающую кончики рецепторов. Издает тихий, похожий на скрип смешок и откидывается на смятые простыни, смачивая глотку еще несколькими глотками красного полусладкого. Тёмно-розовые капли из открытой бутылки расплываются пятнами по белой ткани, и Тэхёну вдруг это кажется чертовски красивым. Он проводит длинными и тощими пальцами по размытым краешкам кружочков, а затем вдруг перегибается через край кровати и выблевывает выпивку на пол. Он дрожит, внутри все жжет невыносимо — то ли от алкоголя, то ли от страха, то ли от своей изуродованной, вывернутой наизнанку любви. Он поджимает острые коленки под грудь, обхватывает их тощими, слишком длинными пальцами и прикрывает глаза. Под веками — широкая белозубая улыбка и бороздки потрескавшихся обветренных губ. Под веками — теплый понимающий взгляд, заглядывающий в самую душу, заполненную проклятыми разбушевавшимися демонами. Под веками — гладкие каштановые прядки между собственными пальцами и ветер, нагло испортивший укладку. Под веками — звонкий смех и сощуренные счастливые глаза. Под веками — поцелуй с привкусом сладкой ваты и безграничного счастья. Под веками — битая посуда и громкое, мешающее соседям примирение на кухонном столе. Под веками — бледная ангельская кожа и соленый вкус пота на языке. Под веками — холодный бриз в лицо на утесе и бутылка вина на двоих. Под веками — переплетенные пальцы и печальная улыбка. Под веками — след от подушки на щеке и зацелованная ямочка. Под веками — смешно открытый во сне рот и онемевшая рука под чужой головой. Под веками — его Чонгук. Тэхён слизывает с губ собственные слезы и тихо скулит, как раненый зверь. Как продрогший щенок, которого сначала приручили, приласкали, а потом оставили без хозяина. Хочется кричать, выть, проклинать все на свете, и его, и себя, но в горле колючей проволокой свернулся ком из накопившихся воспоминаний, общих планов и слов, не высказанных, не выплаканных, не выстраданных. Тэхён блюет снова, на этот раз — собственной желчью и любовью.***
— Эй, ТэТэ. Показалось, наверное. Быть не может. От этого голоса что-то вздрагивает в онемевшем теле, но глупо доверять своему слуху, особенно сейчас, когда каша в голове вперемешку с алкоголем. Поэтому Тэхён приподнимается на локтях и еле-еле разлепляет глаза, пытаясь разглядеть что-то в мутной дымке плывущих цветных пятен. А затем сразу же падает назад, ударяясь затылком. «Чонгук-Чонгук-Чонгук-Чонгук» — в мыслях любимое имя срывается на быстрый ритм, потому что черт знает, откуда, как такое может быть и вообще. Крыша поехала походу окончательно. Потому что Чонгук стоит вот там, в углу, прямо возле штор, которые Тэхёну никогда не нравились. Он чуть наклонил голову, улыбается то ли печально как-то, то ли с немым укором, и смотрит глубоко. Тэхён почти сразу же утопает в бесконечной ласковости его глаз — слишком привычно и слишком по-родному. Он пытается расставить все в затуманенной голове по полочкам — получается откровенно хуево, потому что глаза не могут врать. Перед ним ебаный Чон Чонгук. Его Чонгук. Собственный обезумевший рассудок очень хреново шутит. — Ты чего тут удумал? Решил, значит, с жизнью покончить? — /его/ Чонгук хмурится и продолжает смотреть прямо туда, внутрь, где демоны отчаянно шипят и бодаются, а у Тэхёна с каждым словом обрывается что-то внутри. Те жалкие остатки разодранных ниточек, которые не успели еще окончательно оборваться. — Может, скажешь хоть слово? — Ты плод моего воображения. Ты умер, — собственный голос тихий и скрипящий. Тэхён не спрашивает — знает. Сердце порывается поверить, что он всего лишь пережил страшный сон, отчаянно обмануться и броситься в объятья родных рук, но жизнь — сука редкостная, и чудес не бывает. Он, кажется, начинает дрожать. Это, вообще-то, пугает. — Может и так. — Чонгук пожимает плечами и присаживается на краешек кровати. — Что плохого-то? Тэхён смотрит жадно, ищет любой изъян, потому что обмануться — слишком больно. Все та же родинка под губой — ровно посерединке, все те же беспорядочные пряди разных оттенков коричневого, все те же пушистые, слегка подрагивающие ресницы, все тот же чуть приоткрытый рот и блестящие губы, потому что Чонгук слишком часто их облизывает, все те же теплые искорки в глазах цвета горького шоколада. Все. Те. Же. И это равно выстрелу в висок. — Ты засрал всю нашу квартиру, придурок. — Ласковая улыбка противоречит словам, потому что Чонгук, блядский Чонгук, все как всегда понимает, и это как контрольный выстрел. Прямо в кровоточащее что-то, оставшееся вместо сердца. — Да и выглядишь отвратно. Совсем всё запустил. Молчание длится вроде бы пару секунд, а вроде бы целую вечность. Пока Чонгук не дотрагивается до руки Тэхёна, и это уже точно слишком. Потому что даже чертово прикосновение все то же. Все те же подушечки пальцев и мягкое электричество, перетекающее между их кожей. — Так ответь мне, ты что, хочешь себя убить? Зачем все это? — Его любимый голос подрагивает, но все так же нежен и аккуратен, будто боится спугнуть. Спугнуть дрожащую, продрогшую зверушку, в которую превратился его ТэТэ. — Как ты мог бросить меня? — Просто, злостно и в упор. Это, вообще-то, вопрос на вопрос, и не по правилам, но у Тэхёна он слишком долго скребется на душе. Чонгук опускает взгляд, прямо на залитую вином простынь, и долго, протяжно, громко молчит, а Тэхён выпускает из глаз первые слезинки и не отводит взгляда. Боится отвести, потому что кто знает, когда собственное безумие подведет. — Это была автокатастрофа, дурак. Чонгук опускает пальцы на запястье Тэхёна и невесомо, неуверенно поглаживает, потому что это всегда его расслабляло, но в этот раз того берет мелкая дрожь. Он неуверенно заглядывает в глаза Чонгука. «Ты помнишь, как меня успокоить?» «Помню. Ты, кажется, никогда не поменяешься. Все тот же маленький дрожащий щеночек» Тэхён переплетает их пальцы и сжимает свои веки, выдавливая еще немного соленых дорожек, сбегающих вниз по щекам. Чонгук сжимает ладонь в ответ и едва улыбается. «Ты помнишь, как мы сидели на набережной и ты впервые взял меня за руку? Вокруг же столько людей было» «Помню. Ты еще дико краснел и смущался, а мне хотелось расхохотаться и зацеловать твои красные щеки прямо там» Тэхён поднимает руку и прикасается указательным пальцем к его щеке, там, где обычно складываются едва заметные ямочки, когда он смеется. Чонгук млеет под этими прикосновениями, подставляет свое лицо, трется, как котенок, и, кажется, вот-вот замурлычет. «Ты помнишь, как мы кидались снегом посреди парка, ты затолкал меня в сугроб и смеялся, как умалишенный? Я готов был быть корчить дурака сколько угодно, лишь бы слышать твой смех» «Помню. Ты тогда еще простудился и долго болел, и мне пришлось учиться готовить супчики, чтобы тебя, идиота, кормить» Тэхён проводит большим пальцем по его нижней губе, а затем всхлипывает едва слышно. Чонгук прикрывает глаза и выдыхает, обжигая его руку теплым воздухом. «Ты помнишь, как я тебя впервые поцеловал? Прямо там, на нашей кухне, когда она еще не нашей, а только твоей была. Ты тогда вежливо пригласил меня на кофе, а я радовался, как мальчишка, хоть и не показывал» «Помню. Помню каждый из поцелуев на кухне. Утром — перед работой, вечером — просто хочется. Помню, как подгорали блины и кофе убегал, потому что ты слишком любишь целоваться» Тэхён кивает и улыбается, и по его изогнутым губам стекают слезы. Он обеими ладонями сжимает широкие чонгуковы плечи и проводит вниз, по рукам. Чонгук покрывает его ладони своими, и Тэхён, подняв глаза, видит, что тот тоже беззвучно плачет. «Ты помнишь, как обнимал меня во сне? У тебя такие сильные руки, боже» «Помню. Помню твое забавное спящее лицо и запах твоей кожи. Я гребанный фетишист. Так тебя люблю» Блять. Тэхён оборачивается, размазывает по щекам соленые дорожки и не сдерживает всхлипы. Чонгук подлетает, обвивает его костлявые обнаженные плечи со спины и вжимается каждой клеточкой своего тела в его холодную, покрытую мурашками кожу. — Не плачь, пожалуйста, родной, не плачь. — Эта нежность в его голосе будто обрывает последние ниточки внутри, и Тэхён всхлипывает еще сильнее. — Не плачь… Чонгук целует плечи Тэхёна, мажет сухими губами по каждой выпирающей косточке и прожилке, сжимает тощими пальцами его ребра и бесконечно шепчет: — Люблю. Люблю. Люблю. Люблю… Тэхён, кажется, впитывает этот шепот собственной кожей, вжимается в тело любимого и не перестает рыдать, выть, скулить. Чонгук поворачивает его к себе и сцеловывает с покрасневших щек соленые слезинки. Прижимает, обхватывает жадно руками и целует в висок, в подбородок, в складку на переносице, в уголки губ… — Люблю. Люблю. Люблю. Люблю… Тэхён прижимается губами к его губам, задыхается в поцелуе и тоже отчаянно тянет свои руки, чтобы чувствовать. Сердце пьяно порхает в груди, нервы натянуты до предела, и, кажется, они двое еще никогда не были настолько /живыми/. Сминая губы друг друга, глотая слезы друг друга, пытаясь в последний раз сыграть что-то на порванных струнах друг друга. — Люблю. Люблю. Люблю. Люблю… В голове снова и снова крутятся все улыбки, поцелуи, взгляды, фразы, стоны, ссоры, крики, мечты, прикосновения, признания — все то, что они пережили. Все то, что хотели пережить, но не успели. И они смеются, целуются, улыбаются, впитывают глазами друг друга еще и еще. Проходит, кажется, целая вечность.***
— Давай спать, родной. — Тихо и сквозь улыбку, когда в легких заканчивается воздух, когда счастья и горя в душе ровно напополам. Чонгук переплетает их пальцы и утыкается носом в макушку с отросшими темными корнями, чувствуя на груди толчки теплого воздуха. Тэхён забывает, что это плод его воображения. Забывает, что его Чонгук погиб в чертовой автокатастрофе двумя неделями раньше. Он верит, улыбается, прикрывает глаза и поддается сну, когда минутная стрелка снова дергается. На часах 23:00, когда губы Тэхёна не целуют Чонгука. 23:00, когда губы Тэхёна бледные и чуть посиневшие от холода в пустой квартире. 23:00, когда губы Тэхёна трогает невесомый поцелуй смерти. Тик-так.