Четверной риттбергер

Хавьер уже минут двадцать как забил на собственную тренировку, наблюдая за действиями друга. С последнего турнира в Монреале прошло не так много времени, но именно тогда Юдзуру успешно взял очередную звезду. Наблюдать за прыжками молодого японца всегда было интересно и даже трепетно, но когда он провернул этот финт сначала с акселем, а затем и с риттбергером, сразу стало понятно — Фернандесу придется постараться, чтобы обогнать действующего чемпиона. После турнира тренировки превратились в какое-то немыслимое батальное сражение, где каждый из фигуристов пытался доказать свое мастерство перед вынужденным оппонентом. А то, что их встречи были вынужденные, можно было не сомневаться. Хавьер был бы не против тренироваться в одиночестве, но тренер дал отмашку и оба его подопечных уже неделю закатывали лед на расстоянии вытянутой руки. Юдзуру делал вид, что все нормально. Он улыбался, делился впечатлениями и каждый раз пытался глупо пошутить, что было ему не свойственно и совершенно не шло к образу серьезного японца. А Хавьер начинал закипать. Их дружбу давно начали обсуждать, почти сразу же после того, как крепкие объятия попали в объективы камер. Тогда никто и подумать не мог, что угрюмый и не особо желающий идти на контакт Ханю подпустит к себе вечно улыбчивого испанца, чьи глаза, да и сама харизма в целом, давно покорили все женские сердца фанаток. И Фернандес прекрасно видел, что Юдзуру это мешает. Мешает им полноценно общаться и тем более — открываться друг перед другом. Наверное, причина была в легкой зависти. На Хавьера смотрели с обожанием, с каким-то благоговением и сумасшедшей любовью, ибо одни карие глаза не оставляли никого равнодушным. К тому же испанец к своим двадцати четырем годам сумел нарастить неплохую мышечную массу, развивая и тренируя не только ноги, но и сам торс. Все это складывалось в общую любовь и обожание, что заряжало самого Фернандеса и почти незримо угнетало Ханю. Юдзуру покорял одну вершину за другой, собирал хрупкой шеей очередное золото и всегда ровно улыбался на камеру, скрывая под этим добрым налетом извечную усталость и огромное напряжение. Возможно, будь у них разные тренера, Хавьер тоже бы считал японца немногословной ледышкой, но они не первый год катались на одном катке, и испанец отчетливо просматривал другую сторону своего близкого друга. Юдзуру был прекрасен. Хотя больше бы подошло выражение «он величественен как божество». Тонкая фигура жила атмосферой льда, раскатывалась в такт выбранной композиции и давала глоток воздуха каждому, кто лицезрел это невероятное представление. Юдзуру был по-своему красив. Хрупкий, но безумно гибкий. С не объемным, но крепким торсом и мощными упругими бедрами, на которые — чего греха таить — у Хавьера капали слюни. Вся эта природная хрупкость вкупе с рельефом сильных мышц — заводила не на шутку, но Хави предусмотрительно молчал, не раскрывая всех карт. И Юдзуру по-прежнему находился в неведении, потому что Фернандес боялся признаться даже самому себе, что его чувства давно переросли отметку крепкой спортивной дружбы. Хотя, иногда он выдавал себя… Слишком часто затормаживал на тренировках, наблюдая за прыжками и наклонами японца. Так же часто подвисал в раздевалке, стараясь рассмотреть как можно больше открытых участков белоснежной кожи. По-детски, совершенно глупо и неосознанно, лез обниматься на публике, вытирая чужой пот и заглядывая в узкие черные глаза. Хавьер влюбился в своего друга, соперника и напарника в одном лице. Если Брайан узнает об этом — фигуристов разведут по разным тренировочным углам. Тренер и так стал внимательнее к их общим тренировкам, словно начинал догадываться о том, что один из его подопечных перешел из одного разряда в другой. Это было немыслимо и сулило большие проблемы в карьере каждого. Но, несмотря на это, Хави все равно срывался, обласкивая взглядом молодого фигуриста. Хави все чаще стал ловить себя на мысли, что Юдзуру несколько зажат, когда дело касается всеобщего внимания, и дело тут было не в воспитании или характере японца, а в понимании и представлении. Со стороны казалось, что Ханю напрягается и ищет укрытия, хотя для публики держит и лицо, и широко распахнутые руки. Будто японец недоволен и боится, что будет раскрыт… Фернандеса боготворят, знают, на что он способен, а Ханю — не замечают. Но это было не так. Хавьер чувствовал, что публика его любит, но уж точно не боготворит как самого Юдзуру. Потому что хрупкий, едва напряженный и изредка несдержанный парень с заметно несимметричными глазами — гений и единственный в своем роде. Все это знали и уже начали принимать как должное, но сам Ханю игнорировал, не замечая такого очевидного обожания по отношению к своей персоне. И доказательством служило даже то, что Фернандес — такой же неоднократный чемпион и первый испанец, добравшийся до таких высот — сходит с ума при виде своего друга. Когда-то, не успев вовремя подумать о последствиях, Хави сболтнул лишнего и корреспондент, бравший у него интервью после турнира, очень точно интерпретировал его слова. Мол, они не только коллеги и близкие друзья, но еще и люди, не считающие друг друга соперниками. Это было ударом ниже пояса, потому что Хави тогда окончательно прозрел, а Юдзуру, его маленький дотошный азиат, неожиданно приятно проявил себя тактичным и весьма покладистым человеком. Он стал чаще улыбаться, чаще подпускать к себе и так же чаще обниматься, словно в этих прикосновения существовали все ответы на невысказанные вопросы испанца. Но Фернандес понимал, что Ханю думает иначе. Как-то он даже упомянул в одной открытой беседе, что среди мужчин-фигуристов достаточно людей с нетрадиционной ориентацией, но он, Ханю, предпочитает исключительно девушек. Тогда Хавьера зацепило не окончание фразы, а ее начало: «Я не такой…». И сейчас, стоя у бортика и взирая на чисто проделанные аксель и флип, Хавьер с грустью подумал о том, что Юдзуру действительно не такой. Его можно было обожествлять и вполне резонно, потому что даже комментаторы сбивались на мысли во время проведения прямых трансляций, восхищаясь невероятным выступлением спортсмена. Но вот так, любить и подавлять собой и своим далеко не эмоциональным желанием… Фернандес смущался собственных мыслей. Ему хотелось коснуться обнаженной кожи, пройтись ладонями по спине и надавить ниже, почти вжимая пальцы в напряженные мышцы. В паху почти сразу потяжелело, и Хавьер отвернулся, боясь быть пойманным и разоблаченным. И тут же за спиной послышался хруст льда, рассыпаясь белой крошкой вокруг заточенного лезвия конька. — Хави? Что-то не так? — Юдзуру пристроился рядом, упираясь боком в мягкий бортик. — Ты перестал тренироваться. Хавьер в который раз подвис от легкого акцента японца. Английский Ханю был почти идеален, но это затяжное растягивание слов, эта мимика и перекат отдельных звуков… Возбуждающе и нереально, как адреналин во время соревнований. — Нет… нет-нет, все нормально, — Хавьер широко улыбнулся, помахав одной рукой перед их лицами. — Все хорошо. Ты закончил? — Почти, — Юдзуру как-то неожиданно задержал взгляд на руке друга, а затем перевел его на лицо. — Помоги с растяжкой? — Здесь? — было даже глупо уточнять, но испанец отчего-то решил это сделать и как оказалось не зря. — Да, хочу здесь, а потом можно сходить в зал. Ты не против? — Юдзуру, это… непрофессионально, — Хавьер напрягся, желая одновременно помочь как с растяжкой, так и с другим желанием, но оно относилось исключительно к нему одному. — Разве? — вопрос прозвучал глухо, но испанец прекрасно расслышал издевку. Ханю уже успел закинуть правую ногу на бортик, являя напарнику практически идеальную линию шпагата. Круглые ягодицы напряглись, поджимаясь и уходя выше, словно упругие полушария стали еще больше и, конечно же, желанней. Хави сглотнул и подъехал сзади, неуверенно дотрагиваясь ладонями до натянутой как струна правой ноги. Пальцы чуть сжали стальные мышцы, а затем пробежались дальше, охватывая твердую икру. Фернандес сместил левую руку на талию японца, аккуратно сжал тонкий бок, а другую — увел еще дальше, касаясь уже самого конька. Налег чуть вперед, вернул правую руку к бедру и надавил, чувствуя, как Ханю в его руках напрягается и прогибается еще больше вперед. Испанец без особых усилий достиг крайней точки кипения. — Юдзуру, давай в зал. Примем душ, переоденемся и пойдем в зал. Окей? — голос не успел дрогнуть, но Ханю почему-то напрягся, оборачиваясь к нему лицом. — Хави? Юдзуру легко опустил ногу, при этом неплохо так проехавшись задницей о чужой пах. И судя по выражению лица его даже не смутил тот факт, что Хавьер возбужден. Сильно, так сильно, что фонило и отдавало мучительным жаром по успевшей остыть коже. — Я предлагаю… ужин? — Ханю чуть склонил голову и неожиданно улыбнулся. — У меня в комнате. Давай? — Да что с тобой, Ханю? — степень нервозности достигла той отметки, когда Фернандес неосознанно переходил на фамилию друга. — Ты сегодня вообще не такой! — Разве? — Юдзуру повторил свой излюбленный вопрос, подъехав совсем близко. — Тебя возбудил риттбергер? Или аксель с тройным тулупом? Заметил, что я больше не падаю и легко приземляюсь на одну ногу? Классно, да? — Немыслимое количество вопросов, — Фернандес отъехал и потер лицо влажной ладонью. — Но если хочешь знать, то да, меня переполняет, когда я вижу твой риттбергер. Три с половиной оборота… — Четыре, — Юдзуру обогнул друга, собираясь покинуть лед.  — Будь внимательнее, Хави. И Фернандес был готов поклясться, что японец имел в виду совершенно другое. *** Хавьер напряженно вслушивался в шаги за дверью, совершенно не находя причины, по которой Юдзуру решил так поздно позвонить их тренеру. После душа, когда, казалось бы, Хави наконец-то смог успокоиться и взять себя в руки, Ханю снова подвел его под черту, слишком настойчиво зазывая к себе домой и зачем-то настаивая на родной кухне. Фернандесу, в принципе, было все равно чем питаться, тем более что японскую кухню он полюбил наравне со всей страной восходящего солнца. И тут даже трудно было сказать, что послужило началом этой привязанности: восхищение чужой и такой загадочной культурой или скрытое чувство глупой влюбленности к ее представителю. Так или иначе, но Хави желал всего этого. Ему нравилось, что Юдзуру поддерживает с ним не только профессиональные отношения, но и такие вот… простые, теплые и наполненные большой признательностью и поддержкой. Тихо прикрыв за собой дверь, Юдзуру опустился на пол и отложил телефон в сторону, вновь возвращаясь к еде. Он даже не попытался объясниться или что-то сказать, словно Хавьер должен был сам догадаться обо всем на свете. И почему-то это начало раздражать, хотя еще пару часов назад испанец гасил бешеное возбуждение от тактильного контакта с японцем. — Юдзуру, зачем ты звонил Брайану? — Хавьер не поднимал глаз, продолжая лениво ковыряться палочками в большой пиале. — Я попросил выходной, — Ханю пожал плечами, продолжая набивать рот заказанной из ресторана едой. — Сказал тренеру, что у тебя поднялась температура. — П-почему?! — Фернандес поперхнулся, тут же хватая стакан с водой. — Брайан меня убьет и заставит потом откатывать программу не три, а все шесть часов! Юи, зачем? — Нам надо поговорить, — Юдзуру неожиданно отложил палочки и внимательно посмотрел на покрасневшего друга. — Я знаю, что ты думаешь обо мне. Видел твой взгляд и сегодня твои руки… — Стоп-стоп-стоп! — Хави замахал руками, пытаясь не то прервать фигуриста, не то справиться с собственными эмоциями, которые в совокупности представляли обычный стыд. — …меня ласкали, — продолжил Юдзуру. И на этот раз японец опустил глаза. Хавьер даже заметил легкий румянец на бледных щеках. — Да чтоб тебя! — Фернандес подскочил и, обогнув маленький столик, опустился перед другом на колени. — Юи, это не то о чем ты подумал! — Разве? Хави, я не против. Кажется, у Хавьера случился нервный срыв. Его словно закоротило, давая японцу возможность прочесть почти любую эмоцию на красивом лице испанца. Хави все пытался определиться: не померещилось ли ему и стоит ли переспрашивать? Или же он услышал, но не понял, что именно хотел сказать Юдзуру в своей привычной манере обрублено говорить. Но это было странно. А еще забавно. Хавьер осторожно опустил ладони на крепкие плечи и приблизил свое лицо еще ближе, только сейчас заметив, что глаза Ханю как-то неестественно блестят. Будто вот-вот заплачет или… Или он так возбужден? — Хави, мне тяжело самому об этом говорить. Проще, если ты сам все расскажешь, а я просто приму это, — Юдзуру повел плечами, вынуждая испанца отступить. — То есть принять все как данность и плевать, что это мои чувства? — Хавьер вдруг разозлился на податливость друга. — Нет, Хави, — Юдзуру прикусил губу и после недолгой заминки добавил: — Я все понимаю и готов ответить тем же, но мне… неловко говорить о таких вещах вслух. Может, чуть позже, ладно? — О, боже, — Хавьер сел на пятки и снова потянулся руками к парню. — Так ты серьезно? Ханю только кивнул, но этого было достаточно, чтобы сорвать последнее крепление со стороны испанца. Фернандес не стал что-то объяснять, решив, оставить слова на потом. В голове вовремя всплыл тот факт, что у них завтра выходной, а это значит, что вся ночь в их распоряжении и можно не только говорить, но и… — О, боже! — снова произнес Хави, опрокидывая Юдзуру на спину. Фернандес не был уверен, что все делает правильно, но решил в этот раз положиться исключительно на свои ощущения. Целовать Юдзуру оказалось непривычно, хотя бы потому, что они столько лет были друзьями, и новое чувство еще не до конца укладывалось в какую-то другую плоскость. Мягкие и чуть сладковатые губы. Хави практически пил их, дурея от вкуса и чувства, что ему отвечают, пусть и не так уверенно, как он представлял себе в последнее время. Но стоило только увлечься, как испанец поймал одурительно вкусный язык с едва ощутимым привкусом кисло-сладкого соуса, в котором они обмакивали рыбу. Это было так естественно, так приятно и в какой-то степени уютно, что Хавьер даже не заметил, как он полностью улегся на Юдзуру, вжимаясь напряженным пахом в такой же возбужденный японца. Ощущения оказались двоякими: за обрастающей пеленой страсти и дикого желания просыпалось что-то иное. Именно из тактильных ощущений складывалось дальнейшее впечатление от близости двух спортсменов. Теснота спортивных брюк, горячая кожа и физически ощутимое напряжение сильных мышц. Этого было достаточно, чтобы понять — желание было обоюдным и каким-то… правильным. Хавьер отстранился и поймал тонкую кисть японца. Нестерпимо захотелось обласкать каждый пальчик, опробовать на вкус не только тонкие губы, но и всю кожу: гладкую, упругую и невозможно горячую, словно Юдзуру начинает плавится и сгорать. Хотя Фернандес ощущал себя таким же расплавленным и, кажется, немного потерянным. Юдзуру наблюдал за ним из-под полуприкрытых век, изредка облизывая губы и морща нос. Совершенно привычные действия, которые Хавьер наблюдал уже на протяжении многих лет. Пожалуй, знание того, что они близки на каком-то своем уровне, возбуждало больше остального. Испанец все же поднялся, утягивая Ханю за собой. На идеально заправленную кровать, которая жалобно скрипнула под весом двух тел, наверное, впервые испытывая на себе подобное давление. Нет, определенно впервые. Хавьер осторожно запустил руку под футболку и погладил плоский живот. Резкое сокращение мышц, и первый, действительно первый за весь этот вечер стон от всегда сдержанного и скупого на эмоции Ханю. Словно небольшой, но заполненный доверху сундук немыслимых богатств. Фернандес усмехнулся собственным ассоциациям. — Я научу тебя выражать эмоции, — Хавьер улыбнулся своей самой широкой и счастливой улыбкой. — И ты точно поймешь, что чувствуют другие, глядя на тебя и твои выступления. — Тогда… я научу тебя риттбергеру, — Юдзуру ответил на улыбку и первый потянулся за вторым в своей жизни поцелуем. Хави у него был первым во всем. В дружбе, в чувствах, в поцелуе и даже… — Тогда у нас будет прекрасная возможность посоперничать на льду. — Определенно, Хави.