Jumping-Rope

Маленькие снежинки падали вниз, медленно умирая в грязи мокрого асфальта. Небо заволокли тяжелые облака, на земле кругом была слякоть и сырость, и надо было очень постараться, чтобы ненароком не наступить в лужу. Весь этот пейзаж навевал на прохожих уныние и апатию, и, конечно же, просто вселенское желание не вылезать из дома, но именно этот день выбрал Лёша, чтобы, наконец-таки соизволить пойти в школу. И хотя там его мало, кто ждал, учитывая его «теплые» отношения с одноклассниками и учителями, он все равно не сворачивал с дороги. Сегодня парень проснулся с на удивление хорошим настроением, которое не посещало его уже, наверное, месяц. Это было странно, но Леша вообще был странный. Он, как имел обыкновение делать всегда, опоздал на первый урок и успел только на второй, коим была физкультура. Лёша даже не пошел на нее, кинув сумку в угол мужской раздевалки и там же и приземлившись на маленькую деревянную лавочку. Он ждал, что зайдет кто-то из парней, чтобы завязать какой-нибудь бестолковый разговор, но никого не было. Только еле слышные крики, что доносились из спортзала, разрушали тишину, образовавшуюся в маленьком помещении со спёртым и не слишком ароматным воздухом. Звонок прозвенел, собрав учеников 11 «А» всех вместе. Никто не стал переодеваться к огорчению Лёши, так как мало кто носил с собой спортивную форму, игнорируя умоляющие просьбы учительницы физкультуры. Лёша перекинулся словами с парочкой товарищей, с грустью отмечая, что среди них кое-кого не хватает. Парень никому не нравился, но создавалось впечатление, будто его это не волновало. Его также совершенно не волновало то, что он единственный из всех, кого не пригласили на вечеринку, по случаю сдачи пробных экзаменов. И он был тем, о ком вечно упоминали недобрым словом, как только о его персоне заходила речь. Краем сознания Лёша понимал, что сам оттолкнул от себя людей, однако и это его опять не волновало. Сегодня он пришел, не чтобы встретиться с этими людьми, а чтобы просто закрыть долги по обществознанию. Ну и, может быть, блеснуть знаниями по химии, талант к пониманию которой он имел. Ну и, может быть, поцеловать кое-кого. Оказавшись в химическом кабинете, он прочувствовал нутром долгий изучающий взгляд Матвея. Возможно, тот хотел что-то попросить у него, скорее всего ручку или карандаш, но тех у него у самого не было, так что Лёша не посчитал нужным поворачивать голову в сторону приятеля. И игры с его коленом под партой он также решил игнорировать. Звонок прозвенел, но ребята не спешили прекращать разговоры, проявляя тем самым то, каким шатким авторитетом обладал учитель химии. Голосов было не много, и они были тихими, но Лешу это напрягало. Все они, по большей части девочки, обсуждали что-то одно, предположительно намечающуюся вечеринку, думая, что заденут его тем, что не позвали. Грёбаные тупые идиотки. — Алексей, а где ваши тетрадь, учебник и вообще все школьные принадлежности? Я, конечно, всё понимаю… — обратилась к нему преподаватель, оскорбившись столь наглым поведением, лицезрея совершенно пустую парту ученика. Она постоянно закрывала глаза на всякое дерьмо, происходившее на её уроках, но Лёша был не просто ученик. Он был тем редкостным засранцем, который есть в каждом классе. Тем засранцем, который впервые пришел на её урок за месяц. — Я сумку в раздевалке оставил. — Лучше бы там сам и остался. Иди за ней! Откинув с глаз отросшую каштановую чёлку, слегка потянувшись и лениво вздохнув, Лёша поднялся со своего места, намеренно громко скрипнув стулом, и направился в сторону уже открытой для него двери. Темный коридор с холодными голубыми стенами, которые он ненавидел, старая обшарпанная лестница, протертый линолеум. Всё это запустение маленькой бедной школы навевало на него депрессию, и совершенно не вдохновляло его натуру, которую он любил считать творческой, даже если это было не так. Он шёл медленно, шаркая по полу белыми подошвами кед, очнувшись от мрачных мыслей только тогда, когда снова оказался в маленькой заплёванной мужской раздевалке, что была так неприветлива к нему. Его портфель валялся в том же самом углу, куда он его кинул, когда пришел сюда примерно час назад. Леша отчаянно не хотел возвращаться. Он бы мог делать сейчас миллионы других прекрасных вещей, чем находится здесь. Он бы мог, к примеру, слушать музыку, а еще лучше самим создавать ее, перебирая гитарные струны до приятной боли в кончиках пальцев. Он бы мог просто напиться, а потом смеяться так сильно… Он бы мог делать миллионы других прекрасных вещей. Юноша не заметил, как ноги сами потянули его в сторону спортзала, замок которого он без труда взломал. Там было тихо и прохладно. Его тонкая синяя рубашка совершенно не согревала чувствительную к температурным перепадам кожу, от чего он резко поежился, обняв себя руками. Несмотря на то, что само помещение спортзала не могло похвастаться большими размерами, парню оно казалось слишком просторным и неуютным для того состояния, в котором он пребывал. Ему хотелось чего-то небольшого и уютного, теплых стен вокруг. Ему хотелось чего-то такого, где бы он чувствовал себя в безопасности. На самом деле Лёше хотелось просто тёплых рук, обернутых вокруг его тела, но он вряд ли собирался признавать это, тупо повернув и зашагав в сторону железной двери коморки под кольцом, где хранились мячи, маты, обручи, и прочий физкультурный хлам. Прогульщик, снова откинув нерадивую тёмную чёлку, удобно устроился на козле, что покоился в углу маленького помещения, и поместил наушники в уши. Прикрыв веки, он точно абстрагировался от всех этих мячей и прочей спортивной атрибутики, отгородился стеной от места, где сейчас находится, закрылся от школы и полностью пропал для вселенной. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя, поэтому совершенно не заметил, как тяжелая железная дверь коморки отворилась, пропуская в неё вместе с полоской света ещё кого-то. Этот кто-то не спешил вытягивать Алексея из его мира, который он построил вокруг себя из звуков музыки в наушниках и собственных ненавязчивых мыслей. Однако в какой-то момент его терпение кончилось, и рука с длинными пальцами и странной формой ногтей потянулась к плечу. — Бля! — вздрогнул Лёша. — Матвей, сука, напугал, — быстро и громко проговорил он, переводя дыхание от пережитого им мгновение назад испуга. — Как будто ты не ждал меня тут, — в своем привычном надменном тоне произнес Мотя, как любил называть его Алексей, особенно в своих мыслях. Матвей лениво положил одну руку на колено парня, поглаживая джинсовую ткань под своей ладонью большим пальцем. Его губы то смыкались, то размыкались, свидетельствуя о том, что их хозяин всё хотел что-то, сказать, но не знал как сделать это лучше. Однако, спустя секунду, он решил, что ничего не станет говорить в этот раз, просто проведя рукой чуть выше, располагая ее на бедре Лёши. Рот парня с чёлкой приоткрылся, выдавая его растерянность, но он сразу понял, что от него требовали в этой грязной коморке, которую слабо освещал жёлтый тусклый свет электрической лампочки. Он сам наклонился вперед, не дожидаясь приглашения. Сегодня он особенно тосковал по какой-нибудь ласке. По какой-угодно, и пускай это его одноклассник, а не прекрасная девушка. Честно говоря, он этого и не хотел. Но Мотя не спешил давать ему то, чего тот хочет, пробегаясь взглядом светлых глаз по стенам помещения, что были увешаны обручами, скакалками и прочей дребеденью. Он заинтересованно останавливался то на одной вещи, то на другой, как его внимание привлекла стопка чёрных мат, аккуратно сложенных в левом углу. Его пухлые губы тронула хитрая полуулыбка, когда он вновь обратил взор на Лёшу, сидящего на козле и призывно раздвинувшего колени в стороны, разглядывая его лицо, на коем, то здесь, то там встречались подростковые прыщики. — Ну что ты так смотришь на меня, — проговорил Матвей за секунду до того, прежде чем накрыть губы Леши. Алексей обожал эти пухлые губы, обожал смаковать их меж своими, обожал ощущать это робкое вторжение влажного и теплого языка в свой рот. Обоим парням казалось, что они могли бы делать это вечно, если бы не желание, что образовывалось в низу их животов и распространялось по всему телу. Матвей стал первым, кто оторвался от настолько желанных губ, что успели раскраснеться и припухнуть. Он обернул ноги друга вокруг себя, приподнял его над насиженным местом и, пройдя несколько шагов, бросил на сложенные маты, тем самым вызвав у того вздох удивления. Краем опьянённого поцелуем сознания Лёша понимал, к чему могут привести их действия. А особенно ярко он это осознал, когда почувствовал спиной сквозь рубашку холодную поверхность мат. Однако он до последнего считал, что у Матвея не хватит смелости и безрассудства затевать это в школе, когда они рискуют оказаться разоблаченными и выдворенными из учебного заведения со скандалом. Матвей не без удовольствия отметил встревоженный взгляд светло-карих глаз на себе. Он видел, что Лёша волнуется о том, что ему предстоит, но этот гадёныш все равно будет молчать, принимая всё, что ему дадут и отдавая все, что от него потребуют. — Я хочу кое-что попробовать… — задумчиво и лениво произнес Мотя, вновь ощупывая взглядом скакалки на стене. Лёша не сразу понял, что именно на уме у его друга, однако, проследив за его взором, в мгновение покрылся мурашками, соединив дрожащие коленки вместе. — Ч-что? — его обычно уверенный и поставленный голос дрогнул сейчас так, словно парень был нашкодившим ребёнком, которому пригрозили сделать ата-та по попе. — Раздевайся, — только и сказал Матвей, потянувшись и сняв с крючка первую скакалку. Она была красной с жёлтыми ручками, и этот самый красный цвет только усилил волнение темноволосого парня. Леша неловко привстал на слишком мягких и проваливающихся под ним скользких матах, его дрожащие пальцы начали покорно расстегивать пуговицы рубашки, сначала оголяя белую гладкую грудь, а после чуть полноватый мягкий животик, что так привлекал его одноклассника. Он угнулся, пытаясь спрятать покрасневшее лицо за отросшей челкой, которая свесилась ему на глаза, скрывая их от пристального внимания наблюдателя. Вскоре и рубашка, и джинсы, и боксеры оказались отброшены в угол, являя Лёшу во всей красе. Он снова лёг на успевшую нагреться мягкую поверхность, раздвигая бледные ноги в стороны, и одной рукой прикасаясь к своему полувозбуждённому от положения, в котором он оказался, члену. Эти прикосновения заставили его немного отвлечься и успокоится, но так продолжалось недолго. — Не трогай себя, — нарушил тишину коморки голос Матвея. — Какого… Что ты, блядь, задумал? — страх поразил каждую клеточку тела Леши. Особенно, это ощущалось, когда он смотрел на эту злосчастную скакалку, которую Матвей вертел в своих руках. Трудно описать, какие чувства вызывал в нём тот образ, что решил попробовать на себе Мотя в этот раз. Это была невероятная смесь ужаса и вместе с тем безумного восторга. Лёше было страшно и отрадно, страшно отрадно видеть одноклассника таким и чувствовать себя покладистой сучкой, которой запрещено прикасаться к себе без разрешения. Прямо сейчас он открывал для себя новые фетиши, которых сторонился и не понимал раньше, и от этого дыхание парня участилось, а нервные окончания во всем теле отозвались приятным покалыванием. Мотя не смог долго бездействовать, когда перед ним распласталось такое юное и неудовлетворенное тело, жаждущее горячих прикосновений, поцелуев, поглаживаний и шлепков. Он, долго не думая, взобрался на маты и увлек кареглазого парня в глубокий, чувственный поцелуй, желая испить его всего, забрать от него всё, что только можно и не оставить ни капли для других. Он не любил признавать это, но было невозможным отрицать то, что каждый участок тела Лёши вызывал необъяснимый трепет в Матвее. Они знакомы полтора года, и до этого Мотя даже не подозревал, что способен на такое. Ему казалось, что он просто не запрограммирован ощущать что-то подобное, и все фильмы и книги, где описывалось нечто такое, казались ему сказкой. Но сейчас он будто сам попал в чью-то сказку, когда проводил пальцами по нежной коже и чувствовал, как этот податливый организм трепещет и сжимается под ним, отзываясь на эти невинные касания. Они целовались так долго, что практически перестали чувствовать вкуса друг друга, и тогда Матвей схватил Лёшу за запястья и завел его руки вверх. Его грубые пальцы пережимали маленькие фиолетовые венки у основания ладоней Лёши, но Лёша был сейчас таким открытым и так доверял своему однокласснику, что даже не сделал попытки вырваться. Он лишь ещё больше завелся, заходясь в частом дыхании. Осознание того, насколько он влип, и как сильно будет наказан сегодня, снизошло к нему только тогда, когда холодная скакалка обвилась вокруг его рук, заменяя собой крепкие пальцы Матвея. — Что это за нахуй ты сделал с моими руками?! — воскликнул он в испуге. Это первый раз, когда он был связанным, и несмотря на то, как сильно он хотел отдаться Матвею и на что готов ради него пойти, простые человеческие эмоции взяли верх над ним. Да, сегодня он хотел быть сучкой Моти. Но совсем другое дело, когда ты связанная сучка. — Закрой рот! — вышел из себя Матвей, и тишину, до этого нарушаемую лишь вздохами, сладкими полустонами и чмокающими звуками пошлых поцелуев, пронзил резкий звук пощёчины. Красное пятно раскрасило белую щёку парня, не тронутую загаром. Он хотел что-то сказать, но не смог произнести и звука. Сейчас, пока они вдвоем, пока их мир ограничен стенами этой кладовки, пока Леша связан, а Матвей возвышается над ним, он не имел право на это. — Хорошо, прости… — только и пробормотал он. А потом, заметив минутное замешательство Матвея, добавил: — Надеюсь, ты не собираешься бить меня этими грёбаными скакалками, — проговорил Леша, и его голос заметно дрогнул. Матвей привстал и оглядел то, что находилось перед ним. Распростертый на матах обнаженный парень со связанными руками, покрасневшим лицом и разведенными в приглашении ногами. Его грудь часто вздымалась и опускалась, а на висках выступили маленькие бисеринки пота, из-за чего его чёлка сделалась влажной. А ведь они даже ещё не начали. Мотя снял ещё одну скакалку со стены. На этот раз жёлтую с ручками красного цвета. — Перевернись, — приказал он темноволосому парню, нервно сжимая скакалку в руке. «Да, сегодня я буду послушным…» — пронеслось в Лёшиной голове, и он сделал то, что ему велели, перевернувшись на живот и отклячив задницу, что было очень сложно со связанными руками. Первый удар пришелся на спину, вызвав у Лёши болезненный стон, который показался таким сладким ушам Матвея. Он был влюблен, безумно влюблен, в этот голос, который умел быть таким чувственным и мягким, когда того требовалось. Который умел из твердого превращаться в ласковый шёпот, произнося его имя так мелодично, как не делал этого никто. А спустя мгновения этот шёпот растворялся в пространстве и сменялся криком. У Матвея просто пальцы тряслись, а сердце замирало, отказываясь циркулировать кровь по венам, когда это недоразумение прямо посередине урока могло нагнуться к его уху попросить ручку, и провести по нему своим мокрым розовым язычком. О, он просто обязан наказать его хотя бы за это. Тонкая красная полоска проявилась на спине, на том месте, где кожи ещё мгновение назад коснулась прыгалка. Парень, не ожидавший насколько сильной будет боль и вообще не ожидавший, что всё это произойдёт так резко и без предупреждения, жалобно заскулил, сжимаясь всем телом. И снова эта ужасающая боль заставила зайтись его в крике, а светло-карие глаза заблестеть от подступивших слез боли и унижения. Матвей же просто обезумел от похоти в этот момент. Всё вокруг казалось ему не реальным, эфемерным, выдуманным. Внутренне он ужасался и восхищался одновременно тем, какую власть имел над этим высокомерным паршивцем, что мешал с дерьмом даже учителей. Его рука, державшая эту скакалку игрушечного жёлтого цвета, что уже давно превратилась в кожаную безжалостную плётку в его голове, то и дело вздымалась вверх, срывая с уст жертвы всё новые и более громкие крики и всхлипы. В какой-то момент Лёша закричал и заплакал так сильно, что Матвей остановился, словно опомнившись от бреда, охватившего его. Пальцы так сильно сжимали красную ручку, что успели затечь, и будто закостенелые, отказывались двигаться, чтобы выбросить прочь предмет, обжигающий его ладонь. Всё, что он мог сделать, это кинуться на поиски чего-то, чем можно было бы подпереть железную дверь, которая грозилась открыться кем-нибудь из учителей, услышавших пронзительные вопли Лёши. В его поле зрения оказалась скамья, какие обычно встречаются в спортзалах для занятий с гантелями. Решив, что она достаточно тяжелая (и он не ошибся) для того, чтобы надежно подпереть ею дверь, он вскоре сделал задуманное и снова повернулся назад. — О, чёрт! — воскликнул Матвей в ужасе. Лёша лежал на матах, еле-еле подавая признаки жизни. Он тяжело и лихорадочно дышал, а его щеки избороздили дорожки слёз. Некогда белая и гладкая кожа спины и ягодиц, что Матвей так любил покрывать поцелуями во время любви, раскраснелась и то там, то здесь виднелись красные полосы. Пальцы Моти, наконец, разжались, и его орудие выскользнуло из вспотевшей ладони, с хлёстким звуком упав прямо около лица Лёши. Он перевел измождённый взор на скакалку и заметил, как на жёлтом цвете создавали контраст едва заметные алые мазки. Его кровь. — Лёша, Лёш, блять, прости меня… Прости меня, сладенький. Я л-люблю тебя… Я так люблю тебя. — повторял он, присев рядом с парнем. Он взял в свои руки его, и освободив их, медленно прижался пухлыми губами к истерзанным запястьям. А после и к его слегка приоткрытому, порядком искусанному рту. Матвей ласкал любимые губы, пытаясь вложить всю нежность в этот поцелуй, осторожно сминая их и не прекращая гладить израненных запястий. А Лёша не произносил, ни слова. Он просто смотрел на одноклассника влюбленным и преданным взглядом. Разве он мог на него обижаться, когда был готов сам позволить ему всё. Это не была чистая и романтичная любовь, какая свойственна для юношей их возраста. Это была больная и крышесносная одержимость телами и душами друг друга. Они были больны и потеряны навсегда друг другом и друг в друге. И они оба хорошо знали это и свыклись с этим. Так что Лёше совершенно не обязательно было разрушать тишину своим хриплым и сорванным от бесконечных криков голосом, которым бы он произносил какие-то глупые и банальные признания, которые не в силах выразить и сотой доли того, что он сейчас испытывает. Его спина горела и ему хотелось плакать, но он был более, чем уверен, что даже не будет ухаживать за этими ранами, чтобы эта сладкая боль каждый раз напоминала ему, кому он принадлежит, чья он половинка. Слабо приподняв руку, он поманил Мотю, увлекая его к себе на маты. Мотя, раздевшись, пристроился рядом с ним. Они ведь так и не кончили, утонув в этом сумасшествии из боли и криков. — Позволь мне… — проговорил Матвей слабым голосом, приставив указательный палец к Лёше. Он массировал его упругие стенки, разминая его в течении некоторого времени и купаясь в мягких еле слышных постанываниях своего одноклассника, что было так непривычно слышать после всех тех криков, которые разрывали его горло и пространство вокруг них минутами ранее. Он аккуратно вошел в него, рождая очередной полустон-полувздох. Матвей целовал его всего: губы, руки, ключицы, плечи. Зализывал ранки, оставляя влажные следы по всему его телу. Они принадлежали друг другу с того самого первого дня, как увиделись, и их встреча, наверное, стала самым большим подарком для каждого. Лёша продолжал постанывать и подрагивать от каждого движения Матвея, который толкался в его тёплое нутро вновь и вновь, запуская нервные пальцы в каштановую копну волос. Он кончил первым, выкрикнув имя своего друга. Мотя же ещё некоторое время толкался в его обмякшее тело, пока тоже не приблизился к оргазму, ощутив это сладостное ощущение по всему телу. Он вышел из одноклассника, оставляя его опустошённым, и снова прильнул к его губам. — Мотя… — тихо прошептал Лёша, после чего провалился в забытье.

***

Прозвенел звонок, и Матвей лениво поплелся на литературу. Честно говоря, он не имел никакого желания находиться на ней. Они проходили Маяковского, творчество которого его совершенно не цепляло, хотя большинство его одноклассников только и делали, что кричали о том, как тот крут. В особенности девочки, что просто тащились по его «Лиличке». Матвея же воротило от всех этих его сумасшедших и абсурдных фразочек, будто бы он выдавливал их из себя из последних сил, дабы привлечь к себе внимание людей, не зная как еще их удивить. Вследствие этого, урок был парню совершенно безынтересен, и он просто предпочел абстрагироваться от мира, уставившись в одну точку и пропуская всё мимо ушей. — А где Алексей? Я его сегодня видела, — прогнусавил учитель, а Матвей дернулся на звук любимого имени. Он знал, что Лёша находился дома, и его дом был так близко от школы, что если приглядеться, то его вполне можно было заметить из окон этого кабинета. Он повернул голову влево и мечтательно уставился на улицу. И вдруг школа показалось ему не такой ужасной, урок не таким скучным, а учитель не таким раздражающим. Небо вдруг стало вовсе не хмурым, несмотря на свою блеклость, а снег у дороги перестал быть грязным. Да и вообще, какое это всё имеет значение, когда там, через эту улицу, стоит ему пройти только десять шагов, его ждёт такой бесконечный мальчик, с влюбленными светло-карими глазами.