Тысяча и одна попытка Виктора Никифорова

Когда Кацуки Юри привлек внимание Никифорова к себе впервые, тот и не подумал о том, что это может быть чем-то из ряда вон выходящим. Обычный парень, из памяти даже стерлось тогда его выступление и сам факт участия в одном Гран-при с ним – и, в то же время, необычная при этом реакция на предложение самого Виктора (и кто его вообще тогда тянул за язык?). Смотреть вслед уходящему со сгорбленной спиной японцу было отчего-то довольно неприятно, и Никифорову стало как-то не по себе. Но после он снова отвлекся и на какое-то время об этом забыл. И тогда – вечер и банкет после финала. Выпив, Кацуки совсем преобразился, и эта перемена была настолько невероятной, что Виктор даже взгляда не мог от него оторвать. Он снимал на телефон, радуясь, как дитя малое, он ходил за Юри чуть ли не по пятам (потом это и не понадобилось – тот сам прилип к нему) и танцевал с ним же. Никифоров чувствовал себя радостным и веселым, легким и непринужденным. Он, ничуть не стесняясь, вовсю разглядывал бывшего соперника на соревнованиях: его стройную фигуру, красивую осанку, подтянутое тело, заметно очерченные мышцы; благо, возможность была: после выпитого шампанского ему стало жарко, а понятие стыда и мер приличия алкоголь надежно выбил ему из головы, так что парень постепенно раздевался всё больше и больше. Его движения были уверенными и энергичными, порой – грациозными и плавными, и Виктор осознавал, что уже попросту очарован им. Хотелось познакомиться поближе, пообщаться теснее – эти мысли немного удивляли, но ничего с собой поделать многократный чемпион мира не мог. Особенно – когда Юри сам прорвался к нему, ухватился за его рубашку, повесился ему на шею, очень мило предлагая Никифорову стать его тренером и выглядя при этом невероятно очаровательно. Сердце вмиг растаяло, щеки вспыхнули, и всё, о чем Виктор мог думать остальную часть вечера – это об очень заманчивой просьбе японца. Он даже как-то упустил момент, когда Кацуки исчез из приема вместе со своим тренером, а ведь так хотелось проводить его в отель, засесть с длинными разговорами (или и не только), а, может, даже остаться на ночь. Было глупо вот так вот потерять Юри из виду, когда он настолько взбудоражил всё его естество. А еще – жутко обидно. Не было смысла искать его где-то в отеле, и Никифоров просто смирился со своей судьбой, решив, что ею не было предначертано их дальнейшее общение. А потом – и вовсе забыл: отчасти – в силу своего некоего легкомыслия порой и нескольких уже простроченных и стертых из памяти обещаний, которые срочно понадобилось исполнять, а отчасти – из-за огроменной кучи дел, которые нужно было решить, наряду с тренировками в графике почти 24/7, которые тоже никто не отменял. Кацуки просто выпал из головы в один момент, и Виктор даже не мог понять, о чем еще, вроде как важном, он умудрился забыть. Но в один из вечеров, вскоре после выигранной очередной золотой медали, когда он просто из любопытства перешел по ссылке на видео, Никифорова вдруг осенило. Виктор внимательно изучал каждое, даже малейшее, движение паренька на экране, отмечая невероятную пластичность и вложенную в выступление душу. Его проняло настолько, что он, даже не сомневаясь, быстро собрал свои вещи, немного впопыхах попрощался с Яковом и тут же поспешил в аэропорт. Судьба следующего сезона была решена: он будет тренером Юри, будет находиться рядом с ним как можно больше времени и изучит его всего. Еще когда Никифоров летел в самолёте, то уже продумывал варианты того, как лучше всего произвести первое впечатление. И был вполне доволен тем, как все в итоге получилось: что Юри влетел тогда, когда на нем было меньше всего одежды, и показать все это было делом пары секунд. Виктор встал в позу, продемонстрировав свою безупречную фигуру, изящным движением выбросил руку к Юри, улыбнулся и подмигнул. Сердце любой красотки лежало бы уже возле его ног, и это было бы легче лёгкого. Никифоров с удовольствием заметил покрасневшие щеки Кацуки и широко распахнутые в удивлении глаза: казалось даже, что парень был настолько шокирован, что не понимал ни слова из того, что Виктор ему говорил, и еле держался, чтоб не упасть в обморок. Зрелище было поистине прелестным. Да, Виктор был эгоистом и прекрасно знал это. И открывшийся ему момент стоил внезапного решения пропустить сезон и примчаться в другой конец мира. К сожалению, дальше события продвигались не так успешно. Никифоров предпринимал попытки снова и снова, но ощутимого результата они не давали. Он уже даже начал сомневаться в своем статусе самого горячего холостяка мира: какой тут титул, какие невообразимые возможности, если он даже не может завоевать сердце парня, выросшего на его катании и поклонявшегося ему, как своему кумиру? Вот почему, почему Виктор мог бы добиться абсолютно любой девушки, бросив лишь один взгляд на неё, отвесив комплимент или же просто подобравшись поближе и сразив своим великолепием, но все это абсолютно не действовало на Кацуки? То есть как - конечно, действовало: заалевшие в смущении щеки были тому доказательством, но парень не спешил сближаться, а, наоборот, постоянно убегал. Были десятки моментов, когда Виктор мог бы уже наконец-то ощутить вкус и мягкость его губ, но Юри с завидным упорством отшатывался, чуть ли не отпрыгивая, бормотал что-то и несся прочь на всех парах, оставляя Виктора неудовлетворенным и расстроенным. Он предпринимал сотни попыток. Он пытался очаровать, расспрашивал обо всем, порой об очень личном, чтобы поскорее втереться в доверие и перестать быть совсем чужим, обычной знаменитостью, которые на то и есть, чтобы ими любоваться и восхищаться издалека, а не входить в контакт. Никифоров подбирался близко-близко, используя любую возможность тактильного взаимодействия. Он приобнимал, сжимал своей ладонью его пальцы, касался предплечья, убирал со лба волосы. В один из первых разговоров в Ютопии, когда они перенесли все коробки в его новую комнату, Виктор, решив сразу брать быка за рога (тогда он еще не представлял себе, какой ему попался тяжелый случай), и приблизился максимально, и приподнял пальцами подбородок Юри, что само по себе является довольно интимным жестом, и позволил груди свободно проглядывать через одежду - и всё для того, чтобы красный, как свекла, Юри позорно сбежал в коридор, а не обмяк в его объятиях, позволяя целовать себя и шепча, какой Виктор невероятно красивый. В самом деле, это Кацуки такой стеснительный или же слава Виктора как ловеласа и похитителя сердец номер один – ничто на самом деле? Даже собственные действия казались ему довольно неуклюжими, а порой – и вовсе какими-то отчаянными. Тем более, что очарование Юри со временем никуда не делось, а даже наоборот: чем лучше Никифоров узнавал все грани его личности, тем сильнее терял голову, хотя, казалось бы, куда еще сильнее?.. Виктор вздыхал по вечерам – тем более, что спать вместе с ним милый Кацуки не соглашался – а с утра продолжал наступать, стремясь вызвать у своего ученика немного другой характер отношения к себе. Он не стеснялся расхаживать порой полуголым – чаще всего, в халате гостиницы, позволяя время от времени ткани сползать и приоткрывать его обнаженное плечо или часть груди и бросая хитрые взгляды на Юри. Последний в те моменты старался изучать глазами всё, кроме того, что так усердно демонстрировал Виктор, краснея и отводя взгляд, и эта реакция казалась Виктору абсолютно очаровательной. Скромный и робкий, но, в то же время, очень решительный, тот был совершенно новым, удивительным и непонятным для него человеком, и от этого быть с ним рядом хотелось пуще прежнего. Никифоров послал всё и всех подальше и даже начал в открытую заигрывать и флиртовать с Кацуки. И ему не было дела до того, были ли они вдвоем или присутствовал еще кто-то: Юрий, Юко, да кто угодно! Плисецкий злился, кривился, возмущался порой, но остановить запущенную программу не мог. Кстати, к его чести, следует сказать, что он-то разобрался, к чему всё это ведется, намного раньше наивного и невинного Юри, но старался особо часто не встревать в это – кроме тех случаев, когда реально накипело. Виктор всё понимал и осознавал, как это выглядит со стороны, но ничего не мог с собой поделать. В этом был весь он. Когда Никифоров отдавал программу «Эрос» Кацуки, то абсолютно не мог себе представить, к чему это приведет. Ему даже с трудом верилось, что стеснительный Юри сможет перебороть себя и продемонстрировать все изюминки так, как это сделал бы он сам – соблазнив абсолютно всё и всех своими движениями. Хотя, припоминая жаркие танцы полуобнаженного японца месяцами ранее, Виктор не сомневался: Кацуки точно может! Наверное, еще в тот вечер в мозгу засело решение что-то сделать для того, чтобы похожего Юри увидел весь мир, так как зрелище было поистине невероятным. Идея насчет кацудона как эроса была настолько забавной и милой, что внутри Никифоров в очередной раз растаял. И взял на вооружение, как и его ученик. Теперь он называл его самым вкусным кацудоном, говорил, что любит или попросту обожает кацудон, и вообще использовал это понятие в самых разных вариациях и намеках, терпеливо ожидая, когда до Кацуки наконец-то дойдет. И были моменты, когда Виктору казалось, что тот всё понял и тоже поддерживает его игру. Как в случае соревнования на горячих источниках – и словесно, и даже тактильно: от переживаний перед выступлением или от чего еще, но Юри даже обнял его – сам, первый! И тут уже Никифоров сам выпал в приятный ступор, не совсем понимая, что делать в ответ, терзаясь еще и соображением насчет того, что слишком бурная реакция может вспугнуть парня, и тогда – пиши пропало, всё, приехали. А Кацуки был потрясающим. И в тот раз, и потом – на соревновании в Японии, и даже после. Он нашел в себе то, что заставляло смотреть на него неотрывно, даже не моргая. Вся программа казалась минутным калейдоскопом, которым Виктор заворожено любовался, не смея даже на секунду отвлечься. Никифоров чувствовал себя той самой жертвой роковой красотки из истории программы Юри, ловеласом, что наконец-то сам был увлечен и соблазнен, а после – брошен и предоставлен самому себе. Кацуки полностью менялся: он был уверенным, страстным, манящим за собой и очень-очень желанным. Виктор еле сдерживался, чтобы не набрасываться на него с объятиями и поцелуями после каждого же выступления. Порой это было дико тяжело, особенно – после Гран-при Китая, когда всё, о чем мог думать и мечтать Никифоров – это как он, по возвращению в номер, вжимает Юри в стену, скользя руками по его спине и бокам, целуя так пылко и страстно, как только вообще может. Эта картина стояла у него перед глазами так отчетливо, что он еле мог сдерживаться и говорить с японцем, как ни в чем не бывало, одергивая себя, чтобы не переусердствовать с физическими взаимодействиями. Юри… Слишком хорош, слишком привлекателен, слишком горяч. Его хотелось просто до дрожи в коленках, и на поддержание чертового самообладания шли все усилия. Порой Никифоров даже чувствовал, что уже истощен, но обычно после сна силы возвращались, и он был готов на новые подвиги и новые попытки. В конце концов, после того же первого дня Гран-при Китая он почувствовал, что ему просто позарез нужно поговорить об этом. По дороге в отель тренер бросал долгие изучающие взгляды на своего ученика, прикидывая, сказать или нет, но хоть какое-то прояснение отношений было жизненно необходимым, тем более, что на подавление своих чувств и импульсов было потрачено очень и очень много. Даже Юри выглядел не настолько изнуренным – а он сильно перенервничал до и после выступления, да и физически себя вымотал изрядно. Поэтому ехал молча, прикрыв глаза, и позволяя Никифорову без стеснения изучать свое умиротворенное выражение лица. Он и сейчас выглядел слишком милым и слишком невероятно желанным. Виктор вспоминал его уверенное выступление, вспоминал, как решительно Кацуки выглядел перед своим выходом на лед, то, как он сам сплел их пальцы и, прижавшись лбом, даже не попросил – потребовал: «Глаз с меня не своди». Он поехал в центр катка, а изумленный Никифоров так и остался стоять, прижимая ладонь к тому месту, к которому прикасался Юри, пытаясь осознать, что только что произошло, как и почему вдруг его прелестный подопечный умудрился так измениться. Виктора снова немыслимо влекло к нему, его сердце отплясывало в невообразимо диком ритме, а ладони были влажными. Тогда, в те мгновения, к нему снизошел сам Эрос, каков он есть. Он заинтриговал, пригвоздил всё внимание к себе и отдалился, зная наверняка, что ни малейшее движение, ни одна секунда не останутся пропущенными. В тот момент Юри в очередной раз украл его сердце. Никифоров тяжело вздохнул, выныривая из воспоминаний и снова отчетливо осознавая, что от разговора по душам никуда не деться. Зайдя в номер, Кацуки потянулся к выключателю, но Виктор остановил его движением руки. - Давай пока так оставим, - мягко попросил он, прикрывая за собой дверь. - Хорошо, - немного удивленно прозвучал голос Юри. Парень тихо пискнул от неожиданности, когда Никифоров обнял его, положив голову на плечо японца и крепко сомкнув руки кольцом на его талии. - Знаешь, - начал Виктор. – Я так часто говорю тебе соблазнить меня, но на самом деле это я – тот, кто всегда пытался тебя соблазнить. Мне приносит удовольствие делать это, обращать на себя твое внимание и проявлять внимание к тебе, и я могу продолжать вечно, но именно в этот момент я почему-то чувствую, что устал. Юри, если я тебе не нравлюсь, пожалуйста, так и скажи. - Как ты можешь мне не нравиться? Ты разве не в курсе, что я… ну, - Кацуки немного запнулся, - был восхищен твоими выступлениями всю сознательную жизнь? - Я имею в виду – как человек, - грустно усмехнулся Никифоров, потершись о щеку Кацуки, будто кот. - Конечно, - выдохнул Юри. Виктор чуть отстранился и мимолетно прикоснулся к его лбу губами, после чего, убирая с него челку, прошелся ладонью по темным волосам, пропуская их сквозь пальцы. Ему в голову пришла спонтанная идея и, коротко выдохнув, Никифоров решился все-таки попробовать воплотить её в жизнь. - Юри, ты доверяешь мне? – невинно поинтересовался он, ловя на себе немного напряженный взгляд карих глаз. - Д-да, - чуть ли не прошептал Кацуки. Виктор представил себе, как тот покраснел при этом – в полумраке такого, к сожалению, было не разглядеть. - Тогда позволь мне кое-что сделать, - Никифоров провел большим пальцем по щеке своего ученика. – Позволишь? Тот кивнул. Момент настал. Набрав в легкие побольше воздуха, Виктор медленно, чтоб не испугать, приблизил свое лицо к лицу напротив. Он был готов к тому, что Юри вот-вот вырвется и отшатнется или отбежит, но тот стоял, не шелохнувшись, не сводя взгляда со своего тренера. Действительно, доверял. Это подкупало и делало очень счастливым. Сердце сжалось в груди и забилось быстро-быстро, когда Виктор осторожно коснулся чужих губ, запечатлев кроткий поцелуй. Хотелось углубить, хотелось не отрываться еще долго-долго, но Никифоров не желал также и злоупотреблять моментом, чтобы не оборвать ту хрупкую ниточку, что протянулась между ними. Поэтому он почти сразу же отстранился, но не успел сильно отдалиться, как почувствовал, как на его плечи легла рука, а сам Кацуки подался вперед, преодолевая сантиметры расстояния между ними, чтобы поцеловать уже самому. Глаза Виктора широко распахнулись от удивления. Он был ошарашен, нет, шокирован – в положительном смысле. Губы Юри были горячими, сухими и уверенными, он прижался ими крепко-крепко, приоткрывая рот, и Никифоров просто обомлел. Его Эрос больше не был там, на поверхности льда, маня и соблазняя издали и не позволяя приблизиться; теперь он находился в его объятиях, такой же чувственный и невероятный. Виктор не сдержался и проникнул к нему в рот, сразу же ловя ответный отклик, и чуть не расплавился от счастья. Это было в тысячи, миллионы раз лучше всего, что он себе представлял – хотя, возможно, остроты добавлял еще тот факт, что это было у них впервые, после всех тех и шутливых, и полных надежды, и вовсе отчаянных попыток, объединяло которые лишь то, что все они не оправдали себя. Юри вскружил голову своему тренеру так сильно, что Виктор уже и вовсе не понимал ни что происходит с ним лично, ни что закрутилось в их отношениях, но он сгорал от желания, чтобы это длилось вечно. - Смотри только на меня, - оторвавшись, уже в который раз попросил Кацуки, прижимаясь и перехватывая взгляд ошалевшего Никифорова, который только и мог, что хватать ртом воздух в попытке восстановить спокойное дыхание после потрясшего его поцелуя. Когда, все же, получилось, Виктор тепло улыбнулся, ероша его волосы: - Всегда.