Сквозняк

      Двери открываются, двери закрываются.       Дверь хлопает, ударяясь щеколдой об косяк, всё громче и громче с каждым разом. Сквозняк пробирает до дрожи, листья на засохшем растении шуршат, словно целлофановый пакет. Возможно, не совсем так, но когда ты погружён в свои мысли, весь шум вокруг кажется одинаковым. Кажется просто шумом, просто шуршанием, всё: люди, пакеты, грохот двери.       Я лежу, приложив ко лбу ладонь тыльной стороной. Не хочу видеть свет.       Лежу, представляю, как ко мне приходят гости. Хлопают дверью. Больше и больше людей, они всё приходят и приходят.       Да-да, проходите. Чувствуйте себя как дома. Мне просто нездоровится, но вы присаживайтесь, через минуту я сделаю вам чаю.       Хлоп, хлоп, хлоп. Как скучающий зритель в старом театре. Медленно, громко, бьет по ушам. Не хочется слышать, если представлять не то.       Отбрасываю плохие мысли, вижу, как гости окружают меня. Задают вопросы. Спрашивают, как дела. Спрашивают, как жизнь. Спрашивают, кто я такой.       Что я здесь делаю?       Не хочу себе признаваться, но знаю, что отвечу будущему слушателю.       Дверь отрывается нараспашку и через секунду захлопывается с жутким глухим стуком. Больше не слышно ни звука. Ветер стихает.       Я встаю и подхожу к окну.       Два дня я жил здесь вот так, дышал морозным воздухом, просыпался от шума ветра, срывал лёд с занавески. Думал, что-то с отоплением. Думал, может, окно где-то продувает.       А потом решился посмотреть, в чём причина. Увидел пробитую дыру в стекле, словно кто-то кирпич кинул. Вокруг — ни осколка.       Колеблюсь, хожу минут двадцать по комнате. После чего звоню стекольщикам.       Чувствую тянущую боль в груди, словно буду скучать по всему этому: по шуму, холоду, ветру.       Больше не будет гостей, никто не хлопнет дверью снова.       Я открываю дверь и снова плотно запираю. Теперь для гостей выхода нет.       Оставайтесь здесь навсегда или выходите в окно. Тут не высоко, всего лишь четырнадцатый этаж. Вас проводить?       Стою у двери, пока не приходит человек. Слышу стук, чуть ли не поддаюсь панике. На минуту вход останется незащищённым, кто-то может уйти. Только спустя секунду возвращаюсь из своих фантазий в реальность. Отпираю дверь, объясняю ситуацию с окном, натыкаюсь на недоумение на его лице.       Ему интересно, что случилось, мне — нет. Лишь бы починили.       Ухожу на кухню, завариваю кофе. Когда человек уходит, снова плотно запираю дверь, аккуратно ложусь на старый диван, стараясь не скрипеть пружинами. Теперь здесь царит тишина. Сейчас и навсегда, мертвый улей. Слышу только шуршание на кухне, наверное, тараканы перебираются к соседям, тут больше нечего ловить, всё мертво.       Укутываюсь в плед с головой, погружаюсь в сон. Слышать своё дыхание так неприятно, что не сразу засыпаю.       В конце концов смиряюсь, проваливаюсь в сон, словно падаю.

***

      Подделал справку от психиатра. Вписал не своё имя.       Идея пришла утром, как только открыл глаза, словно я просто продумал план на день.       Позвонил старому знакомому, наскрёб денег и двинулся к нему. Не помню, как мы познакомились и почему общались. Ни воспоминания в голове, кроме того, что он мастер по подделке всего такого. И никогда не задает вопросов.       Когда я взял в руки бумажку, он медленно проговорил:       — Генри, послушай. Я не имею права тебе указывать, я просто прошу: не делай ничего глупого, как в прошлый раз.       Я ничего не ответил, не помню никакого прошлого раза. Кинул деньги ему на стол, развернулся и молча ушёл. Голова была занята другим.       Двинулся по адресу, который то ли услышал в рекламе, то ли прочёл в газете. Сразу запомнил и хранил в голове, хотя думал, что никогда не нужно будет.       Сжимал в замёрзших руках справку. На ней имя — Билл Уайт. Я никогда не блистал оригинальностью, но для моих планов сойдёт. Твердил себе, что это только на один раз.       Шёл вперёд, сквозь снег, и чувство было такое, словно проживаю свою жизнь заново. Ощущения те же. Снег хлопьями летел в лицо, идти было трудно, вокруг — ни души. Только я один, казалось, сейчас упаду, и меня тут же накроет слоем снега. И никто никогда не найдет. И никому даже интересно не будет, что случилось с тем тихим и спокойным скучным парнем из 55-а в том-самом-районе-о-котором-говорят-только-в-полиции. Вся эта погода и жуткий холод наводили на такие мысли, которые в обычной обстановке никогда бы не возникали в моей голове.       Но тогда нужно было готовить себя морально к тому, новому. О чём всегда мечтал и для чего нужно вернуть себя старого. Того, кто мог думать и говорить.       Я наконец дохожу до здания, стучу в дверь едва не закоченевшей рукой. Справка мокрая от снега. Не решился положить в карман.       Дверь открывает парень в красной футболке и джинсах. На пухлых щеках — румянец. На губах широкая приторная улыбка. Надеюсь, это значит как минимум то, что он находился в тепле.       Он на голову меня ниже, смотрит снизу вверх, как щенок породы болонка. Против своей же воли начинаю чувствовать себя лучше него. Сильнее, умнее. Хотя видок у меня не очень. И справка от психиатра в руках.       Он говорит:       — О, вы наверняка замерзли, проходите, мы только начали, — он берёт меня за рукав, словно ребенок, и проводит в комнату с камином и кучей стульев, стоящих в кругу. В камине потрескивает огонь, люди, сидящие на стульях, переговариваются как старые друзья. На секунду кажется, что я не туда попал, хочется сбежать обратно в свою комнату, лечь на диван, отдаться мыслям. Мне они все неприятны, не могу им доверять.       — Я доктор Шерри, так и называйте. А вы от кого? — спросил человек, приведший меня сюда. Я тут же назвал фамилию нашего городского психиатра. Она-то у меня на справке. Я протянул её Шерри, он только взглянул и тут же сунул мне обратно.       — О, как официально у него всё всегда. Мне это не нужно. Чувствуйте себя как среди старых друзей. Ну же, идите, присаживайтесь.       Я, словно контуженый, двинулся к свободному стулу. Почувствовал сильную тягу к официальности, хотелось, чтобы доктор потребовал больше документов. Хотелось, чтобы все вокруг перестали шептаться и заткнулись уже наконец. Хотелось, чтобы в воздухе витала атмосфера того отклонения, которое мне вписали на эту бумажку, что без причины обесценили. Хотелось больше, больше официальности.       Сажусь на стул, окружающие, видно, всеми силами стараются не смотреть на меня. К горлу поступает волна неясной агрессии, которую я не чувствовал уже годами. Не бывал в центре внимания уже давно. Выходил на люди только в магазин или в кино, всегда один. После того случая, я никогда больше не нуждался в людях, но об этом позже.       Доктор Шерри тоже сел, начал говорить что-то про борьбу и жизнь. Я обращал внимание только на его метафоры. До одури примитивные, но от чего-то звучали они красиво. Он верил в них, он был ими. Я проникся, но сосредоточиться не мог. Не мог смотреть на других, рассматривал ботинки. Чувствовал на себе чужие взгляды.       И в какой-то момент я услышал, что Шерри обратился к кому-то. Тогда я поднял голову и увидел, что он задает вопрос девушке с черными волосами. Её одежда была похожа на плед. Смотрел на неё и чувствовал уют. Она несколько секунд просто смотрела своими большими темными глазами на Шерри. Я был заинтригован, говорю честно.       И тогда она произнесла то, о чем стоит говорить на таких собраниях, но чего я меньше всего хотел от неё слышать.       — Я чувствую, что никому не нужна.       И дальше — только шум. Банальщина. Я опять уставился в пол, совершенно разочарованный.       Доктор спросил еще несколько человек, но я не слушал. Ничего не смогло заинтересовать, чего я совсем не ожидал. Нет оригинальности. Умерла.       А потом он обратился ко мне.       — Билл, — говорил таким заботливым тоном, — расскажи нам о своей жизни. Что привело тебя сюда. Расскажи о своей борьбе.       Я почувствовал, что становится холоднее. Оглянулся на всех и понял, что холодно здесь только мне.       Ощущение, словно я готовился к этому всю свою жизнь. Делал свой образ, лепил его из непрочной глины, старался достигнуть идеала греческой скульптуры, но всё время это расплывалось. Забывал сунуть в огонь.       Я глянул на ту девушку, вспомнил, что она упоминала влюбленность, пожалел, что не слушал. Решил смотреть на неё, но затем передумал и перевел взгляд на доктора Шерри. Нужно было за кого-то цепляться, а этот человек, кажется, вызывал доверие. Странно, но это так. Поэтому он здесь и работает.       Не знал, с чего начать. Не мог собраться с мыслями. Но слушатели не теряли интереса.       — Мне с вами скучно, — высказал свою первую мысль, словно это было лучшим вариантом, — Я не знаю, зачем я здесь. Честно не знаю. Казалось, мне нужны уши. Тот, кто выслушает, кто будет заинтересован. Знаете, в чем плюс таких собраний? В том, что всё действительно тебя слушают, потому что в этом цель. Слушать, узнавать, сравнивать, помогать и ждать помощи, — И в этот момент что-то словно ударило в голову, меня осенило, — В этом ведь и есть суть всей жизни. Но в таком случае я давно уже не живу. Не узнаю ничего нового. Не слушаю. За последние годы не сделал ни одного доброго дела, но знаете, что? Я не сделал и ничего плохого. И ни разу за это время не попросил помощи.       Я остановился на секунду, и в этот момент подала голос какая-то женщина сбоку. Ни разу на неё не взглянул, типичная стерва. Скучная.       — Но ты же от мозгоправа пришёл, не противоречь себе, если собираешься душу изливать, — сказала она таким язвительным тоном, что мне снова захотелось уйти. Едва удержался, чтобы не подняться с места.       — Да, верно, — И я уже смотрю на неё. Прямо в глаза, — я пришёл от психиатра, но на самом деле всё это чушь собачья. Я говорил, мне нужна была аудитория, — Я разоткровенничался, — я так много пережил, что было бы ошибкой не рассказать это теперь. То, что было ранее, мешало мне жить три года, и теперь я собираюсь отпустить это.       Сам от себя не ожидал такого красноречия. Вдруг понял, что на людях я всегда был другим. Стало так неприятно от этого, что и продолжать не хотелось. Поэтому сразу подвел к черте.       — До сих пор не могу поверить, но в конце обучения в школе я внезапно захотел стать архитектором. Бросил все прошлые цели, советы родителей, друзей. Лишь бы двигаться к мечте. Это изменило меня в первый раз. Тогда я стал независимым. Но пустым, словно бокал в серванте. Покрылся пылью. Ни на кого никогда больше не полагался. Я учился на втором курсе, когда всё произошло, когда всё снова перевернулось с ног на голову. Я любил учёбу. Любил жизнь, несмотря ни на что. Любил себя, любил своих новых друзей, любил свою квартирку, слишком большую для одного меня. Но в один день декабря, когда метель бушевала, словно наступает ледниковый период, я по пути домой повстречал её. Девушку, которая стояла на остановке, словно не понимала, что автобуса она не дождётся. Словно верила, что что-то ещё будет. Вокруг никого не было. Только я, она и снег вокруг. Она очаровала меня с первого взгляда, мне захотелось ей помочь, и я ничего не смог с этим поделать. Подошёл к ней, а она отвернулась, словно помощь ей не нужна никакая. Но я всё равно сказал: «Вы тут замёрзнете. Автобусы не ходят. Вам есть, куда пойти?». Я волновался, по-настоящему волновался, но словами нормально выразить не смог. Не смог, даже когда она повернулась ко мне и одарила полным презрения взглядом. Внутри всё сжалось, когда увидел её серые глаза. Видел в них вселенскую грусть, чувствовал её всем нутром. Я поднял одну бровь, давая понять, что жду ответа. Она сказала: «Видно, я не смогу добраться сегодня домой. Мне не к кому идти.» Сказала так, что я сразу подумал: сейчас плакать будет. Но она только вздрогнула. Я назвал своё имя, предложил пойти ко мне, пообещал напоить чаем. Чисто из своей внутренней доброты. Не мог так не сделать. И даже не подумал, что она может испугаться, не воспринимал себя как опасность для кого-то. А она посмотрела на меня так подозрительно, сказала: «Ты ведь не маньяк. Нет?». Дёрнуло же меня что-то за язык пошутить про то, что если бы я был маньяком, не раскрыл бы ей все карты так быстро. Но она не испугалась, а я не мог перестать улыбаться, хоть и морозом сводило губы. Она согласилась пойти ко мне. Сказала, что её зовут Ада. Сказала, что доверяет мне только от безысходности. Я усмехнулся: был и этому рад. Привел Аду домой, мы сели на кухне. Она продрогла до жути, я принёс ей плед, укрыл, заварил чаю, достал печенье. Мысленно похвалил себя за то, что недавно его купил, обычно лежит месяцами ведь, с гостями таким не поделишься. До этого не сказали друг другу ни слова. Только она благодарно улыбалась. Я выглядел, наверное, забавно, но знал, что никогда раньше ни с кем себя так не вёл. Знал, что такого не повторится больше. Когда я перестал суетиться и сел рядом, она заговорила. «Мир, — говорила, — словно пытается меня прикончить.» «Почему ты так решила?» — спросил я. Она пустилась в рассказы о своих неудачах. Жаловалась, словно каждая мелочь — катастрофа. Но говорила так красиво и убедительно, что её жалобы не убавили симпатии, только усилили. Я внезапно подумал тогда, что всё понимаю. Что я и сам такой же, сам бы всюду и везде жаловался, но только не люблю о себе говорить. Тогда не любил, — поправил себя я, замирая на секунду. Совершенно отвлекся от моего зрительного зала, погрузился в себя. Смотрел на них, видел только чистую заинтересованность. Придало уверенности, приятно всё-таки. Продолжил: — Было в той девушке что-то такое, что отталкивало, говорило не доверять ей. Понимал это, старался прислушаться, но не мог, в голове всё смешалось. Сложно рассказывать это, передавать словами, я не особо красноречив. Но, чтобы вы понимали, внутри всё сжималось, когда смотрел на неё, и сейчас сжимается, как вспоминаю. Когда наступила ночь, она легла на диван, я принёс ей плед с кухни, пожелал спокойной ночи и ушёл в свою комнату. Спать не мог, столько мыслей было. Не мог также понять, с чего это всё. О влюблённости и мысли не было, я был полностью уверен, что чувствую нечто иное, без всех этих поношенных клише, банальных страданий. Так и не заснул в ту ночь, представлял, как с ней будем общаться дальше, может быть даже дружить. Она училась на врача в университете неподалёку, это без причины очаровывало. В каждом её слове — катастрофа, в каждой улыбке — вселенная. Как же тогда хотелось быть с ней рядом, хоть и не было на это причины. Когда ещё даже не начало светать, я услышал шум с кухни. Поднялся, чувствуя такую усталость, что жить не хотелось. Прокрался на кухню и, когда вошёл, увидел, как она роется в моём холодильнике. Подавил смешок, встал в дверном проёме, ждал, пока заметит. А она всё перебирала продукты, иногда убирая с лица длинные русые волосы и бормоча что-то невнятное. Подумал тогда, что это настолько смешно всё, что теперь навсегда в памяти останется. И осталось ведь. Через некоторое время Ада повернулась ко мне, словно давно знала, что я тут стою. В её взгляде снова читалось то презрение, которое я видел вчера. Она с упреком произнесла: «Я голодная, а у тебя одни молочные продукты да овощи. Как заяц живешь, невыносимо ведь.» Сейчас звучит смешно, да, но тогда я почувствовал себя даже виноватым, хотя это она без спросу рылась в моей еде. Она вышла из кухни в коридор. Сказала, что спешит, взяла все свои вещи, обулась и ушла. Я ни слова сказать не успел, только попрощался, но голос дрожал даже тогда. Словно в тумане ходил по квартире, наконец лег на диван, укрылся пледом, и пролежал так до самого вечера. Ни о чем не думал, только слушал звуки улицы за окном, гудение машин, которое говорило о том, что метель стихла и дороги успели расчистить. Только раз поднялся, включил магнитофон, вставил старый диск, на который ещё будучи подростком песни записывал. Захотелось вспомнить. Включил и лег обратно. Музыка звучала негромко, но всё равно разливалась по комнате словно волны в море при приливе. И я тонул, тонул, тонул. Пока не стемнело. Потом нашел в себе силы подняться, выключил музыку. Когда вошёл в коридор, увидел лист бумаги на тумбе у двери. Не мог понять, как она успела написать записку, я должен был заметить. На листке одно лишь слово: «Спасибо». И её номер телефона в углу. Спрятал бумажку, каким-то внутренним чувством понимал, что лучше не звонить. Так и поступил.       С учебой снова стало всё на свои места, я продолжил жить, как жил раньше, ничего не изменилось. Только спать перестал по ночам. На часа два проваливался в сон, а дальше никак. Но это не мешало, я не придавал значения, воспринимал как возможность всё заново осмыслить снова и снова. Только ночами о ней и думал, больше никогда. Неделя так прошла, а из головы её так и не удалось выкинуть. И раз, когда зима уже немного усмирила свои апокалиптические намерения, когда день был настолько солнечным и прекрасным, что слепило глаза, я повстречал Аду снова. Решил раз пройтись с учебы через парк, ведь так красиво вокруг, а там хоть картины пиши, да я не очень это умею. Шёл, рассматривал природу, блестящий снег и птиц, которые остались здесь зимовать, и издалека еще увидел её. Сидела на лавочке, читала книгу, руки в перчатках, шарфик половину лица закрывал. А сама сидела так, словно не холодно ей совсем. Не знаю, что тогда двигало мной, но я без раздумий сел к ней. Объяснить сложно, но когда она посмотрела, я почувствовал себя словно микробом. Маленьким, лишним. Всегда так было, когда она смотрела украдкой. Но если она разглядывала тебя, если читалась хоть капля интереса в её глазах, то ощущения возникали, словно ты важен, словно только ты этому миру и нужен. Она спросила: «Что ты здесь вообще делаешь?». Говорила словно со злобой, так что я растерялся. Пробормотал что-то вроде извинений и встал, чтобы уйти. Но она встала тоже. Убрала книгу в сумку, вздохнула и сказала: «Думаю, будет неплохо сейчас сходить в кафе и выпить по чашке кофе. Холодно». Знаю, что холодно ей не было совсем, но мне — да. Так что я согласился. Тогда всё и началось.       Говорили, говорили, говорили. Болтали без умолку. Смеялись. Казалось, словно она во всем разбирается и всё знает. Словно собой довольна. Я считал себя самодостаточным, пока её не встретил. Понял, что вся моя независимость — пустяк. Наплевал тогда на своё недоверие, проникся своими положительными чувствами. После этого мы стали очень близки, встречались каждый день после учебы, болтали, сидели дома друг у друга и учили каждый своё, но вместе было почему-то легче. Думал долго, что же я чувствую к ней. И пытался поговорить об этом, но Ада всегда меняла тему. Не знал тогда, почему.       Познакомил её со своими друзьями, но они Аду не приняли. Сказали, что с ней что-то не то. Я тоже знал это, но верил, что всё всего лишь мои догадки. Плюнул тогда на мнение друзей, поэтому мы стали реже встречаться, но тогда не волновало. Пока это «что-то» не трогало меня, я не придавал значения. Шли недели, месяцы.       Однажды, где-то в середине апреля, она осталась у меня на ночь. Было поздно, мы засиделись над конспектами, учили упорно, даже не переговаривались. Не в первый раз такое. Но тогда я и вправду не заметил, как быстро бежит время, она — тоже. Уехать домой она уже не могла, поэтому осталась спать на диване, как тогда, в декабре. Мой сон давно уже пришёл в норму, так что я сразу же уснул, а проснулся часов в шесть утра. Пошел проверить, как там Ада, а её нет нигде. Сразу бросил взгляд на тумбу, подумал, вдруг будет как в прошлый раз. Так и было — на тумбе листок. Много букв, слов, я как только взглянул, так сразу перед глазами всё поплыло. «Извини, — писала она, — Мне больно так поступать. Помощи просить не в моём стиле, я никогда так не поступала и никогда не поступила бы. Ты мне неприятен, но я вижу, что нравлюсь тебе, так что моя совесть будет меня долго грызть, не сомневайся. Удачи». Там вообще много всего было, но я не особо помню, — тут я запнулся, голос дрогнул. Неприятно было вспоминать. Перевёл дыхание, ощутил, что все вокруг всё ещё слушают. Взглянул на ту девушку с чёрными волосами, увидел, что она плачет. Снова почувствовал вину за себя: за то, что я такой. Сам чуть не заплакал, а ведь я уже забыл, каково это. — Тогда мир рухнул, хоть я ещё не понимал, в чём причина. Хотел достать телефон из кармана куртки. Знал, что помимо телефона там лежал бумажник. Ни телефона, ни бумажника в кармане не оказалось. Тогда я всё понял, ринулся к шкафу, в котором заначку прятал, копил на поездку в Грецию. Ничего. Ни копейки не оставила, всё обчистила. Рухнул тогда на пол, просидел так часа два. Не видел смысла подниматься и продолжать жить. Думал, почему именно она так поступила, искал причины в себе, ведь почему-то я ей не понравился. Знал, что могу сказать друзьям, знал, что помогут, но больше я никогда с ними не связывался. Бросил учебу. Устроился строителем в какой-то захолустной компании. Больше никогда ни с кем не говорил по душам, не узнавал что-то новое, не слушал, не просил помощи. Не жил.       Я замолчал и тогда почувствовал, как на меня всё свалилось. Жизнь, словно огромным камнем, упала прямо мне на голову. Расплющило.       Слышал всхлипы, чувствовал ошарашенность доктора Шерри. Старался не заплакать, о, как же я старался не заплакать.       — Это вас и привело сюда? — начал Шерри, собравшись с мыслями, — Девушка, которую вам нужно отпустить?       — На самом деле, мне нужно было отпустить себя, — сказал я, не подумавши совсем. Первая мысль. Но так и есть.       — Вам легче? — спросил доктор.       Я пытался сосредоточиться на том, что я чувствую. Но внутри — пустота. Я провалился. Всё не так, всё не то.       Не того ожидал, я всего лишь образ, всего лишь актёр, я не должен был меняться, не должен был отпускать.       Шерри прочистил горло и начал болтать о чем-то совершенно другом, я ничего не слышал, шум в ушах жуткий поднялся. Ненавижу шум, ненавижу ветер, ненавижу декабрь. Хочу вернуть святую тишину, больше ничего не нужно.       Вскочил с места, не обратил внимания на удивлённые взгляды, выбежал как подстреленный из помещения. Прямо на мороз. Почувствовал себя так, словно при смерти.       Старый я, новый я, снова и снова образы из глины мешаются, превращаясь всего лишь в комок, никому не нужный, никаких образов нет, всего лишь кусок глины. Я потерял определённость как только сел на стул, как только начал говорить. Это не то, чего я ожидал.       Бежал к дому, глотая слёзы. Мороз бил по щекам, дышать было больно, но я бежал. Конец жизни никогда не был настолько ощутим. Никогда раньше не чувствовал, что мне стоит умереть.       Только сейчас.       Забежал в квартиру, понял, что мне некому писать предсмертную записку, некому оставлять завещание. После меня останется лишь тишина.       Я взял стул и бросил в окно со всей силы. Тишины не будет. Хотелось, чтобы я был стал шумом в этой квартире, чтобы я остался навсегда здесь. Жил, хоть и не дышал.       Грохот, потом ещё один, где-то внизу сработала сигнализация машины.       Всюду осколки, ветер уже пробрался в комнату, я замерзал.       Выбежал из квартиры, дверь не закрыл. Побежал по лестнице так быстро, насколько мог. Не видел, куда бегу, но знал — к мосту. Вспоминал, как мы там гуляли с Адой, видел нас, таких счастливых.       Не ощущал времени, не слышал звуков вокруг. Только когда подбежал к мосту, услышал, что кто-то бежит за мной. Понял, что со свидетелями ничего не смогу сделать. Сделал вид, что всё нормально, как бы глупо это не выглядело. Остановился и развернулся.       И увидел Аду.       Она так изменилась.       Мир перевернулся снова в который раз, её волосы, её короткие русые волосы растрепались на ветру, она была без шапки. Белое пальто, мокрое от снега, распахнуто.       Мы стояли и просто пытались отдышаться. Слезы ещё катились по щекам, словно впиваясь иглами в лицо. Больно в груди.       Она плакала тоже, а я так этого не хотел.       — Я нашла тебя, — пробормотала она, а голос дрожал, всё ещё дышала тяжело, хватала ртом воздух.       Первое, что сделал, — стянул с себя шапку, подошёл и надел на неё.       — Ты тут замёрзнешь, — всё, что смог сказать. Плакал, поэтому больше ничего выдавить из себя не смог.       Обнял её, а она всё повторяла: «Прости». Бормотала что-то о том, что эти два года не могла себе найти места. Не могла жить. «Я тоже, — ответил ей, — Я тоже не жил». А она ещё сильнее начала рыдать.       Прижимал её к себе, словно ничего не было, старался в это поверить. Словно я — прежний, но теперь уже не так.       Чувствовал, что вот он я настоящий. Вот он я — образ, который должен был получиться в итоге, спустя столько лет, спустя столько пережитого.       Чувствовал себя собой, таким важным, таким завершённым.       — Никогда себя не прощу, — Она всё всхлипывала.       Провёл рукой по её волосам, улыбнулся.       — Всё хорошо, — произнёс я. И сам в это поверил.       А она взяла меня за руку и потащила прочь от всего, от той не-жизни.       И мы ушли от прошлого. Теперь навсегда.