Тайна

Бернардо всегда был откровенен на исповеди. Откровенен ровно настолько, насколько позволяли его пристрастия и совесть. Ватиканский исповедальник, Дон Томмасо, неизменно сохранял тайны тайнами, служа посредником между грешником и всепрощающим Господом. Бернардо доверял ему как никому другому, ведь обеты и доброе сердце не позволяли отцу Томмасо вынимать скелеты из чужих шкафов и греметь белоснежными костями на радость любопытствующей публике, жадной до сплетен. Именно поэтому обычно новый личный секретарь папы, выходя из пропахшей откровением и прощением кабинки, мог с наслаждением расправить обтянутые черной тканью плечи и глубоко вдохнуть мир своей очищенной душой. Но теперь все было иначе. Теперь были взгляды, длинные беседы во мраке просторного кабинета; был сигаретный дым, змейкой вьющийся навстречу небесам. Даже дым из легких его стремится к Богу, думал Бернардо в такие моменты, следя за обхватывающими тонкую бумажную трубочку сильными пальцами. В том, что пальцы у Пия XIII сильные, он не сомневался. Как, впрочем, и в его святости. А еще очень хотелось заставить, настоять, убедить… умолять папу бросить курить. Но каждый раз Бернардо тушил в себе это желание, как пальцы святого отца тушат окурок в складной пепельнице. В конце концов, кто он такой, чтобы мешать святому делать то, что он считает нужным делать? Порой в душу закрадывались мысли о том, что сигареты, эти горькие убийцы с липким запахом, могут приблизить папу к Богу, сократив земное существование. В такие моменты Бернардо избегал смотреть людям в глаза, стыдливо пряча покрасневшие веки. Находясь в Америке, Бернардо старался прикладываться к бутылке как можно реже, ведь едкий запах перегара не вызывает доверия у возможных свидетелей. Вернувшись в Ватикан, посланец наконец почувствовал себя свободней. Здесь у него было лишь два свидетеля: папа и Господь. Когда он ловит эти сальные взгляды, что бросают женщины на его непосредственного начальника и покровителя, во рту сам собой возникает знакомый с детства вкус объятого плесенью хлеба. Хочется сплюнуть себе под ноги, а потом вымыть язык с мылом и запить водой… или чем-то покрепче. Вечерами он убеждает себя, что чувство это вызвано всего лишь боязнью за непогрешимость чистоты. Но глубоко внутри себя, так глубоко, что даже Господь не добрался туда за долгие годы служения в церкви, Бернардо знает, что на самом деле эта жгучая противная вязкость – самая банальная мирская ревность. Папа все знал и простил. Но от того легче не становилось, ведь он не догадывался даже, какие могут сниться по ночам сны его секретарю и какие днями посещают его фантазии. Порой Бернардо становится интересно, что сделал бы с ним непредсказуемый Пий XIII, если бы увидел вдруг тот же сон. Сон, в котором они оба были очень далеки от понятия святости и удалялись от него также стремительно, как бежит за добычей своей гепард. Священные книги утверждали, что у животных нет души. Современная наука хоть в чем-то соглашалась с ними и добавляла, что пушистые, пернатые и прочие твари господни существуют в мире бренном за счет инстинктов. Стирая с губ горький огонек виски, Бернардо думал, как было бы здорово стать животным, которое не волнуют вопросы веры и неверия, любви и греха. Но еще прекрасней было бы обернуться птицей, легкой и невесомой, как сам ветерок, заглядывающий в открытые летом окна часовенки. Бернардо всегда восхищали аисты. Эти величественные и благородные создания танцевали так, будто над ними нет даже Господа, следящего и порицающего. Они были по-настоящему свободны. Бернардо всегда был откровенен на исповеди. Но теперь он выходил из исповедальни с чувством, будто самую страшную тайну все же сокрыл, ощущая при этом себя ребенком, укравшим у одного друга игрушку и свалившим кражу на другого. Совестно и стыдно. Делясь мельчайшими подробностями, перечисляя, сколько на этой неделе было уничтожено бутылок с янтарным напитком, в сердце Бернардо хранил одну самую страшную свою тайну. Его тайну звали Ленни Белардо.