Память не сгинет бесследно

Заснеженные каменные джунгли еще никогда не превращались в столь невыносимую и душную клетку. Время тянулось медленно, будто мед с ложки, только вот мед – он сладкий. А время было до слез, до острого жжения на языке горьким. Судя по всему, этот вкус обещал преследовать Мефодия всю жизнь, и ему теперь оставалось лишь привыкнуть к тяжелому, сдавившему грудную клетку болезненному чувству бесповоротной и по-глупому очевидной потери. Ведь он знал. Знал, что рано или поздно наступит тот момент, когда кто-то из них оставит другого. Смерть ли, очередная ссылка или что-либо другое стало бы причиной разлуки – неважно, Меф знал, что это случится, но все равно продолжал лелеять детскую мечту о счастливой вечности. Суровая реальность угрюмо покачала головой и доступно объяснила самым одаренным, что таким образом юный наследник мрака лишь сделал себе больнее. А может, и не только себе. Снежинки холодными иголками терзали неприкрытые участки кожи на лице, но Буслаев продолжал стоять, задрав голову и невидящим – ненавидящим – взглядом буравил медленно серевшее вечернее небо. Одна из снежных звездочек, очевидно, самая рисковая и дерзкая, приземлилась прямо на дрогнувшие длинные ресницы, и моментально растаяла, холодной влагой скатившись по щеке. Снежинка ли это была? - Ревешь, как девчонка, синьор-помидор. Меф обреченно вздохнул. Рот раскрывать не хотелось – да и в чем был смысл разговора с галлюцинацией? Или призраком? - Возгордился до такой степени, что даже не хочешь разговаривать с наставником? Буслаев медленно обернулся и в упор посмотрел на Арея – такого обманчиво-близкого, казалось, протяни руку – и сможешь коснуться, почувствовать тепло старого мечника. Арей был старым. Был… - Я не возгордился. И я не ревел. Шрам немного искривился, когда бывший барон мрака растянул губы в до боли знакомой усмешке. Глаза Мефа действительно были сухими, лишь тянулся по щеке блестящий след, прочерченный давно сгинувшей где-то в складках шарфа каплей. Глаза были сухими. А вот эйдос до судорожных вздохов прожигал грудь. Что же, когда-нибудь он должен был явиться. - Кто ты? Тихий вопрос был задан словно в пустоту, как будто он был риторическим и автор не ожидал на него ответа. Однако тот все же последовал – сразу после тихого смешка и неопределенного пожатия плечами. - Ты свихнулся? Я Арей. Твой мудрый и неповторимый наставник, которого ты давеча обезглавил. Внешне Мефодий ничем не выдал очередного болезненного укола – лишь сжались в карманах пальцы до побеления костяшек. Ненавидел. Очевидно, Арей его ненавидел. - Неужели ты воскрес, Арей? Неудавшаяся попытка придать голосу хоть чуть-чуть ироничной насмешки была жалкой и нелепой – даже сам Меф это почувствовал и замолчал. Мечник некоторое время смотрел на него – Буслаев чувствовал тяжелый взгляд так, будто на него повесили огромные мешки с камнями. А затем увесистая ладонь легла на пшеничного оттенка затылок. Этот жест будто бы отнял у Мефа возможность дышать. Не до этого сейчас, когда вот он, Арей, живой и теплый, и его ладонь, привычно-мозолистая и грубая, по-медвежьи неуклюже и слегка властно лохматила и без того растрепанные волосы. Парень медленно, не веря, поднял глаза. Арей смотрел на него, как всегда, свысока, взгляд теплился усталой ленцой и едва заметной лукавинкой. Так привычно. Будто ничего и не было, правда? Мефодий не плакал – он вообще не помнил, когда в последний раз проливал хоть слезу. Он просто молча уткнулся лбом мужчине в плечо, закусив губу, чтобы не закричать, что было мочи, от беспомощности. Зачем? За что? Мертвые к жизни не возвращаются. Эту тривиальную истину знал каждый, если, конечно, он не был совсем дураком или сумасшедшим. Меф таковым не являлся. Меф понимал, что это неправда. Что Арей мертв и уже никогда не вернется ни на Большую Дмитровку, ни к своей дочери Варваре, ни к любимому ученику. И эта теплая, такая реальная иллюзия казалась ему издевательством каких-то высших сил или, хотя бы, собственного разума. Чтобы боль, которая уже немного притупилась, снова взревела раненным зверем и забилась внутри, заставляя просыпаться ночью в холодном поту от кошмаров и хватать ртом воздух, пытаясь избавиться от настойчивого желания исчезнуть, умереть, уйти вслед за Ареем, туда, где не будет места ни мраку, ни свету, где будет лишь вечный покой. Где перестанут мучить кошмары. Где боль навсегда утихнет. Он так и стоял, пока мираж не растворился до конца, и тяжесть ладони не соскользнула с головы молодого стража. А затем он снова поднял голову вверх. Снег больше не падал. Тучи перестали напоминать грязные куски ваты, и теперь ровным уютным одеялом укрывали зимнее небо. На смену снегопаду пришел колючий холодный ветер, и Мефодий поплотнее закутался в шарф, натягивая его почти до глаз. Шарф пах Ареем. Буслаев отрешенно улыбнулся. Иллюзия, призрак или порожденный больным сознанием мираж – все это как-то в один миг стало неважным. Боль замолчала и тихо удалилась, понимая, что ей здесь более не место. Эйдос больше не бился под сердцем, как птица в клетке. Душа успокоилась и приняла неизбежное. Не нужно было больше мучить себя бесплодными мечтами. Потому что следующей встречи не будет. По крайней мере, не в этом мире. Потому что Арей попрощался.