Homesick

      — Здорово, Ренч.       — Привет, М. Отвёртку.       Маркус деликатно откашливается, но всё же придирчиво рассматривает открытый ящик на предмет нужного инструмента. Обнаружить его удаётся не сразу. Отвёртка лежит просто рядом, ни за что не догадаешься.       — Пасиб. Подержи.       Ренч протягивает гаечный ключ, и Холлоуэй взвешивает его в руке. Подозрительно тяжёлый.       — Слушай, ничего не хочу сказать, но… ты в курсе, что твой гараж пасут Prime Eight?       Ренч упирается руками в стол. Резко оборачивается:       — Да знаешь, пускай пасут. Явятся — устрою им горячий приём, — и с грохотом сметает со стола всё, чем занимался до этого. — Такой устрою, что на пуканной тяге на внешнюю орбиту выйдут, ты не сомневайся.       — В тебе? Ни за что, — с грустной улыбкой сообщает Маркус.       — Но не сегодня, — Ренч поднимает указательный палец. — Подбросишь меня? Устал как собака.       Маркус ехидно улыбается: даже в сказанном таким небрежным тоном “подбросишь” слишком много разных смыслов.       Дома у Ренча в Сан-Франциско нет. Непозволительная роскошь для человека, который пытается спрятать своё лицо. Он часто ночует в одних и тех же местах подолгу, но это не то же самое. Для Ренча — не то же самое, Маркус знает. Спустя всего лишь полгода знакомства легко поддаться обманчивому ощущению, будто знаешь человека хорошо. Нет, Маркус не выдаёт желаемое за действительное. Он не привык, но очень хочет видеть Ренча у себя дома, под одеялом.       Вместо этого они где-то на окраине города, в Марин, коленки Ренча неловко упираются в сиденья машины, жилетка Ренча висит на руле, маска — на рычаге переключателя скорости. Губы Ренча у Маркуса на губах. Задница Ренча сжимает маркусов член, и приходится придерживать этого невероятного парня за бёдра, задавать темп, чтобы собственные ноги не затекали слишком быстро.       — Удобно тебе, сударь? — с придыханием шепчет Ренч Маркусу в висок, неловко смеётся, и Холлоуэй кивает, с запозданием думая, что надо было угнать машину попросторнее. И это, в общем-то, последняя связная мысль на сегодня. Он переворачивает любовника на спину, подминает под себя и лихорадочно зацеловывает лицо, стараясь запечатать в памяти каждую его черту, чтоб хотя бы до следующего раза хватило. Ренч дышит неровно, поворачивает голову и открывает-закрывает рот, как большая рыба. И казалось бы, далеко не первый раз, а всё равно какая-то нелепая неловкость скользит в каждом движении. В том, как доверчиво Ренч скрещивает ноги у Маркуса на пояснице, как подаётся навстречу быстрой, но всё же осторожной ласке, — в этом нет ни капли эпатажной пошлости, которой обычно пронизана его речь.       Как правильно один раз заметил сам Ренч — не слишком удобно шутить про члены, когда один из них у тебя в заднице. Маркус верит ему, не только на слово, не только по этому вопросу, вообще безукоризненно верит. Пропускает пальцы, липкие от смазки, между телами, чтобы прикоснуться к чужой руке и чужому члену.       Ренч стонет тихо, долго и очень странно, как будто пытается замурлыкать, но несовершенство человеческих голосовых связок мешает сделать ему даже это. Что-то обжигает Маркусу правую руку. С осознанием приходит восторг, до салюта в глазах, и Холлоуэй не сразу понимает, что стон, который он слышит потом, и воздух, рвущийся из грудной клетки — это одно и то же. Это неважно и почти не существует для него сейчас. Он сам — не существует, когда наступают моменты вроде этого. Он исступлённо шевелит губами о том, как любит Ренча, своего друга, но воздуха на это уже никак не хватает.       — Маркус, — длинная ладонь ложится ему на затылок, большой палец гладит кожу за ухом. Всё ещё ошалевший после оргазма, Маркус вытирает пальцы о первое, что попадает под руку (переднее кресло) и пытается поймать взгляд мутно-голубых глаз. Это важно. Это сложно, это надо сделать быстро.       — Маркус, — спустя пару секунд наваждение близости уже не имеет права быть, маска на месте, — ты понимаешь, что нам придётся взорвать эту тачку? Генный материал должен быть уничтожен. Думаю, за нами ещё следят. Это не прекращалось.       Холлоуэй недоуменно моргает:       — Думаешь, “приматам” есть дело до нашей спермы, или что?       — Лучше перебдеть, чем недобдеть, — оповещает Ренч и кивает сам себе, вытирает свой живот влажной салфеткой, потом живот Маркуса. — Спасибо, что прокатил. Я пойду, да?       Больше всего на свете Маркусу хочется попросить, чтобы Ренч остался, но он заранее знает ответ и все его причины.       — Пока. До завтра.