Ледяная королева

Она всегда была противоречива. Великолепная до невозможности златовласая Венера, на точеных плечах которой – меха пушистого снега, словно горностаевая мантия, а на гордо вздернутой голове – россыпью бриллиантовых и золотых звезд, соединенных тончайшими серебряными и жемчужными нитями – тиара городских огней. Которую она сдвигает небрежно, словно дама полусвета, поправляющая шляпку, не выпуская из руки ароматизированную сигариллу на тонком длинном мундштуке, и тянет напевно, не пряча в углу рта усмешки, чуть севшим на холоде голосом совершенно просторечное: «Лепота-то какая!» Такая открытая всем и всякому, словно холст, позволяющий каждому оставить свой след, свой отпечаток. И они оставляют: она снова к Новому году долго кружилась в обновках под щебет французских дизайнеров, и вновь, как встарь, призывно улыбнулась итальянцам, и этим блистающим узорочьем цвета и света ее Манежную площадь обнял с лишь им двоим понятной чувственной ностальгией Рим. Петербург ревновал бы, честное слово, ревновал. Он даже сейчас почти ревнует, но… Она не холст, она зеркало. Она отражает на себе чужие веяния, и некоторые ей даже нравятся и принимаются, но суть остается неизменной. И, крутанувшись перед зеркалом и грациозно замерев к нему почти спиной, разглядывая со сдержанным любопытством итальянские узоры, она не по-итальянски, не по-французски и не по-английски, а совершенно по-московски улыбается чему-то своему и, отмерев, с убежденным консерватизмом не чью-нибудь, а именно его, Петра, руку обнимает в ненавязчиво-непреклонной манере и спрашивает, почти прильнув головой к его плечу: «Пойдем?» Они идут под руку сквозь небольшой сквер, освещенным синими гирляндами вокруг стволов. На кронах деревьев гирлянды иного толка, и их серебристое редкое сияние, медленно опадающее с верхушки к земле, напоминает холодную капель случайной оттепели среди зимы, готовую вот-вот застыть снова. Петербург смотрит на все это, и ему кажется, что здесь, среди этого мягкого, но холодного сияния, ей – ледяной королеве с пронзительным взглядом и сокрытыми, словно за ледяной коркой, для понимания мыслями – самое место. Но думает он так ровно мгновение. Москва поднимает на него темные глаза, и холодные звезды в них вспыхивают ярче и теплеют перед тем, как она дарит ему вовсе не холодными, а теплыми и нежными губами жаркий поцелуй, а потом кротко, почти целомудренно, опускает голову ему на плечо и дальше идет в тишине. Петербург прижимает Москву к себе крепче и словно величайшую святыню держит ее руку, бережно переплетает пальцы с ее ладонью. Потому что твердо знает: у его ледяной королевы – горячее сердце.