Однажды в Чикаго светило солнце

Мила приходит к Отабеку в самом конце октября, когда холодные дожди вовсю поливают улицы, дома и прохожих. — В Сисеро умер один мой хороший знакомый, — говорит она сходу, кутаясь в боа. — Если ты хочешь съездить на похороны, то я дам тебе отгул, не переживай. — Они прошли сегодня. Отабек хмурится. — Тогда зачем ты об этом говоришь? — У него остался внук. Мальчику пятнадцать, и Николай, — Отабек в этот момент делает себе мысленную пометку — скорее всего семья Милы эмигрировала в Америку вместе с ним, — просил меня в письме помочь ему с местом жительства. Я знала Юрия ещё совсем ребёнком, он славный. Он мог бы стать у нас официантом. Лишнюю комнату мы найдём. Я не думаю, что он будет просить денег — только еду и крышу над головой. Алтын кивает — Мила ему симпатична и как человек, и как сотрудница — её мягкий голос создаёт нужную атмосферу в баре. — Когда ты собираешься поехать за ним? — Завтра. — Езжай сегодня. Наплыва посетителей все равно не ожидается, а так приедешь завтра к обеду. Мила улыбается, тихо благодарит и выходит из кабинета. *** Мальчишка оказывается тощим — сразу видно, что денег у дедушки особо не водилось. Подросток зелеными глазами смотрит на всех исподлобья, переминается с ноги на ногу, стоя перед дубовым столом Отабека. — Расскажи о себе. Я привык знать все о своих сотрудниках, чтобы не получить нож в спину, как мой отец. — Нечего рассказывать, — бурчит мальчик, но тут же, в противовес своим словам начинает тихо, — моя мама была проституткой, кто отец я не знаю. Она умерла, когда мне было восемь. Я помогал дедушке — он был портным. В школу я никогда не ходил, дед учил меня всему сам. Алтын кивает. — У тебя есть какие-то увлечения? Чем ты любишь заниматься? Юрий прячет глаза за длинной светлой челкой. — Я немного рисую. Но не могу сказать, что это получается у меня хорошо. Сквозь покрытое дорожками дождевых капель стекло пробивается дрожащий солнечный свет. Почему-то этот лучик кажется Отабеку вестником перемен. *** Впервые Алтын видит Юрия улыбающимся через две недели. Под дверью в его каморку лежит полоска света. Отабек стучится и заходит, морщась от скрипа, про себя думая, что надо приказать смазать петли. У Юрия все руки в тёмных пятнах угля, и даже на щеке виден чёрный след. Отабек вытаскивает из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое платок и вытирает уголь со светлой кожи. — Почему ты рисуешь углем, а не карандашом или красками? Юрий пожимает плечами. — Краски дорогие, а карандашом получается не так… загадочно что ли. Выходит не так, как мне хочется. На столе лежат слегка желтоватые тонкие листы — бумага совсем дешёвая. — Можно я? — Отабек вопросительно смотрит на рисунки. Юра кивает, и садится на кровать. Пружины надсадно взвизгивают. Вот Мила, томно глядящая в зал, обхватив обеими руками микрофон мурлычет очередную песню. Вот саксофонист, жмурящийся то ли от восторга музыкой, то ли от напряжения. Вот официант, несущий стакан на подносе. Доброе лицо пожилого человека — вокруг глаз паутинка морщин. «Это и есть его дедушка», — догадывается Алтын. Вот он сам, смотрящий вбок, и собственный профиль кажется Отабеку мужественнее, чем в настоящей жизни. Вот Сара — итальянка, дальняя родственница кого-то с самой верхушки. Никто не понимает, почему она упорно приходит в их бар на самом западе Чикаго, но Отабек думает, что все дело в чехе-бармене. Тонкие ключицы удивительно оттенены, и даже блеск кулона передан одним только чёрным светом. — Ты говорил, что рисуешь не очень. Юрий смущается, прикрывает челкой лицо. — Не было особо тех, кто бы оценил со стороны. — Если ты подаришь Саре её портрет, то она будет очень рада, мне кажется. Юрий пожимает плечами. Отабека он все же побаивается немного: не просто так он занимает довольно высокую ступень в карьерной лестнице мафии города. Алтын будто читает мысли. — Ты же знал, что мы торгуем алкоголем, когда шёл сюда. Почему согласился на незаконную работу? — А куда ещё? — Юра прислоняется головой к стене, обхватывает обеими руками правое колено. — Либо сюда, либо попрошайничать, либо на планку. Так себе перспективы. — Ты не жалеешь, что оказался здесь? — Я очень благодарен Вам за все. Здесь мне очень хорошо. Отабек ещё раз просматривает все рисунки. — Ты мог бы рисовать карикатуры для газет. У тебя настоящий талант. Именно в эту секунду на лице Юрия расцветает улыбка. Отабеку кажется, что в крошечной комнатке на окраине Чикаго, освещенной желтоватым светом электрической лампой, под потолком загорелось солнце. *** В январе Юрий заходит в пустой кабинет с тихим стуком. Из окна льются холодные, бледно-желтые, как акварель на бумаге, лучи, и дым от сигареты (Отабек не любит сигары) причудливым кружевом тает в воздухе. — Мне нужно съездить в Сисеро. У дедушки был бы день рождения. Отабек кивает, даёт деньги на дорогу — все равно зарплату мальчишка не получает, тратя на себя лишь чаевые, которыми его щедро заваливают посетители, в особенности Сара после подаренного ей портрета. Через неделю, заглянув в Юрину комнатушку, он чувствует в груди тепло совсем не зимнего солнца: на столе, поверх всех рисунков, лежит его портрет с растушеванными колечками дыма. — У тебя великолепная память. Ты же никогда не делаешь даже набросков. Юрий немного краснеет, и Отабек подходит к сидящему боком на кровати парню сзади. — У тебя волосы отросли, — говорит он находя в кармане брюк какой-то шнурок. Завязывает передние пряди, слегка касаясь покрасневших кончиков ушей. Они сидят на скрипучей койке ещё долго, разговаривая ни о чем, а на следующий день в баре у Юрия волосы перехвачены так же, как и вчера. Это кажется Отабеку намного важнее задержавшейся поставки контрабандного алкоголя. *** Февраль приносит с собой переменчивую погоду, хорошую выручку и похвалу от верхушки. После бурных выходных Алтын спускается в бар, желая выпить чашку кофе, и застает там только Юрия — тот сидит за стойкой, что-то рисуя, и Отабек находит его очаровательным, когда юноша подсвечен утренними поздними лучами и будто сам светится изнутри, увлеченный работой. — Не сваришь кофе? — Говорит Отабек негромко, надеясь не спугнуть мальчишку, но тот все равно вздрагивает. Вытирает чёрные от угля руки о тряпку, идет на кухню. Скоро возвращается, ставит перед Отабеком чашку, сам садится прямо на барную стойку по левую руку от Алтына. — Какая наглость — так вести себя при начальстве, — шутливо говорит Отабек, и Юра смеётся. Сейчас он выглядит особенно юным в белой рубашке, закатанной до локтей и чёрных подтяжках — форма их заведения. Юра впервые сам предлагает посмотреть рисунки, и Отабек с лёгкой улыбкой думает, что парень наконец-то доверяет ему. Кофе давно выпит, солнце скрылось за соседним домом, в кабинете Отабека ждет кипа бумаг, но именно сейчас он чувствует себя совершенно свободным от всех проблем. Если бы он сейчас встал, то Юра мог бы, обхватив его ногами за талию и взяв его лицо в свои руки с тёмными пятнышками угля на тонких пальцах, поцеловать его. Сквозь чёрный ход приходят музыканты на раннюю репетицию, и их весёлые громкие голоса рушат атмосферу момента. — Бек, — Юра поспешно спрыгивает со стойки, касается пальцами тыльной стороны ладони. Алтын не может вспомнить, когда они перестали называть друг друга формально. — Я для тебя нарисовал. Возьмёшь? Юра улыбается так солнечно и искренне, что Отабек не сразу может перевести взгляд на рисунок. Юра обычно не рисует на весь лист, экономя бумагу, но здесь есть только одно изображение. Он сам, Отабек, расслабленно улыбаясь смотрит куда-то вбок, держа стакан виски в руке. Он знает, когда Юра смог запомнить его таким — вчера Мила пела одну из любимых песен его мамы, и осознание того, что Плисецкий смотрел на него, заставляет что-то в груди трепетать. — Спасибо, — тихо говорит он, заправляя непослушную светлую прядь, что выбивается из прически за ухо. Он поднимается по лестнице с первыми нотами музыки, не видя, как Юрий прижимает руки к горящим щекам, оставляя на них тёмные разводы. *** Мила приходит за получкой во второй половине первого дня марта. — Почему Юра такой грустный сегодня? — Как бы между делом интересуется Отабек, и его выжигает внимательным взглядом певицы. — Он не сказал тебе про день рождения. Отабека будто обливает ведром холодной воды. Он откладывает дела на потом, выпроваживает Милу и зовёт водителя. Он боится не успеть — время уже довольно позднее, и все лавки скоро позакрываются. Возвращается он уже когда совсем темно, в баре практически никого нет — середина рабочей недели, но свет в комнате Юрия ещё горит. Тот лежит на кровати, читая Джека Лондона — Алтын почти заставляет его изучать хотя бы литературу, аргументируя это тем, что человек должен быть образованным. Он подскакивает на кровати, замечая человека, стоящего в дверях. — Прости. Я слишком поздно узнал о празднике, — говорит Отабек, протягивая кажущиеся сейчас абсолютно дурацкими три подсолнуха (черт знает, как цветочники вырастили их в самом начале весны). Юра неверяще протягивает руки к цветам, касается пальцами лепестков. Глаза его подозрительно сверкают, будто он сейчас расплачется. Отабек достает из-за спины коробку сепии. — Ты… ты не должен был… — шепчет Юра, но так, что Отабек до конца удостоверяется в правильности своих действий. Должен, если хотел увидеть этот детский восторг в глазах уже шестнадцатилетнего парня. — Подожди минутку, я сейчас, — говорит Юрий и почти выбегает из комнаты, возвращаясь через пару минут с банкой с водой. — Сядь на стул, пожалуйста. Отабек выполняет просьбу, и Плисецкий всовывает ему в руки подсолнухи, достает из коробки один коричневый мелок, и рисует, используя книгу как подставку. — Я никогда раньше не рисовал с натуры, так что не могу сказать, что вышло хорошо, но… вот. На картине Отабек выглядит слегка смущенным, и значит так и есть — Юра всегда рисует правду без прикрас. Рыжеватые тени на бумаге делают рисунок теплым, наполняя его фантомным солнцем. Юра ставит цветы в банку, шепчет «спасибо», и обнимает Отабека. Отабек кладет руки на тонкую талию, зная, что даже у него сейчас поступил румянец. Он меньше смущался, когда впервые поцеловался с девчонкой. — Спасибо, — еще раз шепчет Юрий, и Отабек чувствует, как намокает ткань светлой рубашки около плеча. В тот вечер Юра плачет долго, цепляется за Отабека, выплескивая из себя всю злость на мир, всю боль едва-едва шестнадцатилетнего подростка, потерявшего абсолютно всех. Он засыпает ближе к часу ночи, слабо держась за руку Алтына. Отабек укрывает его одеялом, гасит свет, и, все-таки не удержавшись, мягко прикасается губами ко лбу. *** Майские дни тёплые, сонно-расслабленные и солнечные. Юра носит рубашку расстегнутой на две пуговицы, и Отабек может лицезреть тонкие ключицы, выглядывающие всякий раз, когда Юрий наклоняется, чтобы протереть стол. Какая-то бездомная кошка притаскивает троих котят, и Юра, старательно их вымыв и убедившись, что они могут самостоятельно есть, раздаёт их по посетителям. Ещё происходит довольно необычная вещь — к ним собирается приехать начальство. Самая верхушка, и поэтому Отабек зовёт Юру в кабинет. — К нам едет Он. С бледных щек Юрия мигом сходит вся краска. — Ты же… ты же нигде не налажал? «Тебя ведь не убьют?» — читает Отабек между строк. — Все хорошо. Это что-то вроде осмотра территории. Но мне будет нужна твоя помощь. Юрий выдыхает, нервно улыбается. — В чем? — Он будет со своей четырнадцатилетней племянницей. Ты должен будешь немного её поразвлекать: поговорить с ней, потанцевать. — Я… конечно поболтаю с ней, но танцевать не буду. — Почему? Ты так не любишь танцы? Юра что-то бурчит, теребит край рубашки. Отабек встаёт с кресла, идет к патефону, ставит пластинку. — Ты отказываешься, потому что не умеешь танцевать? Красные уши выдают молчащего Юрия с потрохами. — Я научу тебя. Звучат первые ноты мелодии, и Алтын кладет руку на талию Плисецкого. — Не волнуйся. Доверься мне. Юра вкладывает свою руку в ладонь Отабека, и растворяется. Отабек сейчас слишком близко, и Юра нервно стискивает ткань тёмной рубашки у него на плече. Он старается, и к середине второй мелодии у него начинает получатся делать шаги плавно. Отабек слегка опрокидывает его, нависая сверху, и сердце сбивается с привычного ритма. Отабек и сам понимает, что не выдержит, что сорвется, наплевав на все условности через секунду такой позы. — Думаю, ты справишься. Он смотрит на губы парня, в его глаза, в которых сейчас играет отблесками весеннее солнце и отстраняется. Юра выходит из кабинета поспешно, прислоняется к закрытой двери спиной и трет красные щеки. *** Вечер проходит как нельзя лучше, племянница босса довольна, и он сам улыбается. — У вас здесь достаточно атмосферно, и продажи соответствуют ожиданиям, -говорит он на прощание, пожимая руку Отабеку. Юра приходит к нему в кабинет ближе к ужину, когда по комнате в золотисто-рыжих лучах танцуют искорки пыли. — Ты вчера сделал все великолепно, — говорит Отабек прислонившемуся к подоконнику поясницей Юрию. А потом набирает воздуха в лёгкие, будто готовясь к прыжку, встает и подходит ближе. Убирает за ухо прядку волос, что кажется чистым золотом в свете закатного солнца. И потом спрашивает, решив, что либо сейчас, либо никогда. — С кем тебе больше понравилось танцевать? С ней или со мной? Юра краснеет до кончиков ушей, перехватывает руку Отабека тонкими пальцами. — С ней танцевать было забавно. С тобой я бы танцевал всю жизнь напролет. Это можно считать ответом на заданный между строчек вопрос, и Отабек осторожно прикасается губами к губам. Отабеку потом вспоминается, что в тот момент, когда Юра обнимает его за шею, отвечая с юношеской пылкостью на поцелуй, над Чикаго светило два солнца — одно на светлом небе, другое — в небольшом кабинете, освещая двоим путь любви, предвещая им тепло объятий даже в самые холодные зимы.