23 сентября того же года, город Ашур, запад Истфилда.
За несколько дней путешествия Утер уже успел сродниться с обитой мягкой тканью скамьей роскошной повозки. Несмотря на то, что этот экипаж был самым удобным из всех, в которых ему только доводилось ездить, и все же король Вестфилда предпочел бы лошадь — на ней не пришлось бы трястись по кочкам больше недели. Правда, нельзя сказать, что втайне Утер не наслаждался дорогой — он порою не имел времени даже на отдых, позволяя себе иногда расслабиться лишь в Мэрильен. Но сейчас, кажется, сама судьба решила этот недостаток ему возместить. Нет, Утер не мог флегматично предаваться созерцанию, в отличие от Идриса, и даже в пути выполнял некоторую долю государственных дел: в десятый раз перебирал наброски дипломатических писем, обдумывал, стоит ли поднимать ввозную пошлину на металлы, как предлагал совет. И всё же это нельзя было назвать трудной работой. И сонное, сладостное умиротворение, овладевавшее им всё чаще, отрывавшее от бесконечных дел, открывало в проплывающем за окном мире новую прелесть, ранее в круговороте жизни остававшуюся незамеченной. Вонзались в небосвод пики гор, зябко кутавшиеся в белые накидки облаков, а леса Вестфилда постепенно редели, становились ниже. Все чаще встречались сухие ветвистые кустарники, а пестрые лоскутные одеяла полей и зелёный шелк лугов сменялись засушливой, выжженной безжалостным солнцем землёй. В южном Истфилде природа не была столь благосклонна к людям, как в северо-западной его части, граничащей с Вестфилдом, и занимались здесь в основном животноводством, не надеясь на редкие дожди. В излучинах двух великих рек с их многочисленными притоками, разумеется, сажали многие культуры, вроде зерновых или теплолюбивых деревьев, но в пустыне, которая начиналась буквально в двух лигах от Ашура, урожаи гибли быстро. И хотя географически территория Истфилда была больше, в Вестфилде жить было благодатнее. Неудивительно, что Идрис мечтает заполучить себе столь лакомый кусочек.
Общество Идриса очень скрашивало долгую поездку: все же в беседе любая дорога проходит легче и быстрее. Конечно, все возможные темы для разговора уже были исхожены вдоль и поперек, и все же мужчинам всегда находилось, о чем поговорить. Идрис был легок в общении — правда, лишь с равными, а таких можно было пересчитать по пальцам. С сопровождавшими повозку стражниками — «чернью», как он выражался, король Истфилда общался отстранённо, свысока — и, естественно, сам себя обрекал на высокомерное одиночество. Наверняка в этом было виновато и давление окружения, требовавшее вести себя соответственно статусу потомка богов. Утер на месте спутника уже давно бы изменил своим принципам и предпочел тоскливой неделе в гордом одиночестве вежливые беседы со своими людьми, будь они даже тридцать раз простолюдинами. Но не ему было об этом судить: восток все-таки дело тонкое. А если закрыть глаза на культурные различия и быть терпимее к недостаткам, то можно получить взамен очень приятного собеседника.
С момента поездки в Мэрильен с истфилдской правящей семьёй Утер и не видел дочь: слишком занят был. Внешнеполитическая ситуация обострялась, и явно не за горами была война. В противовес явно готовящейся к вторжению Маравии он налаживал контакты с западными герцогствами, осколками другой некогда великой империи, ездил с посольством к северянам, на родину своей покойной жены. В этих поездках как-то незаметно промелькнуло лето, оказавшееся для Камелота самым жарким и засушливым за последний десяток лет. А осенью решил нанести ответный визит в Истфилд, приняв приглашение давнего приятеля. Такими приглашениями Истфилд и Вестфилд обменивались чуть ли не раз в полгода, однако тот визит Идриса в Мэрильен, который стал первым за десяток лет, позволил преодолеть стену различий, успевшую образоваться в постоянных столкновениях политических интересов и вежливых дипломатических отписках.
— Надо будет успеть вернуться в Мэрильен до праздника рождения Артурии, — заметил Утер, скорее для себя, чем для Идриса, флегматично созерцающего пейзажи. Тот слегка повернул голову и удивленно поинтересовался:
— Вы хотите отмечать его в Мэрильен? Я думал, праздник состоится в столице.
— Моя дочь формально еще не является наследницей.
— Помилуйте, обряд состоится через неделю! Почему бы вашей дочери не поехать в столицу заранее и не пройти его в день своего рождения? Черни тоже надо почувствовать себя приобщенной к королевским торжествам, — когда в голосе Идриса появлялись эти весёлые нотки, Утеру приходилось собирать выдержку в кулак и объяснять августейшему собрату, что в Вестфилде нет религиозной тирании и никогда не будет, и не стоит мерить соседей мерой Истфилда. И все же с каждым разом держать себя в руках становилось все сложнее.
— Вынужден с вами не согласиться, — сдержанно произнес Утер. — Праздники, в которых участвуют и подданные, очень сильно ударяют по государственному бюджету. К тому же у Артурии впереди ещё и обряд, после которого состоится серия приемов, а потом помолвка с Вашим сыном. Это тоже очень значительное мероприятие, требующее больших вложений, и в условиях обострения тем более не желательно…
— Все-все, я понял, — рассмеялся Идрис. Он выглядел невероятно довольным. — Вы в святые метите, и кто я такой, чтобы вам мешать?
— Скорее, не мечу в грешники, — сдержанно поправил Утер. «В отличие от вас», — это осталось несказанным, ибо король, ведущий беседу с другим королём, такого произнести не мог. Если, конечно, его имя не Гильгамеш — но кто в его возрасте был сдержан в своих высказываниях? Повзрослеет и, возможно, станет иронизировать более тонко — по примеру отца… по крайней мере, Идрису хотелось на это надеяться.
А за окном начинался Ашур. Честно сказать, до самого города было еще довольно далеко — невысокие дома из обожженного кирпича только-только начинали прорастать за окном подобно грибам после дождя, причём с таким интервалом, будто бы пугливо сторонились своих собратьев. Едва ли достигавшие двух этажей, выбеленные от времени и покрытые крышей из глиняных черепков, зато с тщательно выписанными краской узорами вокруг узких проемов окон. А еще тонущие в зелени садов — будто бы в противовес пустыне, подступавшей к городу со всех сторон, жители стремились заполнить садами всю более-менее плодородную почву. Правда, выжженные солнцем и запыленные за лето листья производили впечатление удручающее, зато весной, должно быть, у жителей окраин возникало впечатление, будто вокруг расплескалось Изумрудное море, до которого отсюда предстояло ехать не менее десяти дней, на границу с Вестфилдом. Казалось, ашурцы, втайне мечтавшие побывать на море, но не готовые пускаться в долгое путешествие, попытались создать его отдаленную копию у себя дома. Утер их понимал: море он любил. Великие реки, даровавшие жизнь чахлым пустыням Истфилда, не могли заменить бархатной влажности приморского бриза. Хотя если человек не видел моря ни разу в жизни, может ли он по нему скучать?
— В молодости вы не были таким святошей, — произнёс Идрис, вырывая друга из раздумий.
— А вы были задирой и авантюристом, не хуже вашего сына, — отшутился Утер. И хотя он преувеличивал: молодой Идрис не мог бы соперничать в своей гордыне со своим же наследником, но король Истфилда юмор понял.
— Хотите сказать, что я перестал им быть? — вздернул он бровь. Утер усмехнулся краешком губ, не глядя на него.
— По крайней мере, сейчас вы не попытаетесь флиртовать с северной принцессой. На приёме, где присутствует её отец… И жених, — добавил он, и Идрис, не выдержав, рассмеялся.
— Ну здесь вы правы, сейчас я бы не стал рисковать и давать повод для войны сразу с двумя государствами. Как максимум с одним, — в тон Утеру закончил он.
Повозка замедлила ход, а затем и вовсе остановилась, и в воцарившейся тишине стали слышны звуки города. Скрип колёс, стук конских копыт, а еще гвалт многотысячной толпы, собиравшейся в торговых рядах у главных ворот. Очень удобное расположение с практической точки зрения: купцы, приезжавшие в Ашур, могли торговать недалеко от въезда в город, не создавая своими гружеными телегами толкотню и не мешая горожанам. Сейчас, когда день клонился к вечеру, а солнце уже не палило со всей своей беспощадностью, должен был наступить второй из самых прибыльных для торговцев периодов. Вот и рынок наверняка был наводнен людьми. Для проезда королевского экипажа самое неподходящее время. Потому Утер даже не удивился остановке.
Однако Идрис вскинул брови и выглянул в окно, обращаясь к крепкому невысокому мужчине, закутанному в складки хлопкового одеяния — командир стражи, сопровождавшей экипаж, как раз подошёл к ним.
— Эриш, что произошло? Почему мы остановились? — с величественным, даже в чем-то изысканным недовольством поинтересовался Идрис. Негромко — но кто бы дерзнул его не услышать?
— На дороге перевернулась телега с мехами, — отрапортовал Эриш густым басом. — Мы как раз собирались пойти проверить, не разбойники ли это.
— Криворукие шавки это, а не разбойники. Давайте быстрее: чем стоять здесь до конца дня, можно просто свернуть на северный обьезд, — уронил Идрис сквозь зубы, и Утер не сдержался и фыркнул. После десятилетней разлуки со старым приятелем он-то уже начал думать, что тот стал воздержан в словах, и слово «шавки» мазнуло на краю памяти давно забытым ощущением ностальгии.
Открывавшаяся за окном картина напоминала о городе только издали, являясь лишь слабым намёком на него. Но и досюда сухой ветер доносил свойственную всем южным городам причудливую смесь запахов: грязь и что-то жареное, благовония и свежая выпечка, острый дух специй и кислая вонь животных. В жарком, сухом воздухе, горячим плащом укутывавшем плечи, эти запахи ощущались намного сильнее, вынуждая жителей прибегать к различного рода эфирным маслам и благовониям для того, чтобы перебить их и отогнать вездесущий гнус.
Но здесь, в пригороде, резкие и сладкие ароматы благовоний заменяли плодоносящие деревья. Персики, гранат, олива — их запахи не были столь резки, но, пожалуй, более приятны. А еще — напоминали о детстве. Невесомо, на грани узнавания, растревожив сердце слабым касанием перышка и вновь исчезая. И Утер, утомленный поездкой в нагревшейся за жаркий день повозке, не выдержал: первым открыл дверь и ступил на дорогу, остановившись у обочины, напротив неказистого глинобитного дома. Невзрачного на вид, но этим и выбивающегося из ряда расписных фасадов, дани восточным традициям.
— Знаменитая ашурская винодельня, — сообщил Идрис, выбираясь из повозки вслед за Утером. Сощурился на миг от слишком яркого света, усиливающего цвета в несколько раз — Пожалуй, самое популярное заведение юга Истфилда, знаменитое своим персиковым вином, а еще своей псарней, которую содержит сын хозяина — в другой, дальней части дома. Правда, практически все элитные щенки отправляются ашурскому энси, и все же я, как лугаль, будь на то мое желание, имею право на лучший помёт, — не без ноток превосходства закончил он.
— Уж не здесь ли вы приобрели своего четвертого пса? Кажется, Хора? — поинтересовался Утер, в который раз продемонстрировав удивительную внимательность к деталям.
— Ваша память порой приводит меня в изумление. Да, хозяин преподнес мне лучшего щенка: верного, грациозного и потрясающе послушного. Право, я бы хотел, чтобы мои подданные были такими, как этот пёс, — весело произнес Идрис, и Утер приподнял уголки губ в вежливой улыбке. — Но, пожалуй, этих собак лучше видеть самому. Заодно мы могли бы испробовать знаменитого вина — оно и впрямь весьма недурно.
— С превеликим удовольствием, благодарю вас, — сдержанно кивнул Утер, будто бы только из вежливости принимая приглашение.
Хотя, стоило признать, после жары очень хотелось пить, а потому предложение оказалось весьма кстати. И мужчины ступили вглубь прохладного помещения, пахнущего пряностями и перебродившими уже фруктами, мокрым деревом, а еще какими-то восточными маслами, сладкими, с еле уловимыми нотками горчинки. После дневной жары эта прохлада, сдобренная чудесными ароматами, пьянила не хуже вина, и поспешивший навстречу гостям перепуганный юноша — по всей видимости, младший сын хозяина — был отправлен Идрисом за бутылью лучшего напитка. Когда же мальчик, не задавая лишних вопросов, умчался в погреб, Идрис провел августейшего собрата на веранду, туда, где среди деревьев резвились крупные псы — два десятка, не меньше. Ухоженные, со светлой длинной шерстью и острыми мордами, даже на беглый взгляд дорогие и красивые, они составили бы честь псарне самого привередливого собаковода. Они были увлечены игрой и даже не обратили внимания на людей, лишь одна молоденькая собачонка, легко вскочив на ноги, потрусила по направлению к веранде. Вдумчиво принюхалась, вильнула хвостом и коротко гавкнула — скорее приветственно, нежели угрожающе. Любая другая наверняка проявила бы настороженность, однако эта все еще сохраняла остатки щенячьей доверчивости к миру.
— Собак положено держать не за забором? Помнится, раньше здесь находился вольер, — произнес Идрис, краем глаза заметив, как вернулся хозяйский сын с бутылью темного стекла и двумя деревянными кубками. Кубки были простыми, лишь по краю украшенными выжженным узором, но чистыми и на вид ни разу не использованными. Возможно, их держали специально для важных гостей.
— Так, милсдарь, у них час прогулок. Вечером мы отправляем их в дальнюю усадьбу, она обнесена толстой стеной. Хотя мы очень серьезно занимаемся дрессировкой: животные выучены так, чтобы даже на прогулках не выходить на улицу без команды. Нарушают лишь несмышленые щенки, но их тоже учим по мере возможности…
— Достаточно было одной фразы, мальчик. А остальное время лучше бы потратил на разлив вина. Почему отец-то не удосужился выйти навстречу сюзерену?
На миг мальчик замешкался и даже чуть не выронил бутыль, но все же удержал. Быстро наполнив кубок, протянул его Утеру, а потом, запнувшись, ответил:
— Приболел отец, милсдарь. Как со вчерашнего сбора урожая прихватило, так с тех пор и не встает. Уже и за доктором послали, и матушка заварила одолень-траву — без толку…
— А мать-то почему не вышла? Тоже прихватило? — поднял бровь Идрис. Он не был зол — да и как можно злиться на несмышленого ребенка, которому едва минуло тринадцать, а уже приходится прислуживать высочайшим гостям в отсутствие старших? Однако хозяйский сын об этом не догадывался: он испуганно заморгал, видимо, лихорадочно пытаясь найти ответ на вопрос. Идрис почти видел, как хаотично мечутся его мысли, с трудом преобразуясь в речь. И все же стоило признать, что лицезрение столь явного испуга его забавляло. Мальчик протянул королю подозрительно подрагивающий в руке бокал и сбивчиво выдал:
— Так как же, пресветлый… Отец узнает, что мать выходила к гостям одна, осерчает…
— Потрясающе. Для этих людей мифические приличия дороже, чем уважение к сюзерену, — величественно уронил Идрис. Сын хозяина совсем смешался — вспыхнув до корней волос, он пробормотал что-то про Абена, старшего брата, которого непременно позовет, если его величество того желает, и ретировался.
— Вам весело издеваться над мальчиком? — после небольшой паузы произнес Утер, и отпил большой глоток из своего кубка, скрывая легкую усмешку. И выдержка Идриса все же подвела: он совсем не по-королевски фыркнул, а потом расхохотался, и сам не понимая, что было смешного в этой ситуации. Не в первый раз подданные робели перед ним, но сейчас, наверное, подкупал детский, незамутненный страх, без тени раболепия — скорее, оный был близок к щенячьему восхищению. Будто бы он, Идрис, и впрямь был небожителем, в ореоле солнечных лучей материализовавшимся на крыльцо.
— Разумеется. Пинать детей, конечно, нехорошо, но если все будут проявлять такое же неуважение, как и эта семья, что останется от порядка в государстве?.. ох, бездна! — выругался он. Кубок, неосторожно задетый локтем, с глухим стуком упал на пол, расплескав весь напиток. Воздух мгновенно наполнился изумительным пряным ароматом, на жаре только усугубившим жажду. — Что за невезучий город! Я, быть может, приехал сюда только ради этого вина!
Утер задумчиво погладил собаку, сидевшую у края перил. В то время как остальные животные упрямо делали вид, что никаких незнакомцев здесь нет, эта же, наоборот, будто стремилась привлечь внимание. Она заглядывала в глаза, а стоило мужчине заговорить, любопытно наклоняла голову набок и коротко, дружелюбно тявкала. И король Вестфилда не выдержал молчаливой дистанции со столь доброжелательным животным: протянув руку, он погладил гладкую, лоснящуюся шерсть, почесал собаку за ухом, заставив сощуриться от удовольствия.
— Купить ее, что ли, для Артурии… Она любит собак, подарок пришелся бы ей по душе, — произнес он. Будто отвечая на его слова, собака ткнулась мокрым носом в его ладонь.
Дом они покинули вскорости, и не с пустыми руками: Идрис, раздосадованный собственной неосторожностью, в отместку приобрел целую бутыль так и не доставшегося ему вина, что благотворно повлияло на его настроение. Старший сын винодела, все-таки почтивший высочайших особ своим вниманием, вполне спокойно их обслужил — его волнение выдавали только слегка подрагивающие руки. Утер, не торгуясь, отдал за собаку два истфилдских золотых. Хозяева дома вниз так и не спустились.
А стоило королям выбраться из благоухающей зелени сада на дорогу, к ним тут же подошел Эриш — будто караулил. За его спиной все еще толпились с десяток груженых доверху телег, ожидающих, когда незадачливый торговец, виновный в перекрытии дороги, соизволит собрать товар и отогнать собственную повозку с пути. Те же, для кого не было важным попасть в город именно по этой дороге — селяне и конные горожане — делали крюк вдоль городских стен, до северного тракта. И, коротко отрапортовавшись своему королю, Эриш дал отмашку повернуть к северным воротам. Он выглядел раздосадованным, наверняка ощущая вину за то, что подвел своего короля и заставил того томиться ожиданием на солнцепеке. Да и вряд ли столь убивающийся по испачканному в пыли товару хозяин перевернутой повозки мог оказаться разбойником под маскировкой. Но пенять начальнику стражи за то, что он предпочел перестраховаться, Идрис не стал: при всех своих недостатках, ценить в людях чувство долга и преданность он умел. И карета, подпрыгивая на дорожных ухабах, покатила к северным воротам. Короли больше не разговаривали, пребывая каждый в собственных раздумьях. Утер меланхолично трепал по холке собаку, а та, сидя на полу тряской повозки, неотрывно смотрела на нового хозяина и подергивала хвостом.
— Я могу понять трепет перед королем, но настолько… Ваши подданные всегда такие напуганные? — поинтересовался Утер, когда их плотной пеленой звуков, духоты и острого запаха грязи и пряностей окружил город. Идрис пожал плечами, вызывая в памяти лицо мальчишки. Стоит сказать, тот и впрямь выглядел так, будто перед ним материализовался огнедышащий ящер, а не человек из плоти и крови, пусть даже и связанный родством с богами. Однако по привычке он отмахнулся, не желая думать о причудах черни.
— Чего еще ждать от провинциалов? К тому же это ребенок, а дети воспринимают мир с большим восхищением и трепетом, нежели взрослые.
Кажется, Утер собирался что-то ответить, даже открыл рот, но не смог — лишь судорожно схватил губами воздух. Король Истфилда не понял в первое мгновение, что произошло: он, будто во сне, лицезрел, как спутник судорожно хватается за собственное горло, царапая его ногтями, а его лицо приобретает лиловый оттенок. Лишь первый хрип вывел из оцепенения — Идрис метнулся к Утеру, кажется, пытающемуся расцарапать собственное горло скрюченными пальцами. Где-то заскулил пёс, когда ему наступили на лапу, но Идрису было на это плевать. В висках набатом била кровь, а разум, всегда такой цепкий и холодный, привыкший к принятию изощренных решений, настойчиво твердил, что медлить с действиями нельзя…
Идрис с силой выдохнул, приводя в порядок мысли. Что могло случиться? Апоплексический удар? Отравление? Припадок тщательно скрываемой болезни? Что может сделать он, далекий от медицины настолько, насколько это только возможно? И, пожалуй, он принял единственно правильное в тот момент решение.
— Эриш, живо сюда! — рявкнул он, насколько хватило мощи легких. И с леденящим ужасом сознавая: он ничего не может сделать, потому что банально не знает, как действовать. А тем временем у него на коленях умирал друг.
Экипаж дернулся, останавливаясь, и дверь распахнулась, являя удивленного начальника охраны. Тому потребовалась лишь доля секунды, чтобы оценить ситуацию: осторожно перехватив обмякшего Утера, он перевернул его лицом вниз. На пол закапала алая жидкость: вино или кровь, Идрис понять не мог.
— Он потерял сознание, — ровным голосом сообщил Эриш, с немалым трудом поднимая бесчувственное тело и усаживая его на сиденье. Вытер тонкую алую струйку, стекающую по подбородку, мимоходом заглянул под сомкнутые веки, долго нащупывал пульс, а потом развернулся к своему королю, протягивая ему руку. Только сейчас Идрис заметил, что так и сидит на полу, а в его бок взволнованно тычется собачий нос. — Ваше величество, если вы не пострадали, вам тоже лучше сесть: чем быстрее мы доберемся до дворца энси, тем лучше.
Идрис не сдержал ругательства и вскочил на ноги с совсем не царской поспешностью — впрочем, его сейчас нисколько не волновало, как он выглядит со стороны. Да как этот человек, казалось бы, столь разумный, не осознает необходимости немедленно спасать жизнь Утера? Его собственная интуиция буквально вопила ему, что необходимо принимать меры сейчас, немедленно, иначе потом будет поздно.
— Не лучше ли поискать лекаря, вместо того, чтобы бессмысленно продираться по городским улицам? — произнес Идрис, изо всех сил стараясь говорить спокойно. Но мысли, как назло, с огромным трудом облекались в слова.
Эриш думал безумно долгий миг, во время которого Идрис боролся с желанием подойти и хорошенько встряхнуть начальника охраны, почему-то решившего дать себе время на раздумья именно сейчас. Однако прежде, чем терпение короля лопнуло, начальник стражи покинул экипаж и резво соскочил со ступенек.
— Я разузнаю, где находится ближайший лекарь, — проговорил он, быстрым шагом направившись к ближайшим стражникам. Идрис задумчиво лицезрел, как он разговаривает, как медленно, преступно медленно идет назад. На Утера король Истфилда малодушно не смотрел, просто не мог себя заставить: видеть бледным и неподвижным, отмеченным печатью недуга его, всегда сильного и невозмутимого, было слишком тяжело. У ног беспокойно крутился давешний пёс, норовя то подбежать к новому хозяину и потереться о его ноги, то вопросительно заглядывать в глаза королю Истфилда, упираясь лапами в колени. Глупый зверь не понимал, что стряслось, но чувствовал неладное, как и многие неразумные создания. Хотя порою Идрис был уверен, что собаки умнее некоторых людей. Благороднее так точно.
***
Поджарый, сухощавый доктор в бледно-коричневом фартуке споро переливал в одну склянку жидкости из двух разных флаконов. Разумеется, простые городские доктора не могли себе позволить такой роскоши, как стеклянные сосуды, но этот врач был весьма небрежен со столь хрупким материалом — неудивительно, если верить словам стражника, именно этот доктор лечил самых влиятельных людей Ашура. Хотя даже он, должно быть, не ожидал увидеть самого короля на пороге своего жилища. И всё же повел себя вполне спокойно: подробно отвечал на все вопросы, и, что немаловажно, без полных загадочности пауз, свойственных некоторым представителям профессии. И Идрису это импонировало.
— Даже обидно: банальный красный мышьяк, — врач поднес к носу сосуд и легко потряс его, будто бы ценитель напитков, пытающийся уловить «тонкий аромат». — Родственник «короля ядов» — слышали, может быть. Обнаружить его непросто — ни вкуса, ни запаха, определяется только при помощи серебряного реагента и очень легко маскируется под иные болезни. Я сделал для господина всё возможное, но, боюсь, шансов у него очень мало. Вряд ли он доживет до завтрашнего утра, — без обиняков закончил он.
Так просто. Несколько слов — и еще одна ниточка, ведущая Идриса в детство, надорвалась. Он-то думал, что после смерти старшего брата, должного унаследовать трон, забыл это острое, сосущее чувство потери. Вроде бы вырос, заматерел, оброс жестким панцирем, утратил всякую сентиментальность — а сейчас оказалось, что эта броня не прочнее яичной скорлупы. Глядя на своего подданного, Идрис с горечью осознавал, что даже он, провинциальный доктор, сейчас намного более защищен — потому что имеет ту власть, которая способна выбить из равновесия всего парой заурядных слов.
А доктор говорил об этом так спокойно — не равнодушно, но совсем буднично, будто бы сообщая о том, что собирается засуха. Впрочем, чего ожидать от немолодого уже человека — должно быть, он сообщал плохие новости десятки, а то и сотни раз. И наверняка люди реагировали намного сильнее, чем величественный король, благословенный и помазанный на царство самим Эа, который позволил себе только сухо кивнуть в знак того, что услышал. А пустота размером с огненную бездну — она там, в груди, под кожей и клетью из ребер, опутанная сетью кровеносных сосудов и крепко сжатая в тисках самоконтроля. В этот момент Идрис был почти готов признать правоту Утера в том, что короли в первую очередь — светоч в божественных руках, а светочу не положено испытывать эмоции. Он-то всегда доказывал обратное заклятому другу: смеялся, когда весело, злился, если в душе клокочет злость — но сейчас стоял в полутемной, пахнущей спиртом и травами мастерской доктора, и понимал, что проиграл их давний, почти бесконечный спор.
— Ваше величество… — вновь позвал доктор, и Идрис невольно вздрогнул, застигнутый врасплох в своих раздумьях. — Я подумал, что вы должны знать. В той бутыли, что принес мне господин начальник стражи, тоже были обнаружены следы красного мышьяка. В меньших дозах, но даже такого количества вполне хватило бы, чтобы убить взрослого мужчину в течение недели.
— Я понял. Эриш, слышали? — рассеянно, скорее по привычке, чем из необходимости, обратился Идрис к своему сопровождающему. Эриш, карауливший у дверей — то ли из предосторожности, то ли из опасения попасть под горячую руку непредсказуемого монарха — ступил на середину комнаты и склонился в поклоне.
— До последнего слова, Ваше величество. Это нельзя оставлять просто так: как только прибудем в столицу, я отдам распоряжение…
— Об этом после, — жестом прервал его Идрис. — Прежде всего стоит позаботиться о том, чтобы его величество перевезли во дворец энси. Не стоит оставлять его здесь.
— Но Ваше величество, я бы рекомендовал вам не оставлять пострадавшего без присмотра… — вмешался врач, но, наткнувшись на мрачный взгляд сюзерена, осекся. Уже направившись к двери, король обернулся к хозяину дома и ровно, не допуская возражений, проговорил:
— Я оценил вашу компетентность, мастер, и все же настаиваю. Когда можно будет перевезти его?
— Если состояние не усугубится, уже к вечеру. И все же мое мнение неизменно, нужен врач, — почти с вызовом закончил мужчина. Идрис вскинул бровь: надо же, нечасто в Истфилде можно встретить столь откровенную непокорность. Он-то ожидал, что провинциалы будут излишне тихи и робки, но этот доктор разбивал всякие стереотипы. — Я всего лишь хотел предложить сопровождать господина ко двору градоправителя, куда я вхож, как придворный доктор.
Вот как. Что же, неудивительно: богатое убранство, стекло и серебро, отсутствие привычного трепета перед знатью и вместе с этим — высокий профессионализм и прямота. Идрис не видел повода отвечать отказом на столь резонное предложение. Конечно, доктор дерзок, но Идриса сейчас это совсем не волновало — куда важнее были профессионализм и надежность. Великие боги, как же в смутные времена этого не хватает… Иногда одна-единственная глупая и нелепая смерть способна переменить ход судьбы — как было при осаде Истфилда войсками Олоферна. Смерть Утера приводила на престол Артурию, отдавала Вестфилд под протекторат Истфилда, а после заключения брака двух наследников — объединяла Милесскую империю в прежних ее границах. Смерть Утера оказалась на руку истфилдской короне — но какое это имеет значение, когда умирает… друг?
Да, пожалуй, все-таки друг. Сколь бы ни возводились между ними границы из государственных интересов и абсолютно разных мировоззрений, они так и остались друзьями. Пошедшими разными дорогами, осмеивающими каждый выбор другого, и все же — друзьями. А разве по древнему кодексу Истфилда, восходящему корнями к неписанным законам Урука, не должен был Идрис первым делом занялся розыском виновников и кровной местью?
Но, к сожалению, он был для этого слишком стар — и скован по рукам и ногам собственным титулом. Всемогущего — и беспомощного — короля.
…Прогноз доктора все же не оправдался — в тот момент, когда стражники, отправленные Эришем, ступили в дом лекаря, Утер уже испустил дух.
***
Ашур. Резиденция энси
Дворец энси был обустроен со всей возможной роскошью, какую только мог позволить себе глава южной провинции, расположенной практически на самой границе с неспокойной Маравийской сатрапией. Золото и глазурь, хрупкие смуглые танцовщицы в летящих одеждах и важно гуляющие по двору павлины, пышные растения в кадках и причудливые клетки на стенах, внутри которых чадили факелы. Множество диковинок, потрясающая, по словам хозяина, сокровищница с коллекцией удивительных редкостей — возможно, они увлекли бы Идриса, но не сегодня. После краткого обмена любезностями он лишь коротко поинтересовался о том, в какой части здания располагаются гостевые покои — а потом, ни слова ни говоря, направился туда. К счастью, его титул позволял захлопнуть дверь у излишне многословного хозяина перед носом.
От остального Истфилда, и тем более западной архитектуры, в этом дворце остались только дворики, которые являли собой центр композиции. Всё остальное буквально кричало о родстве с Маравией, будто бы владелец дворца старался подчеркнуть это в каждом узоре, каждом штрихе. Почти глухие белые стены с крохотными проемами окон, закрывавшимися ставнями на варварский манер, и не вязавшаяся с этой простотой фасадов пышность внутреннего убранства — ажурные перегородки, безумно дорогие, но очень массивные колонны, на которых тяжело лежал абсолютно плоский, низкий потолок. Обилие ярких узоров визуально делало его еще ниже и массивнее, а недостаток пространства лишь усугублял это впечатление.
Расписанные изнутри могильники. Коробки с людьми.
Дворец претил Идрису до зубовного скрежета, и дело было не только в плохих воспоминаниях, которые навевала эта мерзкая манера здания походить на дворец сатрапа. Учитывая, что именно успело случиться за этот демонов день, ассоциация с могильником оказалась невероятно яркой и жуткой. И точной.
Кажется, будто бы и не прошло два десятка лет — ситуация до боли напоминала ту, в которой оказался юноша, совсем еще мальчик, лишь немногим старше Гильгамеша. Тогда одна смерть тоже изменила всё, если не для государства — кто поручится, что всё сложилось бы иначе, взойди на престол принц Хагаль, а не принц Идрис? — то для одного человека точно. Для того, кто, будучи младшим, ни при каких обстоятельствах не должен быть унаследовать трон. Кто был отозван из Вестфилда, где воспитывался, и сослан отцом к давнему сопернику, практически врагу. Формально — с дипломатической миссией, фактически — стать заложником при дворе. Мог ли Идрис в свои семнадцать лет рассчитывать на то, что в один прекрасный момент его назовут великим лугалем, божественным королем Истфилда? Впрочем, он не был уверен, что переживал бы из-за отсутствия на своем челе тяжелой короны, равно как и из-за того, что вынужден жить не на глазах не замечающего его отца и вечно занятого брата. Намного тяжелее было перенести разлуку с единственным на тот момент другом, к которому он успел притерпеться за несколько лет совместного обучения. Тот, с кем Идрис успел подраться множество раз, кому устраивал десятки изощренных пакостей — а потом почему-то понял, что, в отсутствие Утера, мир его стал в одночасье пуст и скучен. Простое существование в роскоши, зачем-то маскирующееся под удачную жизнь.
Как и это дворец — могильник, маскирующийся под богатый особняк. Склеп для одного-единственного человека, стыдливо укрытого с головой льняным одеялом.
— Демоны, сколько можно, — прошипел Идрис себе под нос, в сотый раз возвращаясь к письму. Чернила на острие письменного стика давно уже высохли, и пришлось вновь окунать кончик в чернильницу. Строки ложились на бумагу скупо и невыносимо медленно, с огромным трудом преобразуясь из роя мыслей в связные слова.
Разделяю горечь потери для Вас и государства, но все же мой долг велит со всем прискорбием сообщить Вам…
— Ваше величество, прикажете сообщить охране о возвращении в столицу?
Ах, да. В столицу. Что-то такое он и впрямь говорил Эришу — вечность назад, по дороге сюда, практически не осознавая, что с ним происходит, мечтая лишь лечь и заснуть часов на двадцать. Немудрено, что забыл — последние сутки он провел здесь, с демоновым свитком, не сомкнув глаз. Составлял официальное письмо, не столько безутешной дочери и наследнице, сколько Совету — к сожалению, именно советники будут до коронации Артурии решать все вопросы.
— Отдайте приказ выступать завтра утром, — кивнул Идрис. Услышал, как тихо закрылась за стражником дверь, потер виски, разгоняя усталость, а потом не выдержал и оглянулся на Утера. Простое движение отзывалось в голове пульсирующей болью — переутомление и переживания сыграли свою роль в его состоянии. Впрочем, ему ли было жаловаться — того, кого от смерти спасла простая случайность в виде опрокинутого кубка?
Скрипнул стул. Заскулила собака, поднимая голову на звук шагов: Идрис так и не решился ее выгнать. Зашуршало покрывало, и взору предстал бледный лик светловолосого мужчины. Неподвижный и, кажется, совсем не принадлежащий Утеру Пендрагону — хотя, без сомнения, это был он. Смерть меняет до неузнаваемости всё, к чему прикасается, это известно давно. И всё же на миг в душе Идриса всколыхнулась слабая тень надежды. Глупо. Разумеется, это Утер, и не стоит позволять своему уставшему мозгу манипулировать восприятием действительности. Но, может, будь это правдой хоть на грош, Идрис смог бы облегчить это едкое чувство вины? Типичное чувство вины, известное любому, кто имел несчастье бессильно наблюдать, как умирает человек. Близкий или вовсе нет, была ли смерть случайностью или закономерным итогом — нам почему-то всегда кажется, что мы непременно могли бы что-то сделать, хоть что-то. От него не застрахованы ни короли, ни нищие, ни кто-либо, хоть однажды, хоть в малой степени, испытывавший чувство сострадания. А самое жуткое — что с этим ужасным чувством совсем ничего нельзя поделать.
Быть может, сложись всё иначе, не он, а Утер рассыпался бы в объяснениях перед наследником. Впрочем, вряд ли Гильгамеш сильно бы расстроился — скорее, разгневался бы, но не из-за смерти отца, а из-за дерзости отродья, посмевшего покуситься на великого короля. Стал бы он обвинять Утера в причастности к преступлению? Конечно, но исключительно потому, что это выгодно. Прекрасный повод ослабить Вестфилд, развязать войну и непременно ее выиграть… Счастливец. У него было достаточно полководческого таланта, чтобы все соседи считали его опасным противником, и достаточно самоуверенности для того, чтобы не бояться доказывать что-то силой. Пожалуй, Гильгамеш был бы намного лучшим королем. Быть может, тогда Идрис всё же смог бы позволить себе священное право мести?
Глупости.
Через силу сделав глубокий вдох, что очень помогало избавиться от лишних эмоций, Идрис коснулся лба Утера двумя пальцами, благословляя его старинным милесским жестом. И, бережно накрыв одеялом, вернулся к письмам. Как бы ни хотелось позволить себе сесть в тишине и раствориться в воспоминаниях о давно канувших в лету днях, промедления государственные дела не терпели. Маравийская империя усердно готовилась к войне, и нужно было успеть заключить брачный союз до того, как она начнет наступление. Взойти на престол Артурия должна уже рука об руку с Гильгамешем, здесь ничего не попишешь. Остается лишь подтвердить уже задуманное в нескольких письмах — и вернуться в свой Урук, к опостылевшим подданным и довольно смышленым, но нерасторопным советникам. Составлять эдикты, выносить решения, готовиться к встрече посольства Лао — и забыть о своем желании приехать в Вестфилд и отдать последнюю дань памяти верному другу. А потом собственноручно найти зачинщиков преступления и казнить со всею жестокостью, глядя, как корчится в муках этот жалкий червяк, возомнивший себя вершителем. Но он — король. Его удел — принести вестфилдским дипломатам соболезнования и делать вид, что не случилось ничего, перевернувшего его душу.
...Рядом с бездыханным телом Утера Пендрагона, благородного короля, за роскошным резным столом сидел мужчина, щурясь на огонек свечи и упрямо выводя кончиком стека ровные буквы. Мужчина был красив, богат, могущественен и еще далек от осени своей жизни — но почему-то ощущал он себя невероятно старым.
