***
9 марта 526 года. Саба, Маравийская империя — Святейший понтифик Сакры и мы, легат его, Клемент, счастливы приветствовать вас здесь, в Сабе, освобожденной святым воинством от неверных. Ваша дорога прошла успешно, Ваше величество? Артурия подхлестнула коня, посылая его вперед, навстречу собеседнику. Сэр Галахад, с недавних пор занимающий пост личного королевского телохранителя, проводил своего сюзерена встревоженным взглядом. Неудивительно: учитывая обстоятельства смерти предыдущего короля, рыцари были обеспокоены визитом короля нынешнего в чужое государство. Конечно, в попытку понтифика убить правителя союзного Сакре государства почти не верилось, и все же Артурия решила не пренебрегать осторожностью. Помня совет отца не мерить людей, особенно политиков, меркой собственного благородства, она предпочла отправиться в этот длинный поход вместе с третью своих верных рыцарей и отрядом стражи помимо свиты — вполне сойдет за почетный караул. Впрочем, и сам легат, хоть и рассыпался в заверениях в собственном восторге и доверии к королю Вестфилда, не побрезговал сопровождением из рыцарей креста, наверняка самых элитных воинов. Так что встреча оказалась вполне честной даже с точки зрения довольно жесткого кодекса рыцарского этикета. — Благодарю за беспокойство, преподобный, милостью Создателя наша дорога была легка, — ровно ответила Артурия. Легат склонил голову в знаке уважения. — Я слышал, что Создатель благоволит славному Артуру. Если бы не ваша помощь в этом походе, победа не была бы столь быстрой и легкой. Только с вашей помощью мы смогли захватить Сабу, издревле известную, как колыбель антарианства. И я очень сожалею, что вас встречает столь малый отряд, все остальные воины заняты приготовлениями… — Что вы, то, что меня встретили вы, преподобный Клемент — честь для меня. Обменявшись с сопровождающим этими нехитрыми, но требуемыми этикетом любезностями, уставший с дороги король Вестфилда и его сопровождающие наконец направились к огромным — в пять человеческих ростов — городским воротам. Может быть, неприступная Саба, которую поэты именовали «маравийским алмазом», некогда и блистала величием, но сейчас производила впечатление поистине удручающее. Война — жадная до крови хищница — наложила на нее свой губительный отпечаток, выпив все краски, оставив после себя тучи известковой пыли от разрушенных стен, что поднимали в воздух копыта коней, камни на мостовой, да металлический дух и сладковатый смрад, удушливой пеленой висящие в воздухе. Разрушенные катапультами когда-то могучие стены, теперь осевшие бесформенными грудами камней, остались позади, и все же, проезжая по грязным пустым улицам, Артурия старалась не смотреть по сторонам, в слепые темные окна и вниз, на красноватую грязь под конскими ногами. Только вперед, по главной улице, к видневшемуся вдалеке особняку сбежавшего градоправителя. Должно быть, совсем недавно здесь ездили телеги и шагали кони, неся на спинах закутанных в просторные одеяния седоков, зазывали посмотреть свой товар уличные торговцы и лавочники, просили милостыню нищие, степенно прогуливались зажиточные горожане и храмовые жрицы, бежали по своим делам слуги и посыльные, звеня оружием, патрулировали улицы стражники, шлепали босыми ногами рабы, неся в водруженных на плечи паланкинах своих господ… теперь же от этой цветущей картины осталось лишь воспоминание, мираж посреди пустыни. Мертвый город, павший по мановению руки понтифика и при ее, Артурии, участии. Конечно, маравийский сатрап уже давно угрожал войной непосредственно Вестфилду, и поход против него был для Короля рыцарей делом чести, но все равно при виде некогда цветущего и многолюдного, а теперь лежащего в руинах города девушке было не по себе. Разве их противник был здесь, среди защитников? Он прятался в столице, будто сытый медведь, а воевали за него люди — молодые совсем мужчины, у которых наверняка были семьи. Да, они были готовы пожертвовать своими жизнями во имя государства и своего правителя, и даже получали за эту жертву существенные привилегии и почести, но думал ли кто-то из них всерьез, что умрет в бою, не дожив до седин? Она и сама была рыцарем и участвовала в боях — не только в тренировочных спаррингах, а таких же, как и отгремевшая в Сабе битва, на передовой, где каждый удар может оказаться последним, и то, выживешь ли ты, зависит лишь от твоего собственного мастерства, выбранной тактики и удачи. Ее рыцари, так же, как и защитники Сабы, давали клятву умереть за государство, если потребуется, но и она сама никогда не пыталась отсиживаться в стороне, потому что была уверена: король обязан быть примером и идеалом для своих людей, и сражаться должен в первых рядах, вселяя в остальных боевой дух. Конечно, глупо было ожидать благородства и отваги от восточного тирана, коим был сатрап, но если бы войска осаждали ее вотчину, Мэрильен, она защищала бы его до последнего вздоха, и уж точно не отдала на растерзание врагам. Но смогла бы вести людей в бой на чужой территории? Артурия невольно бросила взгляд вперед, на спину легата, ехавшего в окружении сопровождающих. Этот пожилой мужчина, внешне скорее субтильный, нежели крепкий, был больше похож на ученого, нежели на полководца, и все же смог командовать походом целых два года и при этом не проиграть ни одного сражения. Несведущему человеку могло бы показаться, что вести войну против находящегося в двукратном меньшинстве противника проще простого, но Артурия знала: даже такой перевес при неумелом руководстве можно свести на «нет». А преподобный Клемент не просто вел, а вел блестяще, минимизировав неизбежные потери: войско Сакры, захватив всю северо-западную часть Маравии, едва ли сократилось хотя бы на десятую свою часть. Он, проделавший путь от простого монаха до легата в священном походе, на поверку оказался блестящим стратегом… и жестоким завоевателем. До короля Вестфилда доходили слухи о том, сколь беспощаден командующий святым воинством: о разорении встречных селений и обращении в антарианскую веру их жителей под угрозой казни, об усеянных трупами улицах захваченных городов, о сожжении тех, кто смел оказывать сопротивление, и снова об ограблениях, насилии и обращении в антарианство огнем и мечом. Мысль о причастности ее самой к столь кровавой и безжалостной войне оставляла в душе чувство омерзения, а преподобный Клемент, который был в этом походе ее союзником, был Артурии неприятен. Сатрап тоже был жесток, в минувшей войне против Вестфилда отдав приказ не щадить никого, но разве люди, погибшие от рук святого воинства, могли отвечать за поступки своего сюзерена? А самым мерзким являлось то, что эти жертвы были необходимы. Она, король Вестфилда, сама принесла в жертву это государство для того, чтобы защитить свое от посягательств Гильгамеша и сатрапа. Так могла ли она жаловаться? — Здесь погибло больше воинов, чем мирных жителей, — негромко произнес Бедивер, поравнявшись с ней. Артурия взяла в поход их обоих — и его, и Ланселота, что молча ехал позади. Она даже не пыталась представлять, каково сейчас последнему, если даже Бедиверу не по себе и он пытается хоть как-то приободрить подругу. В отличие от них двоих, что не страдали романтическими иллюзиями относительно правильности кровопролитных сражений на чужой территории и повального благородства святых воинов, Ланселот вырос на сказках Вивиэн и наверняка полагал, что на войне руководствуются все тем же рыцарским кодексом чести. Слишком наивен, чтобы быть рыцарем… — Думаю, большинство горожан покинули город еще до начала битвы, — так же тихо проговорила Артурия, убеждая не столько Бедивера, сколько себя. Но сама себе не поверила.***
Совет собирался в срочном порядке: всего лишь спустя час после приезда последнего из правителей, князя Фридриха из алманского королевства, все уже сидели в огромном зале, окруженном с двух сторон галереями аркад, как и всё вокруг, испещренных яркими узорами. Из крошечных проемов окон не было видно мертвых улиц разрушенного города, так что можно было даже абстрагироваться от происходящего и представить, что ты находишься совсем не в эпицентре недавно отгремевшей битвы. Артурия предпочла отогнать мрачные мысли, переключившись на окружение: в восточных странах она никогда не была, и пышность, присущая интерьерам востока, была ей в новинку. Если в обстановке верхнего замка Камелот — да и особняка Пендрагон тоже — каждая деталь выглядела нужной и находящейся на своем месте, то здесь, в Маравии, Короля рыцарей поразило количество вещей, находящихся во дворце исключительно для украшения. Дорогие вазы по углам и разбитые прямо в огромных залах цветники, украшенный мозаичными картинами фонтан в холле и декорированные золотом колонны, пушистые ковры и ажурное произведение искусство вместо мебели… по отдельности всё это было весьма красиво, хотя и слишком дорого для повседневной жизни на взгляд короля Вестфилда. Но в совокупности обилие вычурных, роскошных предметов обихода смотрелось чересчур вульгарно и пестро, и уже через несколько часов пребывания в этом особняке у Артурии рябило в глазах. Впрочем, сидящий рядом с ней припозднившийся, а потому не успевший осмотреться князь Фридрих разглядывал обстановку с детским восхищением, не вязавшимся с его суровой внешностью. Так что может это она не понимает всей красоты восточных интерьеров? Артурия даже попыталась оглядеть зал еще раз, но от этого окружающая вычурность более привлекательной не стала. Для того, чтобы никто из собравшихся на совет королей не чувствовал себя обделенным, стол сделали круглым, подчеркивая равенство присутствующих. И хотя он не был и на пятую часть таким большим, как тот, за которым проходили собрания рыцарей Камелота, в душе короля Вестфилда все равно шевельнулось чувство тоски по дому. Как же ей хотелось оказаться в уже успевшем полюбиться ей замке! Там-то точно не было ни кричащей роскоши, ни мертвых, пропитавшихся кровью улиц. Но она очень быстро задавила непрошеное чувство, не позволяя себе впасть в меланхолию. Ее признавали равной и пригласили на совет правителей, это ли не величайшая честь, подчеркивающая ее статус короля? А когда решаются судьбы народов, король не должен вообще думать о себе как о человеке. Артурии досталось место между Фридрихом и самим легатом, по левую руку от последнего — как самой младшей из присутствующих, должно быть. В зале их было пятеро, не считая охранников и секретаря в углу — три правителя союзных Сакре стран — Вермонии, Алмании и Вестфилда, сам легат Клемент и Гильгамеш — вот кто в этом дворце смотрелся на своём месте! Кроваво-алые одеяния лаосского шелка, массивные золотые украшения, высокая корона, прижимающая непослушные золотые волосы, а в довершение — холодный, надменный взгляд кровавых глаз… король в своем праве. Золотой император. И вел он себя, будто находился в своей вотчине: явившись последним, он неторопливо прошествовал к столу и опустился на высокий стул, сложив кончики пальцев вместе. Будто бы перед ним были его собственные советники, а не короли, большая часть которых к тому же старше его вдвое. Впрочем — хмыкнула про себя Артурия — разве от этого человека можно было ожидать чего-то иного? Удивительно еще, что он не протащил на совет Энкиду, и что-то ей подсказывало, что за то следовало благодарить последнего. Все-таки именно его из этих двоих хоть сколько-нибудь волновали приличия. Оставалось лишь надеяться, что ни в фарс, ни в конфликт переговоры не перерастут. Впрочем, вопреки опасениям короля Вестфилда, и без Энкиду переговоры продолжались вполне мирно: после положенных этикетом приветствий, заверений и обсуждений мощи держав, которые представляли присутствующие здесь короли, участники совета перешли к сути. В основном говорил легат, но страны Священного союза и не имели интересов в этом договоре — перемирие было нужно прежде всего Сакре. И Гильгамешу, что нуждался в гарантиях неприкосновенности границ империи. Однако, на придирчивый взгляд Артурии, последний заинтересованным в договоре вовсе не выглядел: слишком уж расслаблен был, разговаривая с остальными, по своему обыкновению, свысока, но как-то лениво, возразив лишь по одному пункту, да и то скорее для приличия. Другие не обращали на это внимания, но они не были знакомы с Гильгамешем, в отличие от Артурии, в душе которой росло смутное ощущение подвоха. Будто бы легата, умного политика и полководца, умело обводили вокруг пальца. Но понять, в чем именно, она не могла, а потому благоразумно молчала, перечитывая текст договора и в разыгравшуюся дискуссию не вступая. Текст с точки зрения дипломатии был составлен безупречно, и все же что-то не давало девушке покоя. Невмешательство империи в войну в обмен на обязательства Святого воинства не нарушать границы империи, определенные междуречьем Фирата и только что включенные в состав княжества, две трети великой степи и западная часть от Белых гор… Святого воинства… На первый взгляд недочет был исключительно формальным, но его вполне можно было использовать как лазейку. — Прошу слова, Преподобный. Не стоит ли более точно прописать количество людей, вторжение которых будет считаться противоречащим договору нарушением границ? — осведомилась она, привлекая к себе внимание присутствующих. Гильгамеш смерил ее насмешливым взглядом, и она, как и много раз до этого, в Мэрильен, ощутила себя мелкой собачонкой, выпрашивающей у хозяина внимания. Однако сейчас она была королем, а не связанной неожиданной помолвкой принцессой, так что сохранить невозмутимость не составило никакого труда: — И один заблудившийся пехотинец может быть поводом для нарушения договора под предлогом вторжения. К тому же не стоит исключать возможность диверсии со стороны… — Может быть, не будем отвлекаться на такие формальности? Конечно, учебники — это хорошо, но неужели вы считаете, король Артур, что Золотая империя заключает договор лишь для того, чтобы его нарушить? Ваши войска расположены в непосредственной близости от наших границ, и хотя моя армия в случае войны не останется в одиночестве — напомню, у нас заключен договор с императором Лао, что расположена как раз восточнее Маравии — все же договор мне выгоден. А потому ваши подозрения — не более чем беспочвенные сомнения, более подходящие наивной сельской девице, чем королю, — перебил ее Гильгамеш, криво усмехаясь. Интересно, ей только почудился азартный блеск в его глазах? Будто бы его слова были рассчитаны исключительно на ее реакцию, а вовсе не на остальных присутствующих. Артурия не отреагировала на провокацию: она обращалась не к Гильгамешу, а к Клементу, надеясь, что тот все же прислушается к ее словам. Хотя, надо признаться, замечание ее напрягло, и она заставила себя незаметно вздохнуть поглубже, чтобы успокоиться. Вот значит как. Он все же не упустил возможности ее задеть, сделав намек, понятный только ей: конечно, для него она всегда останется «сельской девицей». Неприятно, но не смертельно — другие короли не выказали недовольства даже выражением лица. А сидящий по правую руку от легата король Вермонии, начинающий уже седеть темноволосый мужчина, нахмурился и веско произнес с явным вермонским акцентом: — Император, вы переходите на оскорбления. Предложение короля Вестфилда дельное, и, хотя данный пункт и является формальностью, хотелось бы его все же обговорить. Гильгамеш открыл рот чтобы возразить, но легат перебил его: — Думаю, нам стоит позволить королю Артуру договорить. — Благодарю вас, — кивнула Артурия, с благодарностью взглянув на Клемента. А потом повернулась к выгнувшему бровь Гильгамешу, — Если вы, Ваше императорское величество, думали оскорбить меня, назвав «сельской девицей», то просчитались: на моем веку встречались девицы, что мудрее некоторых мужей. Что до моего уточнения, позволю себе настоять: порой в истории дипломатии и меньшие детали определяли судьбу государств. — Но, исходя из вашего замечания, можно сделать вывод, что вы не доверяете Золотой империи? Подозреваете меня в намерении нарушить договор? — надменно прервал ее Гильгамеш. Он сидел, скрестив на груди руки и откинувшись на спинку стула — вальяжная поза, хозяйская. Он вел переговоры немного свысока, но если в дискуссии с остальными королями хоть как-то сдерживался, то в разговоре с ней, Артурией, явно забавлялся — и это тоже напомнило девушке о последней мирной весне в Мэрильен. Правда, их единственные состоявшиеся переговоры, в которых они сидели так же, по разные стороны стола, протекали куда спокойнее, но там присутствовал неизменно тактичный и безупречно следующий этикету Энкиду. …Ну что же — король не должен бежать от трудностей. — Нарушить границы могут, скажем, несколько солдат с символикой Священного союза. Недоброжелателей хватает и у вас, и у нас — кто знает, кому выгодно стравить нас с вами? А Ист… точнее, Золотая империя, не тот враг, которого нам хотелось бы иметь, — спокойно ответила она. — Соответственно, хотелось бы обезопасить себя, пока наше войско находится на востоке. — Спасибо за ваше пояснение, король Артур, — произнес Клемент, тем самым подытожив их перепалку. — Уточнение и впрямь не будет лишним. Предлагаю определить число единовременных нарушителей одной тысячей.***
Несмотря на то что этот совет не являлся столь уж важным для стран Священного союза, продлился он целых восемь часов, и завершился тогда, когда на Сабу опустилась ранняя, по-южному темная и звездная ночь. Она неслышной поступью прошлась по городским улицам, укрывая их теплыми сумерками, спрятавшими царившую вокруг разруху. А потом добралась и до расположенного на возвышенности особняка, погрузив во мрак его пустынные коридоры, так что покинувшим зал совещаний участникам переговоров пришлось взять факелы, чтобы дойти до жилого крыла, которое находилось в другом конце здания. Короли Вермонии и Алмании, перебросившись с Артурией парой фраз и обменявшись приглашениями посетить друг друга с соседским визитом, разошлись, сопровождаемые стражами из монахов Сакры. Несмотря на то, что стражники носили форменные плащи с вышитой на них символикой Священного союза и могли принадлежать к армии любого из королей, король Вестфилда была почти уверена, что перед ней монахи: все-таки воины, даже благородные рыцари, держатся по-другому. Более шумно, более грубо и весело, да и выправка военного, проводящего всю жизнь на сборах или в походах, все же отличается от осанки монаха, пусть даже и уделяющего внимание боевым искусствам. Впрочем, если так рассудить, Артурия тоже отличалась от окружавших ее рыцарей, хотя и сама принадлежала к их числу. Да, когда одно из северных племен вторглось в Вестфилд, она самолично возглавила поход, и сражалась в первых рядах наравне со всеми, но все же больше времени проводила в тронном зале и своем кабинете, занимаясь государственными делами, нежели в боях. И даже разделяя с боевыми товарищами стол на пирах, всегда была отстраненной, не принимая участия в веселье, держа дистанцию и почти не участвуя в задушевных разговорах даже будучи во власти хмеля. Тосты и поздравления, похвальба о боевых подвигах и разговоры о прекрасных девицах она слушала, улыбалась, когда другие смеются, однако больше молчала, опасаясь сходиться с кем-то ближе. Но у нее все еще оставались друзья, те, с кем она провела детство, и лишь в их кругу она могла быть сама собой. Бедивер говорил, что ее называют «Ледяным королем», причем ее же собственные приближенные, но что поделать? Одиночество всегда было уделом королей. И если она, надевая на голову корону, отреклась от жизни обычного человека и стала для своего государства опорой и судьей для своих подданных, то разве могла она разрушить собственную репутацию, снова став обычным человеком? Мало того, вдруг кто-то догадается, что король — на самом деле девушка? Как на это отреагируют те, кто клялся в верности королю, а вовсе не королеве? И останется ли в таком случае доверие к ней или королю Артуру придет конец? Пребывая в таких раздумьях, Артурия неспешно спустилась по невысокой лестнице и, пройдя по крытой галерее, вышла в большой перистильный двор в центре особняка, что разделял здание на жилую и официальную части. Ночь пошла Сабе на пользу: в темноте, которую разгонял лишь свет луны, воцарившейся в бездонном, усеянном брызгами звезд небе, легко было забыть о недавно отгремевшей здесь войне, а при желании даже представить, что вокруг — не пустынная степь, а привычные и родные поля Мэрильен. Своего сопровождающего король Вестфилда отослала, заверив, что дойдет сама: после долгого совета тело затекло, и хотелось размяться, а заодно и разогнать тягостное ощущение в душе, что было вызвано перепалкой с Гильгамешем и тоской по родине. Хорошо было бы потренироваться в привычном темпе — пофехтовать с Ланселотом, выполнить пробежку, устроить рукопашные бои, в физической активности выплеснув всё, что накопилось за день — однако меч остался в покоях, да и друзья не сопровождали ее. Так что пришлось ограничиться небольшой прогулкой вдоль внушительных размеров бассейна, вокруг которого росли кусты самшита и пустынных роз. Вода в темноте казалась черной, однако луна прочертила на ней колеблющуюся дорожку из белоснежных бликов, будто камешки уходящей вдаль мостовой. В родных краях Артурии ходила легенда о том, что такая дорожка служит путём для спускающихся по ночам в мир людей фейри и эльфов, и если удастся пройти по ней, прямо по воде, то она выведет прямо к легендарному Авалону, затерянному в нигде острову, оплоту древней магии, зародившейся еще тогда, когда в мире не было ни Вестфилда, ни даже Милесской империи. Правда, ступить на лунную дорогу было только в одну ночь в году, на праздник Белтайна, и открывался этот путь лишь отважному. Но и тому счастливцу, что все-таки ухитрился бы проделать путь в мир фейри, нельзя было ни секунды сомневаться или бояться, иначе волны разойдутся прямо под ногами, поглотив незадачливого мечтателя. Артурия с трудом сдержала улыбку, вспомнив, как они с мальчиками в ночь Белтайна остались ночевать в домике Вивиэн и тайком сбежали к озеру, чтобы проверить правдивость легенды. Разумеется, ничего у них не вышло — наверное, отважным путешественникам в страну фей нельзя бояться разъяренной травницы, которая, позабыв о сне и благородном происхождении гостей, отходила их полотенцем и напоила травяным отваром с перцем: и наказание, и профилактика простуды для промокших детей. В воде что-то плеснуло, и Король рыцарей вздрогнула, возвращаясь к реальности. Даже жаль было выныривать из теплых воспоминаний, почти забывшихся за грузом забот и важных государственных дел. А ведь если подумать, это было совсем недавно… но взросление, к сожалению, не оставляет человеку шанса остаться прежним, наивным и мечтательным ребенком. Ей же пришлось повзрослеть очень быстро. Впрочем, мальчишки из ее воспоминаний тоже выросли, возмужали и обрели ответственность, которая наверняка порадовала бы Вивиэн: травница поддержала бы их в единодушном требовании не лезть в бой в первых рядах, какое они недавно предъявили подруге. А она, Артурия, совсем отдалилась от них, отгородилась статусом и кипой обязанностей, и, даже встретившись с кем-то из друзей детства в пустом коридоре или в каменном колодце замкового двора, ограничивалась лишь кивком да парой дежурных фраз. И если Бедивер принимал правила игры, не задавая лишних вопросов — он вообще обладал на редкость спокойным нравом — то Ланселот в один прекрасный момент не выдержал и поинтересовался у нее, не обидел ли чем. Что до остальных рыцарей, после ее воцарения они быстро смирились с ее необщительностью и холодностью, за глаза прозвав своего правителя «Ледяным королем». Похоже, это прозвище и впрямь было справедливым. — Артурия? — негромкий вопрос застал ее врасплох, и король Вестфилда рывком обернулась, заметив, как поднимается из-за кустов невысокая фигура. — Это я, Энкиду. Как же это все-таки было в его духе — позвать, предупредить, чтобы не напугать собеседницу, памятуя о том, что в темноте чувства обострены до предела. Но неужели она так крепко задумалась, что не слышала шагов? Позор хваленым рефлексам воина. Да, если Энкиду хотел, то мог передвигаться почти бесшумно, Артурия об этом прекрасно помнила, но от обязанности быть бдительной это ее не избавляло. Мало ли кто мог под покровом ночи пробраться в пустой особняк? К примеру, маравийские ассасины, получившие приказ прикончить командующего вражескими войсками, а заодно обезглавить ведущие западные державы… — Я тебя по голосу узнала, — кивнула Артурия, останавливаясь, чтобы неожиданный гость смог ее догнать. — Ждал Гильгамеша? — И это тоже, — подтвердил Энкиду. — Думаю, спрашивать, не вместе ли вы шли, будет глупо. При упоминании императора в голове вновь всплыла их перепалка на совете, быть может, именно поэтому ответ получился несколько прохладным: — Разумеется, не вместе. Энкиду только кивнул. В лунном свете выражение его лица было неразличимым, однако в голосе почудилась напряженность. Беспокоился о друге? Учитывая, насколько они с Гильгамешем были неразлучны в Вестфилде, должно быть, ему было некомфортно в отсутствие друга. Эгоистичного и жестокого, высокомерного отношению к окружающим, но разительно меняющегося в присутствии своего непременного компаньона, становящегося более уравновешенным и человечным. Вспомнив поведение Золотого императора на совете, Артурия еще раз подивилась отношениям этих двух людей. Она никогда не тяготилась одиночеством, и, став королем, по своей воле дистанцировалась от окружающих, но сейчас, глядя на Энкиду, ей почему-то стало слегка… завидно? Не то чтобы ей хотелось дружить с ним, но иметь того, кому она будет настолько же дорога, как был дорог этот юноша Гильгамешу, было бы настоящим подарком судьбы. И самой дорожить кем-то настолько, чтобы пойти наперекор тем, чья поддержка нужна как воздух, назначив верного и доброго, но не имеющего связей и длинной родословной друга на должность первого советника. Она слышала, что истфилдская элита была недовольна этим назначением, но в конце концов смирилась, не решившись противостоять новоявленному императору. Смогла бы она так? Присягнувшие ей на верность рыцари и аристократы, Бедивер с Ланселотом и Мерлин — был ли хоть кто-то, ради кого она могла бы бросить вызов обществу, как это сделал Гильгамеш? Конечно, он не страдал уважением к подчиненным, и все же такое назначение было смелым даже для него. Власть любого правителя, будь он хоть трижды независимым, опирается на окружающую его элиту, и в истории нередки были случаи, когда даже самые сильные и могущественные владыки были вынуждены поменять свое решение под давлением окружения. И редким правителям всё-таки удавалось полностью подчинить знать своей воле. И, глядя на Энкиду, Артурия осознавала, что совсем не понимает Гильгамеша. Как в нем могло вязаться столь трепетное отношение к другу и презрительное — ко всем остальным? Как мог быть жестоким тираном человек, кому так предан этот юноша напротив? Идеальный собеседник и слушатель, идеальный дипломат — и Золотой император, абсолютно не способный на уважение к кому-то, кроме себя. Как? — Говорят, гало предвещает беду, — произнес Энкиду. И это прозвучало столь неожиданно, что Артурия миг изумленно на него смотрела, не в силах подобрать слов для ответа. — Что? — Так называется ореол вокруг луны или солнца. Очень красивое явление и очень редкое. Многие считают его появление знамением. Артурия, не понимая, к чему он клонит, подняла взгляд к небу. Действительно, вокруг луны сияло тонкое кольцо бледного света — надо же, она и внимания не обратила. Вроде бы очень давно, еще в детстве, она тоже слышала легенду о том, как солнечное гало предсказало гибель Короля Завоевателей, самого известного полководца с начала времен… Впрочем, с тем же успехом в его смерти обвиняли и пробуждение древнего проклятия во время похода на южный континент, когда он разрешил вынести из гробницы местного царя все золото. И понять, было ли поражение того, кто не проигрывал ни разу в жизни, происками мистических сил или всего лишь печальной случайностью, за давностью лет не представлялось возможным. А Артурия, хоть и допускала наличие в мире непознанных сил, равно как верила и в Создателя, ни пророчества, ни различные знамения никогда всерьез не воспринимала. — Люди всегда боятся того, чего не могут объяснить, — произнесла она, поворачиваясь к своему спутнику. Энкиду тоже смотрел на небо, а на его лице, в лунном свете казавшемся бледным залегли глубокие тени — точно утопленник, в летнюю ночь полнолуния вышедший прогуляться. Таким он казался намного старше: старик в обличье мальчика, бессмертный дух из страшной сказки, вроде тех, что в детстве заставляли прятаться с головой под одеяло. Но прошел миг, и Энкиду, сморгнув, повернулся к Артурии. Не дух — человек, и уж точно не страшный. Если этот юноша и был бы духом, то непременно добрым. А вот Гильгамеш вполне мог соперничать со мстительными восточными аякаси, в которых верили в приморских провинциях Лао. — Тоже верно. Люди слабы и часто просто не могут противостоять искушению переложить ответственность со своих плеч на какие-нибудь неподвластные им силы. Прагматизм — хорошее качество для короля, Артурия, как и благородство, — он помолчал, а потом немного виновато добавил, — Прости, я так и не поздравил тебя с коронацией. И не поблагодарил как следует за предупреждение. Не скажу, что оно спасло нас, но очень помогло. Увиденная днем картина мертвого города вновь встала перед глазами, и созданное ночью волшебство иссякло. Разумеется, она не в цветущем Вестфилде, а в городе-призраке, что восстал вокруг, будто мираж из песка, стоило Артурии вспомнить о его мертвых улицах. Правда, разговор с Энкиду пошел ей на пользу: хотя всколыхнувшееся днем чувство вины за то, что она согласилась участвовать в Священной войне, принесшей на восток горе и запустение, никуда не делось, но разве это не было достойной ценой за то, чтобы спасти собственный народ от войны с Истфилдом? Она заполучила сильных союзников в лице Сакры и двух западных стран. И, случись ей сделать этот выбор еще раз, она бы поступила точно так же. — Не стоит, — пожала плечами Артурия, — Какими бы натянутыми ни были мои отношения с Гильгамешем, я никогда не хотела для Истфилда разорения. И, честно сказать, я рада, что рассказала именно тебе — только ты мог распорядиться полученной информацией настолько безупречно. Привести на престол Гильгамеша - лучшее решение, какое вы только могли принять. У Его величества Идриса не было шансов избежать конфронтации со Священным союзом — при всех его достоинствах, он был слишком… предсказуем. Вопрос о том, правдивы ли слухи об обстоятельствах смены власти в Истфилде, жег язык, но девушка все же сдержалась. Однако Энкиду, видимо, думал о том же самом. — Скажи, Артурия, ты веришь в слухи про Гила? — В то, что Гильгамеш способен на такое — да, а вот в то, что он действительно это сделал — нет, — помолчав, ответила она. И сама не зная, зачем это говорит, добавила: — Быть может, я выдаю желаемое за действительное, но не думаю, что ты бы так сильно беспокоился за настолько безжалостного человека. Энкиду слегка склонил голову на бок, будто любопытный эришский кот — помнится, он этим жестом выражал удивление. — Я бы поддерживал Гила в любом случае, — отозвался он. — Как можно отказаться от божества, в которое безоговорочно веришь? Боги порой бывают жестокими, но это лишь значит, что их прогневали люди. Так что не думаю, что я объективен в этом вопросе. Лучше бы тебе поговорить с Гилом и спросить у него лично. — С ним я разговаривать не желаю, — резче, чем сама от себя ожидала, ответила Артурия. Надо же, она почему-то думала, что воспоминания о том вечере, когда она разговаривала с ним тет-а-тет в последний раз, со временем стерлись и перестали вызывать бессильную злость. Но нет — видимо, состоявшиеся сегодня переговоры заставили ее вспомнить о том, каким бывает император Истфилда. Способствовало этому и усилившееся под конец чувство, что Гильгамеш лишь играет с ними, и замышляет что-то, что позволит ему повергнуть противников одним ударом… Но предугадать этот удар они не могут, потому что знают слишком мало. Увы, вряд ли Энкиду расскажет ей о планах друга — по крайней мере, напрямую. Только что он ясно дал понять, что будет предан ему, что бы ни случилось, и глупо ожидать от него любезности подобно той, какую Артурия некогда им оказала. Однако это не значит, что он не мог делать намеки, и что-то ей подсказывало, что ни единого слова сегодня не было сказано просто так. Только как понять помыслы врага по паре вскользь брошенных фраз? Артурия никогда не была сильна в разгадывании пророчеств, да и не верила в них. Был бы здесь Мерлин! — Как там Ашу? — Прекрасно. Быстро привыкла к нашему климату, хотя первое время и боялась выходить на улицу зимой. Должно быть, страшно, когда холодный наст проваливается при каждом шаге, — улыбнулась девушка, мигом ощутив, как при воспоминании о жизнерадостной борзой, что вот уже третий год жила в королевских покоях, оттаивает в груди тугой клубок из тревог и догадок. Который раз за вечер Энкиду заставал ее врасплох внезапным вопросом? Третий, четвертый? Но, несмотря на непривычную манеру этого юноши вести разговор, с ним было удивительно легко: он прекрасно чувствовал настроение собеседника и вовремя сглаживал любую неловкость. Как сейчас. — Позаботься о ней, — мягко попросил он. — Она — потрясающе умная девочка. — Я смотрю, ты времени зря не терял, Эн. Уже отвешиваешь моей королеве комплименты. …Насколько легко было с Энкиду, настолько же невозможно с Гильгамешем. Особенно когда на его лице играла такая вызывающая улыбка — дескать, повесели меня. Именно из-за этого веселого ожидания её реакции Артурия задавила машинальное желание пояснить, что слова Энкиду были не о ней, а о собаке. Похоже, император прекрасно их слышал, но решил не очень остроумно пошутить, а заодно позлить «свою королеву». Много чести. — Я уже ухожу. Приятно было повидаться, Энкиду. И вам спасибо, что почтили нас присутствием на переговорах, Ваше императорское величество, — учтиво кивнула она и собралась уходить, не желая больше оставаться в компании этого человека. Но не успела сделать и шага, как Гильгамеш окликнул ее: — Постой, Артурия. Не хочешь поговорить? — Мне казалось, мы уже достаточно поговорили, — прохладно ответила Артурия. Вспоминать об их перепалке, а тем более развивать ее не хотелось, так что она решительно не понимала, о чем они могут разговаривать. Или ей предлагается в очередной раз слушать о его притязаниях на Вестфилд в целом и на нее в частности? То, что он по-прежнему называл ее своей королевой, говорило о том, что от желания заполучить ее Гильгамеш не отказался. И как ему до сих пор не надоело? — Рано утром мне уезжать, не хотелось бы засыпать в седле. — И даже не спросишь, правдивы ли слухи обо мне? «Твое поведение — лучшее подтверждение этим слухам» — хотела сказать Артурия… но, к своему удивлению, не смогла. Не потому, что это могло обидеть собеседника, а потому, что ей самой было бы тяжело услышать ответ. Да, отношения между бывшим королем Истфилда и его сыном были далеки от отношения самой Артурии к Утеру, но одно дело — легкая прохладца в общении, и совсем другое — убийство. Того, кто все же был отцом. Она была невысокого мнения об императоре Золотой империи, но отцеубийца… сейчас, когда она смотрела в непроницаемое лицо Гильгамеша, то начинала понимать, что это не он. Не мог быть он. Хотя менее опасным император Истфилда от этого не становился. — Нет. Вместо того, чтобы копаться в твоем прошлом, я бы лучше узнала, что ты замышляешь в будущем, — наконец, ответила она. — После сегодняшних переговоров глупо задавать такой вопрос. Я желаю заключить договор со Священным союзом. Даже принял все условия, что были прописаны этим сакрийским отродьем, что вас не устраивает? — Если оппонент на переговорах охотно соглашается со всеми условиями, это повод встревожиться, — отрезала Артурия. — Зачем тебе договор? — Он поможет мне включить Вестфилд в состав империи, — весело произнес Гильгамеш. И, конечно, Артурия ему не поверила. Потом, уже после того, как рухнул Камелот, уже будучи в Уруке, Артурия не раз вспоминала этот вечер и проклинала свою недальновидность. Кто знает, что было бы, восприми она брошенную вскользь фразу всерьез и отзови свое войско? Впрочем, вряд ли что-то изменилось бы: слишком уж хорошим полководцем был Гильгамеш, а самое главное, он никогда не сомневался в себе и не отступался от цели, пока ее не достигнет. К сожалению, девушка поняла это слишком поздно.***
Покои им выделили роскошные, хотя, без сомнения, гостевые. В комнатах, отведенных градоправителю, явно жил сам легат, презревший всякие постулаты антарианского учения, что советовали не стяжать мирских благ. Но Гильгамеш не был в обиде: после беседы с Артурией он пребывал в прекрасном настроении, и увлеченно что-то писал, растянувшись на обитом бархатом обеденном ложе. А Энкиду, разомлев после бокала сухого вина, впервые за много часов смог расслабиться, и теперь клевал носом, щурясь на огонек свечи. Как странно: отправляясь в Сабу, туда, где обосновался возможный заговорщик — а в том, что если за покушением стояла Сакра, то легат точно был бы к нему причастен, друзья не сомневались — они готовились к самому худшему. А в итоге лишь провели день в бесплодных волнениях. Точнее, Энкиду провел — непохоже, что Гильгамеша хоть сколько-нибудь тревожила возможная кончина. — Точно ничего не произошло в мое отсутствие? — в который раз уточнил он. Сюзерен нехотя оторвался от своего занятия и запрокинул голову, чтобы посмотреть на друга. — Как же, произошло, — будто ни в чем не бывало ответил он. Энкиду поперхнулся очередным глотком. — Что?! — Ну как же — я приехал прямо в лапы легата, целый месяц трясся в седле с одним лишь отрядом, а он даже убийц нанять не удосужился. Я оскорблен. Обычно если люди приглашают гостей, то первым делом заботятся о том, как их развлечь. — Иди ты, — в сердцах выдохнул Энкиду, устало прикрывая глаза. Хмельное оцепенение тут же исчезло, будто бы юноша с размаху окунулся в ледяную воду. Спать больше не хотелось, хотелось дать Гильгамешу затрещину, чтобы неповадно было. — Может быть, тебе стоит задуматься, что ты просто устраиваешь понтифика как король? В таком случае затишье выглядит вполне обоснованным. — Потрясающе, — хохотнул Гильгамеш. — Враги сочли меня удобным и одобрили. Впору задуматься над тем, что я делаю не так. Энкиду не ответил, задумавшись над собственными словами, сказанными в шутку, но теперь вдруг заставившими известные ему факты заиграть новыми красками. Если предположить, что их предположение было верным и за сменой власти в Истфилде стоял понтифик, то лучший шанс убить Гильгамеша предоставился бы на переговорах или в пути. Столько возможностей было упущено… Может быть, покушение запланировано на обратный путь? Но интуиция, которой Энкиду привык доверять, подсказывала, что опасность другу больше не угрожает. Тогда шутливое замечание попало в самую точку и целью покушений была собственно смена власти. Но зачем? Ввергнуть Истфилд в неразбериху? Бессмысленно, когда наследник известен и всего один… Уничтожить Идриса? Вряд ли, любой опытный политик предпочтет знакомого врага незнакомому. На миг Энкиду пожалел, что здесь нет самого Идриса. Он ведь был куда опытнее него и, чего греха таить, умнее: кому еще пришло бы в голову подыграть заговорщикам, оставшись не только в живых, но и фактически у власти? И хотя Гильгамеша порой раздражали советы отца, Энкиду понимал, что никто, кроме него, ранее — короля, сейчас — главы тайной службы, не способен понять, чего добиваются противники. Может быть, Гильгамеш удобен тем, что, в отличие от своего отца, недальновиден? Юноша хмыкнул про себя, бросив секундный взгляд на друга. Что есть то есть, хотя он очень быстро учится. В любом случае, насчет Гила его недоброжелатели точно просчитались. Хотелось бы в это верить. — Кстати, все хотел спросить, — вдруг раздался голос Гильгамеша, и Энкиду вернулся в реальность. — Откуда Артурия узнала про…? — Я понял, к чему ты клонишь. Я ничего ей не говорил. — Тогда о чем так мило с ней ворковал? — Попытался узнать получше. — Надо же. И что скажешь? — несмотря на нарочито равнодушный тон, Гильгамеш замер в напряженном ожидании, и от Энкиду это не укрылось. Как же — добрых двадцать минут друг общался с объектом его страсти, значит, не мог не проникнуться восхищением к этой женщине! Да, Артурия казалась и впрямь прекрасным человеком, но в крови вдруг взыграло веселье, вызванное выпитым этим вечером вином, не иначе. — Ты выбрал женщину по себе, — лукаво улыбнулся Энкиду. Сюзерен замер, ожидая продолжения, но он не спешил продолжать, сделав вид, что задумался. Ничего, потерзаться немного Гилу полезно: не будет шутить на такие серьезные темы, как покушение. — Эн, не тяни, — наконец, не выдержал Гильгамеш, и Энкиду всё-таки смилостивился. — Она тоже абсолютно не понимает намеков. — Ах, это… Я тебе больше скажу: она и прямые ответы тоже не всегда понимает, — расхохотался Гильгамеш. С этим Энкиду, памятуя о последних словах друга, что были сказаны им Артурии, тоже не мог не согласиться. …Подозрения о том, что Гильгамеш готовит что-то грандиозное, терзавшие душу Артурии, и впрямь не обманули: спустя всего лишь неделю началось контрнаступление маравийских войск, к которым пришло двадцатитысячное подкрепление от императора Лао. А через два месяца потерпевшее огромные потери Святое воинство, к тому дню с трудом насчитывающее семь тысяч солдат, оказалось загнанным к северной границе. И этим маневром Клемент допустил свою первую и единственную грандиозную ошибку: к тому моменту эти земли уже отошли к Золотой империи по договору Гильгамеша с маравийским сатрапом, что был заключен за несколько дней до переговоров в Сабе. В битве, больше напоминавшей побоище, войска Золотой империи разбили нарушивших договор, заключение которого, как выразился Мерлин, поставило Сакре окончательный мат. Именно в этом последнем бою погиб преподобный Клемент, а остатки Святого воинства бежали в Сакру и Вестфилд. Не было для Артурии сюрпризом и доставленное через несколько дней письмо, в котором Гильгамеш объявлял войну Вестфилду. И своей королеве.