Её король, его королева

Тот день Ланселот помнил невероятно ясно, так, будто бы он был только вчера. Помнил солнечный луч, пробивающийся из высоких окон и вязнущий в тяжелых бархатных портьерах — в Камелоте в это время года солнце было редкостью. Помнил тяжесть меча, поднятого в приветственном жесте на уровне лица и коридор из выстроившихся в две шеренги рыцарей… Но лучше всего помнил тот миг, когда увидел её, белую фею*, что вплыла в огромные — в два человеческих роста — двери. С молочной кожей и светлым шелком волос под сеткой, в белом, как пух, платье, неземная и хрупкая до прозрачности, с тончайшими запястьями и статью королевы, она была прекрасна, как первый снег. Сопровождала ее свита из приближенных: мужчин, судя по их холеному виду, знавших о войне лишь по гравюрам, и пестро разодетых фрейлин с выбеленными лицами. На их фоне повелительница, не носившая ни пышных манто, ни украшений, должна была потеряться, но, напротив, отчего-то притягивала взгляд. Поймав насмешливый взгляд сэра Кея, Ланселот поспешно отвел глаза от гостьи, ощутив, как скулы предательски алеют. Он единственный повернул голову вслед прекрасной незнакомке, однако король, похоже, ничего не заметил. Или не подал виду: разумеется, его величество Артур не мог нарушить этикет посреди приема. Не изменилась в лице Артурия и тогда, когда белая фея замерла перед ней в реверансе. Король рыцарей обменялась со своей гостьей любезностями, подарила той вежливую улыбку, а потом, поднявшись с трона, рука об руку вышла из зала. И всё это — будто по учебнику придворного этикета, ни грамма теплоты, ни мгновения искренности. Ланселот, всё еще находящийся под очарованием первого впечатления от леди Гвиневры, в тот момент ощутил укол легкого удивления: как можно было быть таким равнодушным в компании такой женщины? Это непонимание не покидало его и в последующие дни, когда он видел короля в компании его невесты. Украдкой за ними наблюдая, Ланселот вдруг абсолютно ясно осознал, насколько эти две женщины не похожи друг на друга: если леди Гвиневра, несмотря на свои безупречные манеры, улыбалась, трогательно краснела, увлекаясь разговором, и выглядела живой, то Артурия больше напоминала каменную статую. Нет, она также улыбалась, когда от нее этого ждали, подавала даме руку, когда требуется, поддерживала беседу и была безукоризненно вежлива, но всё это выглядело… Неискренне. Так, будто Король рыцарей мыслями была где-то далеко, и ее не радовала ни непривычная для конца сентября оттепель, ни почуявший тепло дворцовый сад, прикрывшийся веером зеленой еще листвы, будто молодящаяся дама, ни посвященная приезду королевской невесты череда балов. Ланселот, конечно, знал, что королю не давала покоя война на востоке и близящиеся переговоры с Золотой империей, голод на севере страны в связи с холодным летом и Создатель знает, что еще. Однако при взгляде на то, как прекрасная леди изо всех сил старается вызвать своего будущего супруга на откровенность и расстраивается, когда ее стремления терпят крах, Ланселот ощущал, как сердце сжимается от невольной тоски. Он ведь еще помнил их детство в Мэрильен, вечера в пропахшем травами материнском доме и рыбалку, игру на флейте и вечер, когда Артурия бросилась защищать его, Ланселота, от медведя. Смерть отца подкосила её, а восшествие на престол швырнуло в пучину государственных дел, вынудив как можно скорее забыть о горе — а точнее, спрятать его глубоко в душе. Ланселот искренне сопереживал подруге, оправдывая ее внезапно возникшую холодность, граничащую с равнодушием, хотя ему самому тоже приходилось нелегко: успешная военная кампания очень быстро сделала его рыцарем, возложив, помимо привилегий, еще и целый сонм обязанностей. Он управлял целым феодом и проводил там по нескольку месяцев в год, заботясь о стабильности экономики и постигая тонкости налогообложения, выслушивая просьбы подданных и верша высший суд. Всего пары лет оказалось достаточно, чтобы понять, что это совсем непросто, хотя большую часть обязанностей брал на себя первый советник. А в руках Артурии было целое государство, в решении проблем которого она выкладывалась на полную, оставляя своим советникам лишь малую часть работы, просто потому, что не могла иначе. И, к сожалению, в ее жизни не осталось места ни для друзей, ни для собственных отношений, ни для чужой принцессы, приехавшей ко двору лишь потому, что так надо — не к лицу королю в его двадцать лет не быть женатым или хотя бы связанным узами помолвки. Однако даже попытки Ланселота понять Артурию не могли перевесить неприятного удивления, вызванного ее холодностью. Если раньше он старался не обращать внимание на то, как изменились их отношения с момента восшествия подруги на престол, то сейчас игнорировать это просто не мог. Непонимание между бывшими друзьями, накапливаясь с каждым днем, будто дождевая вода в бассейне перистильного дворика, все ширилось, и больше не желало внимать никаким оправданиям. А визит леди Гвиневры усугубил это непонимание в разы. …Королевская охота была уже традиционным завершением череды балов, посвященных приезду невесты короля. Находящаяся в нескольких часах пути от Камелота роща, являющаяся собственностью правителя Истфилда, подходила для этого идеально: здесь водились и кабаны, и олени, и косули, и перепела — просто-таки рай для обожающих подобные мероприятия придворных. По той же причине приближенные короля ожидали рыцарского турнира, что должен был завершить череду увеселений, организуемых в честь леди Гвиневры. Впрочем, сама виновница торжества, как и остальные присутствующие здесь леди, держалась в стороне от самой охоты: выехав вместе со всеми на невысокой гнедой лошадке, она осталась на полянке, должной изображать охотничий лагерь, среди слуг и других дам. Ланселот же, заметив, что давно уже вытертая подпруга его коня ослабла за время пути, в тот день волею судеб тоже вынужденно задержался, отстав от своего короля и остальных рыцарей. Дел было бы минуты на две, если бы в тот момент, когда он пытался затянуть ее потуже, ремешок не лопнул, больно ударив юношу по руке. Помянув про себя нечистые силы, Ланселот огляделся в поисках обоза с запасной амуницией. Конечно, оная оставляла желать лучшего, будучи уже не новой и неудобной, как и многие казенные вещи, но делать нечего: охотиться верхом на неоседланной лошади — занятие не только малоприятное, но и очень рискованное. Однако, уже возвращаясь от обоза, он чуть не столкнулся с леди Гвиневрой. Ланселот невольно охнул и отпрянул, чудом избежав столкновения — выручила присущая военным координация, в то время как леди едва не упала. Прежде, чем юноша успел отдать себе отчет в том, что делает, его ладонь легла на талию девушке, помогая той удержаться на ногах. Щеки тут же опалило румянцем: конечно, на Гвиневре был охотничий костюм, включавший толстый кожаный жилет и как минимум две рубашки, однако Ланселоту показалось, что он почувствовал исходящее от ее тела тепло. Скрывая покрасневшее лицо, он склонился перед леди в придворном поклоне, мысленно коря себя за неосторожность. Черт, да что за проклятый день? Сначала порвалась подпруга, потом он стал причиной такого постыдного инцидента, поставившего прекрасную даму в неловкое положение! И если первое — всего лишь досадная случайность, то второе — почти нарушение рыцарского кодекса. Да какой же из него рыцарь после этого? — Прошу простить меня, прекраснейшая госпожа, — выдохнул Ланселот. — Что вы, это я должна извиняться, — раздался сверху чуть дрогнувший голос, показавшийся юноше прекраснее ангельского хора. Казалось, что его хозяйка сама оробела от неожиданной сцены, но между тем ему почудилось, что она совсем не злится, — Поднимитесь, прошу вас. — Миледи, вы слишком добры. Я не должен быть таким невнимательным, — он выпрямился… и, столкнувшись взглядом с огромными серыми глазами, понял, что пропал. И прежде, чем успел сообразить, что по придворному этикету два незнакомых друг другу человека должны знакомиться только при помощи кого-то третьего, произнес: — Ла… Ланселот. Ваш покорный рыцарь. Она была еще прекраснее, чем ему показалось в день ее прибытия, хотя сейчас на ней не было того белоснежного платья, придававшего ей сходство с феей. Однако даже в охотничьем костюме, скрадывавшим ее фигуру, она — вот диво! — продолжала казаться неземным созданием, мистическим, но робким и потрясающе хрупким. Настоящей прекрасной дамой из баллад менестрелей, ради которой совершаются подвиги и разыгрываются дуэли. А она протянула ему ладонь, и он с замиранием сердца коснулся губами ее кожи. Яблоки и — еле уловимо — лаванда… Дни снова потекли за днями, но не было, пожалуй, ни одного из них, когда Ланселот не думал бы о Гвиневре. И сталкиваясь в коридорах, и видя ее в саду, в компании короля, и на банкетах — каждый раз он стремился встретиться с ней глазами хотя бы на краткий миг. Когда же это случалось, он вдруг спешно отводил взгляд, вспоминая их знакомство на охоте и понимая, что с каждым разом все больше и больше увязает в буре чувств, корил себя, отгоняя странное щемящее чувство в груди — но на другой день все повторялось снова. Так продолжаться не могло, однако продолжалось, выпивая всякие силы и в то же время странным образом окрыляя. Наверное, это и была любовь, та, о которой часто рассказывала Вивиэн, а Ланселот всегда слушал, затаив дыхание. Так, что в один прекрасный день, накануне посвященного приезду леди Гвиневры турнира, Ланселот решился на безумный и невероятный для него поступок: краснея и робея, попросил у будущей королевы в знак ее благоволения одну из лент с ее платья. И, что было еще более невероятным, получил. …Кони сталкивались, взбивая копытами песок, рыцари яростно бились, ломая копья, расходясь и вновь сходясь. Король не участвовал в турнире, согласно требованиям этикета, сидя в королевской ложе со своей невестой, а значит, рыцарям выпадал шанс определить лучшего в своих рядах. Неудивительно, что они участвовали в полном составе, нарядившись в лучшие свои доспехи и нацепив знаки отличий своих дам. Ланселот уже не раз участвовал в турнирах наравне со всеми и даже умудрялся как-то дойти до последнего поединка, но сейчас он почему-то нервничал даже сильнее, чем в самый первый раз. Потому что в первом турнире на его копье не была повязана тонкая бирюзовая лента, принадлежавшая леди Гвиневре. Но осознание, что она, прекрасная фея смотрит за ним из королевской ложи, каким-то волшебным образом придало силы. Опомнился он только тогда, когда все рыцари снова выехали на поле и герольд прокричал его имя и титул. — Сэр Ланселот Дю Лак! — Чего стоишь, вперед, — подтолкнул его Галахад, что находился рядом с ним. И Ланселот, не веря себе, выехал вперед, к королевской ложе. Туда, где за высоким забором по обе стороны колыхались нестройные волны разномастного народа. А над развешенными знаменами возвышались фигуры короля Артура и его невесты. Сегодня Артурию невозможно было принять за женщину: пурпурный плащ, наброшенный поверх длинной котты*, укутывал ее почти полностью, оставляя открытыми только голову и кисти рук. Она всегда так одевалась на публичные мероприятия: совершенно обезличенный король, властный и уверенный в каждом своем решении, но абсолютно бесстрастный. Надевая на шею старого друга тяжелый медальон, она не повела и бровью, лишь ровно вымолвив: «Поздравляю с победой, Ланселот, отважнейший и сильнейший из рыцарей». Зато леди Гвиневра смотрела так, что сердце юноши будто пропустило удар, а потом забилось с удвоенной силой. В голове царила странная легкость, которую можно сравнить только с опьянением, да он и был пьян — ликованием толпы, своей победой, собственной храбростью, взглядом этих серых глаз, на дне которых переливались серебристые искорки. Наверное, именно поэтому он совершил второй из отчаяннейших поступков в своей жизни — и второй за день. — Как победитель сегодняшнего турнира, я объявляю прекрасную леди Гвиневру королевой любви и красоты! — провозгласил он. Краем глаза он заметил, как взметнулись брови Артурии, не сумевшей скрыть удивление: один из редчайших случаев, когда самоконтроль все-таки ее подвел. — Да будет так, — проговорила она, взяв себя в руки. Но в тот момент его это не волновало: он смотрел на Гвиневру, и ее сияющий и совсем немного смущенный взгляд в этот миг послужил лучшей наградой за победу. Позднее Ланселоту казалось, что именно память об этом моменте помогла ему выжить в битве при Мэрильен. И беспокойство за нее, ту, кому уже давно принадлежало его сердце, упрямо оставшуюся в Камелоте, несмотря на настойчивые просьбы короля вернуться на родину. Ланселот не уговаривал. Он просто знал, что должен вернуться живым, чтобы защитить ее.

***

11 июня 526 года. Мэрильен. Южный Вестфилд Мэрильен, казалось, нисколько и не изменился за эти несколько лет. Всё те же мощеные кирпичом улицы, жилые кварталы всех оттенков серого и коричневого, украшенные пестрыми лоскутами крыш и крошечными палисадниками, перемежаемые порослью парков — дань тяге горожан к природе. Если раньше Артурии этот город казался огромным и таинственным, то теперь, вернувшись сюда, она поразилась, насколько он мал. И это центральная улица? В Камелоте даже переулки шире! А на этой дороге едва ли могут разминуться две крытых дворянских повозки, в которых любят путешествовать столичные горожане. Но город не тяготился ни своими размерами, ни спокойствием: он жил ровно так же, как и много дней до этого. У Артурии возникло невольное ощущение, что она просто выпала из этой размеренной провинциальной жизни в какую-то сказочную быль, совершенно иной мир огромного города. А теперь вернулась и с трудом пытается влиться в этот ритм, но получается из рук вон плохо. Непривычное ощущение. Хотя, если задуматься, в первые дни своего пребывания в Камелоте она ощущала то же самое. Значит, причина в ней самой? Вполне возможно. Впрочем, внешняя неизменность была лишь маской, и Артурия очень быстро это поняла, стоило ей побыть здесь подольше. Здесь, на этих тесных улочках, тоже витал дух войны: народу стало ощутимо меньше, а в гомоне толпы, который доносил до ушей короля легкий летний ветерок, явственно сквозила тревога. Конечно, горожане не испытали на себе ни осады, ни разорения, за что следовало благодарить лишь Создателя, однако близость вражеской армии накладывала отпечаток и на них, заражая всё вокруг страхом за будущее. Неудивительно. Уж кто-кто, а Артурия прекрасно знала, насколько губительно ощущение грядущей беды. Оно заставляет нервы звенеть, будто струны, а мысли метаться в поисках пути к спасению. Как правильно сказал некто мудрый, нет ничего страшнее бессилия. Королю проще: он может встретить опасность с мечом наголо и армией за спиной. Пусть даже армия оказалась изрядно потрепана восточным походом и войной с Истфилдом, но она хотя бы есть! А, значит, есть и надежда на спасение. И даже если Гильгамеш пошел со своим войском на столицу, у Камелота есть стены и котлы с кипящей смолой, стрелы и запасы провизии, которых должно хватить минимум на полгода осады. И, конечно, есть Артурия и ее рыцари, и если среди них остался хоть один, кто верен короне, то Вестфилду есть на что надеяться. Да, первая битва в этой войне прошла совсем не так, как кто-либо мог предполагать, да и припасов они лишились, но большая часть войска уцелела, и это главное. Градоправитель Мэрильен, когда к нему с визитом пожаловал сам король, пообещал всю возможную помощь и тотчас же отправил гонцов по окрестным конным заводам и в ближайшие села. Конечно, жителям придется затянуть потуже пояса: военное время и так требует отправлять мужчин всех сословий на службу, а сейчас государству понадобилось еще и имущество. Слишком тяжелая ноша для расслабившихся людей, не видевших в своих краях войны вот уже три поколения. Как бы не отозвались такие поборы банальным бунтом — в дополнение к чертовой войне. Пожалуй, принцесса Артурия, которая проезжала по этому городу в далеком прошлом, подумала бы в первую очередь о том, как тяжело придется людям, и после войны непременно воздала бы им из казны за неудобства. Но король Артур, неспешной трусцой направляя своего коня в сторону соборной площади, беспокоился лишь о бунте. И знал, что, даже если эта война закончится все-таки победой Вестфилда, казна не выдержит подаяния всем страждущим. Неудобство отдельных людей на одной чаше весов, а на другой — открытие госпиталей для пострадавших, восстановление стен, а то и зданий столицы в случае осады, да и мало ли что еще. Принцип меньшего зла. Она и впрямь изменилась за годы своего царствования. Стала видеть в людях не равных себе личностей, которых король должен сделать счастливыми, а безликую толпу, источник пользы для государства. Подданных, интересы которых в масштабах государства не значат ничего, зато которыми можно с лёгкостью пожертвовать в случае чего. И собой тоже. Что жизнь короля в сравнении с судьбой государства? — Ваше величество, не желаете заскочить к матушке на рынок? Хотя бы на минутку, — негромко осведомился Ланселот. Артурия придержала коня, мгновение растерянно глядя на своего сопровождающего. Поехать и навестить Вивиан? Сейчас? Понятно, что ее рыцарь хотел воспользоваться моментом: ведь неизвестно, выйдут ли они живыми из следующей битвы. Да и как не повидать ту, кого он чтил и любил всем сердцем? А ведь в глубине души ей тоже не хватало Вивиан. Травница из домика в гуще леса почти заменила Артурии почившую мать, и как знать, когда они увидятся вновь? На пребывание в Мэрильен были отведены целый день и еще полдня, нужные градоправителю для сбора всего необходимого. Но вернуться в сызнова разбитый лагерь следовало как можно скорее: кто, как не король, должен писать письма Мерлину, сэрам Персивалю и Аргавейну и наместникам, подсчитывать потери, выслушивать донесения и планировать несколько стратегий на случай встречи с войсками противника. Хорошо, если Создатель подарит ей пару часов свободного времени. — Я бы с радостью. Но мне хотелось бы повидать могилу своей матери, — наконец, проговорила она. Кажется, Ланселот хотел что-то сказать, даже открыл рот, но потом только кивнул, по-рыцарски приложив руку к груди, и молча направил коня в сторону торговых рядов. И, как и там, на поле битвы, в его взгляде явственно мелькнуло разочарование.