die Beichte

Принеси свечу к надгробию своей могилы, уставший странник, которому нет имени в мире под Солнцем. Взгляни в грозную гладь реальности, что твердит тебе:«Мертв!». Поверь в то, что не года теперь текут в твоих жилах, а кровь, как и положено смертным. Путь…больше не верный пес, что ластится к твоим ногам — он бежит ветхими дорогами истории, вписывая твои инициалы в книгу Вечности. Вдохни воздух, как в последний раз. Легкие должны радоваться подобному желанию разума: упокоенному сонным согласием быть-надеяться-жить. Ты идешь утоптанной тропинкой, сминая под подошвами тела снежинок. Хруст раздается — не замечаешь — ты видишь иную картину, так когда-то хрустело иное вещество, из которого создаются тела в утробах матерей. Глаза, застывшие в попытке словить блики, смотрят из-под кожаных ботинок, вглядываясь глазницами в попытках разглядеть душу. Ее нет, как не наполняй сосуд пищей и винами, ее не было, как не ищи ее на других континентах. Ведь не это ли ищешь ты — альбинос, сбой в программе генетики своей зиготы? Причины оставаться живым, принося тело в жертву немецкой нации — забывшей тебя, как страшный сон сороковых годов. Ты держишься за последний приют распотрошенного духа. Вера в исповедь перед собой держит тебя на плаву. Мир построен не на корнях древа Иггдрасиль. Мир построен на костях, крови и слезах. Твой народ — мертв. Еще с одиннадцатого века жизни ты — мертвое государство, проклятое сонмом богов за одним им ведомые грехи. Родство с балтами осталось лишь буквами на потрепанных летописях, города с культурным наследием германских племен осели золой на сожженных землях. Тевтонский орден стал твоим домом, принявшим светловолосого беса под свое крыло. Их сталь научила тебя убивать. Подернутая пелена бахвальства покрывает тонким слоем острые скулы. Гальваника душ, запечатленная в масках характера, оковах, что держат в рамках приличия. Ошейнике, что, словно дворового пса, тянет к будке! Ты верил, что Бог поможет тебе, воздавая в его честь свои походы. Но от крови на руках (что не смывается, как не три их мылом и травами, сдирая кожу и пробираясь до мышц) он не избавляет. Нет покоя от мыслей тех, кто посвятил последний вздох во славу Господа, во славу Нации и Народа: все их стремления ныне — внутри кожаной оболочки тела. «Небесных воинств Архистратизи, молим вас присно мы недостойнии, — уста не дрогнули от слов — ты молишь изнутри. Ведь демоны, что грызут сухожилия, не дают произнести строки, — да вашими молитвами оградите нас кровом крил невещественныя вашея славы…» Ты ускоряешь шаг, ломая снег, как домики улиток. Не желая видеть, во что окрашивает его проблеск воспаленного сознания. Черные краски сползают со стволов деревьев, переплетаясь под ногами в удобную дорожку, что проглатывает твои следы. Темнота поглощенных цветов тянет на дно, каплями заливая холсты будущих дней. Черные квадраты — предписание уничтожить — точки в документе с датой, установленной на март 47-го. Спусковой крючок…на который ловят рыбу в большой политике. В тот день словлен был ты. И сломлен. Быстрый путь ускоряется до сверхзвуковых скоростей: ручка двери (открытый замок), коврик в прихожей (кинутое на вешалке пальто), семь шагов в гостевую (отодвинутый край портьеры), смирение (в сложенных для молитвы ладонях). Лихорадочный шепот, едва различимый для сторонних ушей города Кенигсберг, у иконы, как во времена буллы Папы Римского. — Просишь прощения за кровь, — голос вошедшего ( так же мертвого, как и ты). — Почему же? Бледность лица, длина волос, тонкость строения, — так выглядят девы из русских земель, но никак не убийцы. Запятнанный так же, как и страницы жизни Прусской империи, привыкший к насилию и бесчинствам, рожденный в мире, где воздух пропитан кровавой зарей. Твой палач. Твой секундант. Твой священник. Ему ты шепчешь строки молебней и прощений, что не заслужил принять от рук, державших твою мантию до конца. Жизнь течет в его руках, а глаза улыбаются вежливой улыбкой матери в доме умалишенных. Его жизнь — твоя заслуга, он стирает слезы, что текут по щекам и капают на половицы. Шепчет «Великому не пристало сожалеть за свое величие», растворяясь в призрачном образе сумерек. Ведь жизнь воплощениям дана лишь для бесконечного соперничества меж собой. И каждый из них скрывает в глазницах свое безумие.