Edge.

Середина очередной скучной пары английского. Учитель распинается, уже в который раз усердно рассказывая о значимости знания данного языка, забывая про саму тему сегодняшнего занятия. У Юнги начинает складываться чувство, что такими темпами точно скоро коньки отбросит, ибо, ну, слишком нудно и шуточки у учителя за триста. И эти мысли и дальше бы вились в его чудной головушке, если бы только не один парень, на которого большая половина группы слюни пускает. Этого паренька все нагнуть хотят, затащив в один из пустующих кабинетов, отыметь в различных позах и добиться жалких просьб, похожих на самые настоящие мольбы... Ох, да они ото всех этих мыслей чуть не кончают, позорно выбегая из аудитории. А Паку откровенно плевать. Он не замечает всех «тайных» воздыханий в его сторону, и зад его не чувствует каких-либо бед. Спина всё также продолжает держаться ровно — осанка без изъянов. Глаза продолжают внимательно наблюдать за преподавателем, а сам, не пропуская мимо ушей ни одно его слово, только изредка что-то черкает в своей тетради, совсем не связанное с английским. По окончанию пары, Чимин и не спешит покинуть аудиторию: медленно собирает всё в рюкзак, иногда покусывая свои и без того пухлые губы, слишком аккуратно укладывает в пенал ручки и карандаши, которыми начеркал непонятный для самого же себя рисунок. Взгляд Юнги, стоящего у прохода в уже, можно сказать, пустующую аудиторию, скользит по юноше, останавливаясь на не самых идеальных пальцах, которые, несмотря на это, всё равно завораживают, а всё благодаря осторожным и изящным движениям их обладателя. Да, Юнги залип. Нет, не просто залип, он желал этого парня, и влип по полной, ибо стал зависим. И минуты, даже секунды, не проходит, чтобы Юнги не посмотрел краем глаза, хотя бы мимолётно, на Чимина и чтобы в мыслях не пробежало, оставляя за собой следы: «Он слишком прекрасен, пока я слишком зависим, слишком влюблён». Юнги откровенно плевать на все недостатки и странные привычки Чимина, ведь даже они для него идеальны. Чудоковатый смех, красивая горбинка носа, а также каждый раз внимателен на парах, в столовой всегда ест один, необычная любовь к походу в кино в полном и гиблом одиночестве — всё это Юнги узнал, наблюдая за Чимином, что являлся для него чем-то слишком идеальным (ведь скромность и внимание — не порок, хотя от одиночества пора избавляться), и не в тех пошлых мыслях, об осуществлении которых мечтали многие. Да, Юнги и не скрывает, что хочет Чимина не меньше их, не скрывает своего странного, необоснованного влечения к нему, но ему хотя бы от него не только секс нужен. Он хочет целовать его ночами и утрами, как только тот пробудится. Желает заключать в тёплые и нежные объятия, к которым не привык, но ради Чимина готов на всё. Странно? Может быть. Юнги и не замечает, как скоро Чимин покидает аудиторию, оставляя его одного. Он даже не обратил внимание на старшего. Точнее, сделал вид, что не заметил. На самом деле парень сам как-то очень заворожённо смотрел на Юнги каких-то две минуты, а то и меньше. Но как этого не заметил сам Юнги, Чимина, естественно, заставило задуматься. Может потому, что был где-то далеко в своих мыслях? А может потому, что ему вовсе и не хотелось запоминать, как они, не отводя взгляда, смотрели друг другу в глаза с некой задумчивостью и нежностью? «Или нежность только с моей стороны?» — досадно вздыхая, думает Чимин. Всю дорогу до дома, Пак пытался избавиться от былых мыслей о светловолосом парне, которого раз за разом замечает близ себя. Да даже тогда, когда ходит в кино на самые поздние сеансы. Сначала его это пугало, но после добрая улыбка Юнги заставила покинуть страх, что начинал обосновываться в Чимине. Эту улыбку он заметил, когда невольно на одном из посещении кинотеатра повернулся в сторону Юнги и увидел, как тот невинно, совершенно по-детски, улыбается милой картине, показанной в мультфильме, который шёл в тот момент. И тогда Чимин не смог удержаться: смотрел на него ещё достаточно долгое время, облокотившись о подлокотник и подбородок подперев ладонью. — Я дома, — проговорил в пустоту Чимин и снова же вздохнул, ведь родители, как обычно, и не думали встречать, занимаясь своими делами. Дом просто огромен, в нём полно прислуживающих людей, но от этого только лишь больше одиноко. К Чимину подошла женщина средних лет и помогла ему снять пальто — от этого ему всегда неловко. Сколько лет одно и то же, а всё ещё не привык. — Ужин скоро будет готов, молодой господин. Можете переодеваться и спускаться, — женщина поклонилась в знак уважения и легко улыбнулась, ведь такова её работа: угождать своим работодателям. Чимин лишь кивнул и поспешил в свою комнату. Ему совсем не хотелось есть, но совесть загрызла, если бы не сделал этого, потому только после он смог развалиться на кровати и облегчённо выдохнуть. Конспекты делать совершенно не хотелось, хотелось только одного — почувствовать рядом с собой тепло, исходящее от чужого тела, а именно — Мин Юнги, которым он стал зависим не меньше. Чимин просто не может не вспоминать то, что тот всегда рядом, что даже посмотрели вместе все фильмы, которые Чимин хотел когда-нибудь с кем-то посмотреть, и, может, Юнги не помнит, но как-то он дал свой зонт Чимину, а сам, накинув капюшон и оставив его позади, побежал к самой близкой остановке. Чимин всё ещё никак не вернёт зонт, что нужно бы уже давно сделать, а не смотреть на него ночами и вспоминать короткое касание чужих пальцев к его, отчего он крепче сжимает одеяло, весь напрягаясь. За дверью послышались какие-то шаги, но Чимин не стал придавать этому большое значение, учитывая то, сколько в доме находится людей, а только прикрыл глаза, задумываясь, когда отдать зонт и как в качестве благодарности пригласить куда-нибудь Юнги. На губах взыграла мягкая улыбка, пока в голове Чимина рисовалась картина того, как они с Юнги мило беседуют на различные темы, попивая горький кофе, от которого Пак изредка морщится, вызывая со стороны старшего тихие смешки в кулак. От этого Чимин растаять готов и не собираться вновь. А вообще, он давно уже тает, как снег весной, от одного взгляда на парня, но боится представить, что с ним будет, когда тот более ощутимо коснётся его, а может, и обнимет… «Нет, Чимин, об этом рано думать. Всё равно не дождёшься исполнения подобных мечтаний», — встряхнув головой, он резко вскакивает с кровати и направляется в душ, чтобы освежиться и избавиться от данных мыслей.

***

Все пары Чимин только и думал, что сказать Юнги, чтобы отдать зонт, и как вообще подойти к нему. Ото всех этих мыслей ручка пострадала, стала искусанной, каким хочет быть сам юноша. Да, которые дни его гложут странные мысли, как бы он хотел ощутить зубы Юнги, впивающегося в его шею. Даже сейчас думает об этом, ощущая рой мурашек по телу, заставляющих иногда и вздрогнуть. Боже, да он уже болен Юнги, ведь в мыслях один он: «Юнги такой красивый. Юнги такой милый, как и его улыбка. У Юнги такие прекрасные пальцы… Хочу попробовать их вкус. А губы. Боже, его губы не менее восхитительны». Чтобы отбросить мысли, лезущие в голову с новыми силами, большим напором, Чимин на некоторое время зажмурил глаза, ещё и закрывая их ладонями, локтями упираясь о парту. Сейчас ему было плевать, что может заметить преподаватель и задать вопрос, на который совсем не захочется отвечать, ведь Юнги рядом, а Чимин явно в порыве может спалить свои мысли, свои мечты, желания и надежды. Коридоры здания заполнены учащимися и смехом с гоготом, которые постепенно начинают раздражать, оттого и хочется поскорее уйти за пределы университета, оказаться в своей одинокой маленькой квартирке, а там и в холодной постели. Но мысли обо всём этом обрываются, как только Юнги врезается в кого-то, кого узнаёт только после, как поднимает глаза, уже выдерживая мысль о том, чтобы что-то пафосно проговорить, ибо нехер врезаться в него (и плевать, что это он врезался). Хочется провалиться под землю, спрятать себя в глубинах леса или старого заброшенного семейного сундука, куда горит желанием и сердце своё забросить, чтобы не болело так сильно и не билось, заходясь в бешеном ритме только от одного взгляда на него — Пак, чёрт… нет, Юнги его дери, Чимина. — А…эм, п-прости, — голос Чимина предательски дрожит, а глаза бегают из стороны в сторону, будто ища что-то сверхинтересное, но вновь натыкаются на глаза Юнги, стоящего в некотором ступоре, от которого безрезультатно пытается избавиться. — Ничего, всё в порядке, — Юнги борется внутри со своими чувствами, ангелами и демонами, тёмным и светлым волками, и кем ещё только можно, но изо всех сил старается быть спокойным, сжимая до боли пальцы в кулаки. Юнги уже хотел идти дальше своей дорогой, как за запястье перехватил Чимин и растеряно посмотрел на него, снова пытаясь связать хоть два слова правильно. — В-вот, — протягивает ему тот самый зонт, цвета штормового моря, — давно всё хотел отдать, но забывал. Я хотел бы тебя отблагодарить за то, что ты дал мне его тогда, — от нервов ладони вспотели, а пальцы перебирают полы толстовки. Чимин весь краснеет, как самая сочная помидорка, но всё-таки смотрит прямо в глаза напротив. — Как насчёт поужинать сегодня вместе?.. На последних словах Чимин уже точно готов провалиться под землю, потому что парень, стоящий напротив, всё не отвечает, даже звука несвязного не роняет. Тогда внутри него образовывается ещё большее сомнение насчёт правильности действий, поэтому спешит извиниться, но тут же оказывается прерванным. — Я уже, если честно, и забыл про этот зонт, — забирает предмет из немного подрагивающих рук; на губах Юнги появляется нежная улыбка, а глаза будто полумесяцами становятся, завораживая только больше — так Чимин скоро точно утонет в них и своей зависимости. — Я не против ужина с тобой, Чимин. Слышать своё имя, слетающее с уст Юнги, словно дар Смотрящего, которым не только хочет порадовать Чимина, но и погубить, ибо оно так сладко и нежно произнесено, что сложно уже удерживаться. — Я так рад, боже! — сначала облегчённо выдыхает, а после — чуть не прыгает от счастья, подаренного самим Юнги, который и не подозревает об этом, но сам радуется в душе не менее рьяно. — Тогда, может, у меня дома? Родителей всё равно не будет: они уезжают на какой-то там совсем неинтересный мне вечер, а госпожа Чон просто божественно готовит! — на радостях мальчишка даже не замечает, как много и быстро лепечет, вызывая умиление со стороны Юнги. — Чимин, ты знал, что, когда так много говоришь, так мило выглядишь? — прикрывая рот рукой, он пытается сдержать порыв умилительного смеха, замечая, как быстро Чимин краснеет и вновь становится робким. — Такой милый! Хлопнув того по плечу и дав свой номер, Мин быстрым шагом направляется к выходу, ссылаясь на то, что очень спешит, потому также попросил Чимина написать ему после — во сколько и куда нужно подъехать. Если бы он этого не сделал, то превратился в неизвестного состава консистенцию.

***

Чимин по несколько раз набирает и тут же стирает сообщение, думая, как лучше написать, хотя и нет тут ничего такого, о чём следует так задумываться. Очередной раз набрав текст сообщения, он всматривается в него и внимательно вчитывается, проверяя — не допустил ли какой-либо глупой ошибки, за которую неловко вскоре будет. И всё же в этот раз смело касается «отправить». Ч: «Ты же ещё помнишь, что согласился на ужин со мной? Правда, спасибо за это, мне очень приятно, Юнги-хён. Сможешь подъехать к шести часам в ***?» Чимин сразу откладывает телефон в сторону, думая, что не скоро дождётся ответа, но, к его удивлению, ждать пришлось не так долго, а всего минуту или чуть больше. Ю: «Я уже думал, что ты забыл про меня. Конечно, я помню, Чимин-а. Хорошо, обязательно жди меня». Неизвестно сколько раз Чимин перечитал сообщение парня и насколько широкой была и есть его улыбка, но скулы сильно сводит. И он дальше бы так давил довольную лыбу, если бы не прервала госпожа Чон, подходя к сидящему на большом кожаном диване в гостиной Чимину. — Молодой господин, к Вам пришли. Чимин и не заметил за перечитыванием сообщения, как быстро пролетело время, но очень этому рад, ведь не пришлось мучиться от тоски и мучительно долгого ожидания. Встретив своего гостя, он проводит его в столовую. Юнги, ещё подъехав к дому, был неожиданно удивлён и сейчас дивится не меньше, бросая взгляды с одного на другое, при этом не волнуясь о том, что Чимин может посчитать его странным. Всю трапезу они, на удивление, через-чур легко разговаривали, будто знакомы с самого детства. Чего только они не обсудили: учёбу, что как нелегка она и изнурительна, отчего сил ни на что не хватает; каждый немного о себе рассказал, больше затрагивая времена, когда учились в средней школе. И так Чимин почувствовал себя чуточку ближе к Мину, ведь он рассказал ему о том, о чём никому ещё никогда не рассказывал: в средней школе его много избивали, ссылаясь на то, что таким зазнавшимся нет места среди них (тогда ещё мальчишка любил время от времени умничать, указывая ребятам и учителям в том числе на их ошибки), но Юнги надоело всё терпеть, потому под конец средних классов научился стоять за себя, закрывшись ото всех и став холодным, как в самой Антарктиде. Его лицо забыло, что такое эмоции, ему было нейтрально на всё, что происходило вокруг него, родители даже не знали, как вернуть к «жизни» своё чадо. Но Мин не обращал внимания на все переживания родителей и на их тщетные попытки вернуть своего сына, а продолжал обучаться одному из боевых искусств — дзюдо — но его стали бояться за его силу и чрезмерные наезды на каждого, кто попадался под горячую руку. Он сам уподобился тем, кого так ненавидел. Всё продолжалось до тех пор, пока не встретил на своём пути улыбающегося паренька, что мило беседовал со своими друзьями (об этом Юнги умолчал, пока рассказывал о себе Чимину). Уже тогда его начало тянуть к нему, всё было слишком необъяснимо и непонятно Юнги, но просто ничего не смог с собой сделать — он сдался, поддался и влюбился по уши. Покончив с едой, Пак решился и позвал гостя к себе в комнату — место, куда даже родителей не пускает. Его комната для него что-то нечто личное, где хранится всё, что может выдать хозяина с потрохами: ноутбук с многочисленными фотографиями старшего, сделанные тайком, пока тот либо говорил с друзьями, либо же ел, иногда языком слизывая остатки еды на уголках губ, которые, как думал Чимин, словно мёд на вкус; странная коробка с неизвестным никому содержимым, которую он хорошенько запрятал, чтобы в последующем не краснеть за свою непристойность, но больше от воспоминаний, что с ними делает, думая о Юнги-хёне, доводя себя до томных стонов от всех тех мыслей, всплывающих в голове, пока плавно скользит внутри себя инородным предметом. Юнги до одури нравится проводить время вместе с Паком, оттого и не замечает, что время движется к десяти. Но разговор о музыке нереально затягивает обоих, ведь касается это музыки Юнги, которую он пишет для друзей, исполняющих впоследствии её в различных клубах. — Мне безумно нравятся тексты твоих песен, — «и ты...» — также пробегает в мыслях, пока Чимин на мгновение отвлекается, чтобы посмотреть на перекатывающийся снизу-вверх кадык старшего, пока тот медленно пьёт воду, будто издеваясь над младшим, который нервно сглатывает от представшей пред ним картины и больше напрягается, но не сводит глаз от прекрасного. — Знаешь, когда я пишу музыку и лирику к ней, то думаю только об одном человеке, встрявшем в моей голове. Он всё никак не хочет покинуть её, — Юнги не понимает, зачем всё рассказывает парню, тем более то, что спалит его по полной, но всё равно не останавливается. — Я стал зависим им. Не могу, чтобы не посмотреть в его сияющие глаза, не наслаждаться голосом, особенно прекрасным, когда он напевает. — Правда? Это классно, хён, что у тебя есть Муза, — юноша улыбается через силу, потому видна вся неискренность. От такой улыбки что-то дёргает внутри Юнги, и он подаётся резко вперёд, накрывая губами чужие, недавно облизанные и припухшие от частых терзаний зубами их обладателя. Чимин замирает на месте, распахивая глаза, пытаясь вникнуть в происходящее, но вскоре шлёт всё куда подальше, ведь так давно хотел почувствовать на своих губах мягкие губы Юнги, который языком проводит по нижней губе парня и, пользуясь его слабостью, приоткрывшего рот в тихом вздохе, скользит языком внутрь, касаясь кончиком чужого. Их языки сплетаются в медленном танце, а тела прижимаются друг другу в надежде почувствовать тепло, исходящее от них, более ощутимо. Отступать некуда. Не способны вовсе. Ладони Юнги ложатся на талию младшего, нежно поглаживая её и спину, пока их обладатель немного прогибается под ними и руками обвивает шею того, кем зависим, и пальцами одной руки зарывается в светлые и ощутимо жёсткие от недавнего прокрашивания волосы. Как же давно они мечтали вкусить губы друг друга и так крепко обнимать, плавясь от нахлынувшего жара, вдруг повисшем в комнате. — Моя Муза — это ты, Пак Чимин, — нехотя отстранившись от давно любимых губ, хрипит прямо в них, нависая над парнем, который уже полностью лежал на полу. — Я люблю тебя, но и хочу тебя не меньше... — опаляет жарким дыханием чужую шею и проводит кончиком носа, вызывая у лежащего снизу помутнение разума и лёгкие мурашки по телу. — Так возьми меня, хён. Я готов быть твоим полностью, ведь люблю не меньше. И не думаю, что смогу без твоих дурманящих касаний и тебя самого. Чимин словно забывает, что дом полон людей, а может ему совершенно наплевать на это, ведь рядом Юнги. Юнги, который так нежно и в то же время обжигающе касается его тела, скользя подушечками пальцев по впалому животу, губами невесомо парит над манящей кожей, оставляя после поцелуи на шее, плече, чуть прикусывая, и ключицах. От всех действий Мина он готов плавиться вечность, только чтобы чувствовать их снова и снова, срывая со своих пухленьких губ несдержанный хриплый вздох, распаляя того только больше. Даруя животу лёгкие поцелуи, Мин стягивает с Чимина джинсы с боксёрами после, заставляя тем самым смутиться юношу, прикрывающего лицо руками, но стыдно ему не от того, как тело реагирует на ласки, а того, что это всё-таки его первый раз с кем-то. Не отводя помутневшего взгляда от парня, Юнги сам избавляется от такой ненужной сейчас одежды. — Малыш, смотри на меня. Я не сделаю тебе больно, обещаю, — успокаивающе шепчет Мин, довольствуясь лестной для него реакцией младшего, кажущегося беззащитным, но и таким готовым на всё, оттого Юн хочет доставить ему одно лишь удовольствие, от которого тот будет захлёбываться стонами. Согнув ноги в коленях и расставив их чуть шире, Чимин борется со смущением и убирает с лица ладони, замечая довольную улыбку Мина, смотрящего на его эрекцию и облизывающего свои губы. Он расслабляется и прикрывает глаза на секунду, ведь там старший языком скользит по чужому возбуждению, ведя от основания к головке, которую тут же обхватывает губами. Руки все также продолжают обследовать сладостное тело, проходясь и по внутренней стороне бёдер, пока их обладатель заглатывает глубже, начиная посасывать. С пухлых и прекрасных уст слетает не менее прекрасный томный стон, и пальцы скользят по мягкому ковру. Чимин выгибается немного в спине, ощущая, как чужие пальцы сжимают набухшие соски и прокручивают немного, доводя того до исступления. Мин отстраняется от члена и тянется к желанным губам, увлекая в новый, но страстный, поцелуй: безжалостно кусает чиминовы губы, оттягивая, и вновь врывается в горячий рот языком, играясь с чужим. Своим возбуждением Мин трётся о бедро младшего, не отстраняясь от его губ, целуя так, будто боясь, что подобного больше не видать или же это просто сон. Никакой смазки под рукой не оказалось, ему всё же приходится отстраниться от медовых губ, слыша разочарованный вздох Чимина, уже не владеющего собой вовсе, потому не противится (да и в любом случае так сделал) и вбирает в рот два пальца Юнги сразу на две фаланги. Язык юрко скользит меж ними, вылизывая так, будто на их месте нечто другое и больших размеров. Когда он поднимает на парня затуманенный взгляд, полный похоти и желания, тот не сдерживает хриплого стона, ведь такой взгляд так будоражит, что хочется большего и ворваться в узкого юношу прямо сейчас, но он обещал — обещал, что не причинит боль, а лишь только наслаждение. Посчитав, что пальцы достаточно смочены, Юнги проникает сначала одним внутрь разгоряченного Чимина, что приоткрыл рот в тихом вздохе, откинув голову назад. Своей реакцией доказывает, как сводит с ума его Юнги, что готов отдаться только ему одному. — Неужели я у тебя не первый, Чимини? — досадно выдыхает парень, когда два пальца, а там уже и три, достаточно быстро стали свободно скользить внутри тяжело дышащего Пака. — Или Чимини любит баловаться игрушками, явно не для детей предназначенными? — слишком пошло шепчет на ушко тому, кусая его и играясь с серёжками, после спускаясь к шее, которую начинает терзать зубами, оставляя следы от укусов и засосы, чего давно желал Чимин. — Я...я не... — голос предательски дрожит, а с губ норовят сорваться стоны, ведь Мин не прекращает водить внутри пальцами, растягивая и массируя влажные стенки, иногда ускоряя темп. — А мой Чимини, оказывается, плохой мальчик. Чимин не знает от чего сходить с ума больше: от до одури приятного «мой Чимини» или же от доводящих до истомы пальцев внутри, а может и от достаточно грубого шлепка, полученного сразу после сказанных фраз старшим. — Хочу ещё... — только срывается со стоном с чиминовых губ, как Юнги врывается в его тело, даруя долгожданную заполненность тем, чем жаждал быть заполненным Чимин, подхватывающий свои ноги под коленями. Внизу живота всё приятно тянет, а разум полностью захвачен наслаждением, получаемым плавными и размеренными движениями внутри Чимина, что без зазрения совести начинает сладостно стонать. Давно в его разуме кроились мысли и желания о подобном грехе, от которого желание грешить только возрастало. Он не отрицает, как безумно хорошо ему, особенно когда старший ускоряет движения бёдер и пальцами впивается в божественные ягодицы, разводя их в стороны для более глубокого проникновения. А Чимин тянет руки к своей самой большой зависимости и притягивает лишь ближе, руками обвивая его шею, пока тот довольно грубо вдалбливается в разгорячённое и кричащее «о боже, ещё!» тело. И Юнги внемлет мольбам и, переворачивая парнишку и ставя в коленно-локтевую позу, вновь врывается в него, отчего Чимин сильно выгибается с громким вскриком, который явно был слышен всем, находящимся в доме, на что ему откровенно плевать. Он хочет чувствовать эти доводящие до экстаза чувства. Хочет и подмахивает бёдрами навстречу, когда Юнги мучает его, останавливаясь на время, а после вновь начинает вбиваться. Хочет и дальше продолжать ощущать, как старший, до вскриков доводя, грубой ладонью шлёпает по округлой заднице, оставляя на ней красные следы. Чимин резко откидывает голову назад и закатывает глаза, сжимая Мина внутри себя и чувствуя скорую разрядку, к которой близок и парень, сбивающийся на резкие толчки, сжимая в пальцах шикарные бёдра. Юноша раскрывает рот в немом крике и прогибается в пояснице, ощущая впервые такой мощный оргазм, которому внемлет и Юнги, выскальзывая из сладкого юноши и изливаясь ему на бедро.

***

После принятия совместного душа, пара лежала на кровати Пака и, сплетя ноги вместе, умиротворённо наслаждалась присутствием друг друга, боясь нарушить приятную тишину, что совсем не напрягала. Подушечки пальцев выводили странный и непонятный узор на теле Чимина, мурчащего от нежных и почти невесомых касаний. Он не смел открыть глаза, боясь, что, если откроет их, всё исчезнет, как самый счастливый сон. — Ещё с детства я играю на фортепиано, — нарушает повисшую и успевшую стать родной тишину Юнги, — но писать лирику стал благодаря тебе, Чимини, — прошептав тому на ушко, нежно целует под ним. Ты стал для меня больше, чем простой зависимостью. Ты вернул меня обратно. Нет, даже лучше сделал. Влюбил в себя, а я, как глупец, попался в твои оковы…оковы, от которых я не готов отказываться. Юноша, всё же осмелившись раскрыть глаза, приподнялся на локтях и посмотрел с нежной улыбкой на старшего, после чего подарил поцелуй, всего лишь коснувшись его губ своими. — Сначала я боялся тебя, находящегося вечно по близости, но, разглядев в тебе детские черты, понял, что начинаю утопать. Я утонул в тебе, Юнги, и не готов выплывать на сушу, ведь любить тебя — дар свыше. Они достигли края своих метаний и необоснованности странного влечения друг к другу. Они стали друг для друга больше, чем просто одногруппники и любовники. Они стали возлюбленными, что жизнь связать вместе готовы. И они не отпустят под самыми пытками. Всегда будут вместе. Вечность любить. И только смерть разлучит.