Victory

Стук в дверь. Время остановилось, а вместе с ним, кажется, и сердце. Плисецкий ждал этого визита, но сейчас, когда появилась эта предательская слабость в коленях, понял, что совершенно не был к нему готов. Хватая ртом воздух, которого резко стало мало, он сделал несколько шагов вперед, а потом остановился. Он слишком долго этого ждал, так пускай же и тот, кто сейчас стоит по ту сторону двери, хоть на немного испытает это гнетущее чувство ожидания. Пускай хоть на секунду, но и в его душу закрадутся сомнения и тревога, которых сполна пришлось хлебнуть Плисецкому в последние месяцы. Стук повторяется. Биение сердца возобновляется и теперь эхом отдается у Юрия в ушах. Хочется со всех ног рвануть к двери и, распахнув ее, окончательно захлебнуться в своих эмоциях, но Плисецкий продолжает медлить. Упиваясь чувством собственного превосходства, он широко улыбается окружающей его пустоте, от которой спустя пару минут не останется даже и следа. Поворот ключа. В коридоре полумрак, но даже если бы там была полная темнота, Плисецкий все равно безошибочно узнал бы человека, стоящего на пороге. Едва уловимый запах одеколона, который он никогда не спутает с чьим-то чужим, и немного резкий запах… роз? Плисецкий, усмехаясь, делает шаг назад, пропуская визитера в гостиничный номер. — Юрий… — Виктор… — Плисецкому удается без дрожи в голосе произнести имя Никифорова. Немного растрепанный, с бутылкой шампанского в одной руке, и с букетом алых роз в другой. Еще бы коробку конфет — и вот он, джентельменский набор для соблазнения. Возможно, год назад такая схема сработала бы, но сейчас Плисецкому нужно больше. Гораздо больше. — С победой тебя. С золотой медалью, — Виктор ставит бутылку на тумбу и протягивает Плисецкому букет. И это все?! Плисецкий немного разочарован. Пара сухих фраз и этот веник? Скучно… Мало… — Ты был прекрасен… Вот, так уже лучше. Плисецкий подавляет довольную улыбку и, прислонившись спиной к стене, скрещивает руки на груди. У него перед глазами чудеснейшая картина, и он хочет полюбоваться ей подольше. Мона Лиза да Винчи не идет ни в какое сравнение с тем шедевром, какой доступен сейчас взору Плисецкого: Никифоров с цветами, смотрящий на него с обожанием и восторгом. — Юрий, твое агапе… — Превзошло Эрос Кацудона? Ты это хочешь сказать? Никифоров усмехается и привычным жестом поправляет себе волосы. Плисецкий замечает на пальце Виктора кольцо, и начавшее подниматься настроение резко падает. Скрипнув зубами, Плисецкий идет к мини-бару и начинает искать в нем то, что сейчас потушило бы разгоревшуюся с новой силой ненависть. — Ты еще слишком мал для таких напитков, — Никифоров бесцеремонно берет Плисецкого за руку и отводит к дивану. Сажает на него и, коснувшись указательным пальцем курносого носа, загадочно улыбается. — Бесишь, — шипит Плисецкий. На самом деле он хотел сказать совсем не это. Он хотел сказать, что рад, что Виктор пришел. Что он больше не злится на него за то, что тот вместо того, чтобы тренировать его, нянчился с Кацудоном. Что он… Будь проклято это чертово кольцо! — Вот, апельсиновый сок, — устроив букет в раковине, Никифоров наконец-то садится рядом с Плисецким. — А шампанское для кого? — недовольно «рычит» Юрий. — Для меня, — негромкий хлопок, и вот уже газированный напиток льется в высокий фужер. — Ну, Юрий, за тебя! Плисецкий сглатывает слюну, наблюдая за Никифоровым. — Я тоже хочу. Хоть немного, — поставив стакан с соком на столик, требовательно заявляет Плисецкий. — Немного, говоришь… Плисецкий успевает только охнуть, а потом… Снова останавливается время, сердце, появляется нехватка воздуха. Виктор его целует. Не по-дружески чмокает в щеку, не по-отечески — в лоб, а по-настоящему, по-взрослому целует прямо в губы. Влажно… Нежно… Страстно… Знает ли Никифоров, что у Плисецкого это первый поцелуй? Что до него этого рта и тела еще никто вот так не касался. Что ни одной живой душе Плисецкий не позволял быть к себе настолько близко. Как же сильно кружится голова. Как же быстро испаряется самообладание. А ведь Плисецкий не планировал сдаваться так быстро. Ему хотелось мучить Виктора, делать ему больно, а в итоге… В итоге он сам не заметил, как его руки легли Никифорову на плечи, а губы стали отвечать на поцелуй. Этот первый сладкий поцелуй. — Ублюдок… — вместо желаемого «любимый» с языка срывается грубое ругательство. — Сволочь… — а это синоним «мне хорошо», — ты ведь это все спланировал… Никифоров нехотя отрывается от губ Плисецкого. Заправляет светлую прядь волос ему за ухо. Медленно ведет пальцем от мочки уха вниз по шее. Плисецкого бьет мелкая дрожь, он чувствует, как его покидают последние силы. — О чем ты, Юрий? — Никифоров непонимающе приподнимает брови. — Ты ведь знал, что так будет? Что я ничего не добьюсь, если ты будешь рядом. Ты ведь поэтому оставил меня и укатил в Японию? Да? — Ты очень смышленый ребенок, — Виктор улыбается. — Я не ребенок! — Плисецкий ударяет кулаком по подлокотнику дивана. — Хорошо, — Никифоров наклоняется, чтобы снова поцеловать Плисецкого, но тот его останавливает, толкнув обеими руками в грудь. Виктор не торопится, пристально смотрит, а потом шепотом спрашивает. — Знаешь песню «У беды глаза зеленые»? Плисецкий вздрагивает. — Ты моя беда, Юрочка… Второй поцелуй совсем не нежный. Он настойчивый, требовательный… Будто бы Никифорову в миг надоели капризы Плисецкого и он решил покончить с ними раз и навсегда. Язык Виктора властно раздвигает сомкнутые губы, проникает в рот. Скользит по зубам, касается неба, вызывая у Юрия двоякие чувства. Плисецкому одновременно хочется умереть от отвращения и от удовольствия. Он чувствует себя омерзительно от того, что ему так хорошо. — Я сейчас… — разорвав поцелуй, Плисецкий прикладывает ладонь к губам. — Кажется, я сейчас блевану… — Оу… — Никифоров неподдельно растерян. — Со мной такое впервые… Неужели я настолько плох? — Я… у меня… — Плисецкий бледнеет. — Черт! Да у тебя кровь! — Никифоров подрывается и начинает метаться по комнате в поисках аптечки. — Где же она? Обычно в гостиницах ее в ванную комнату ставят… Сейчас… Плисецкий чувствует на губах привкус железа. Ведь это был всего лишь поцелуй. Почему он так разволновался? — Вот, наклони голову вперед, — у Никифорова трясутся руки, во взгляде тревога. Непривычно видеть его таким. — Не темнеет в глазах? — Ты будто девственности меня лишил, — усмехается Плисецкий, глядя на кровавый след на руке, которой он вытирал нос. — Значит, как порядочный мужчина, я обязан на тебе жениться, — Никифоров смеется в ответ. Взгляд Плисецкого снова падает на кольцо на пальце Виктора. Никифоров виновато прячет руку за спину. — Стать частью твоего гарема?! Да никогда! — Плисецкий вспыхивает вновь. — Ты стал победителем в борьбе за золотую медаль, — Никифоров садится на диван, обнимает Плисецкого за плечи и, притянув к себе, целует в белокурую макушку. — И здесь ты тоже одержишь победу… Плисецкий блаженно закрывает глаза и, утопая в нежных объятиях Виктора, думает: «Лучший тренер. Пожалуй, стоит еще немного за него побороться».