the way that i need you

passenger - the way that i need you

Нелётная погода, на горизонте компашка торнадо, билеты не хотят печататься, самолёт угнали, виза просрочена, нужного вам города не существует… и чего только ещё не пробежало в голове Луханя, когда он, влетая в здание аэропорта, посмотрел на часы. Ну да. Всего-то на два часа опоздал. Вдруг рейс задержали. Нифига подобного, конечно же. Лухань падает со своим чемоданчиком на сиденье в зале прибытия, бездумно смотрит вперёд и прикидывает, куда же ему теперь податься. До рождества чуть меньше трёх часов. И если бы в аэропорту не менялись охранники, то его вполне мог бы запомнить чувак, сидящий у камер где-нибудь в лабиринтах 'вход только для сотрудников'. Лухань уже третий год подряд опаздывает на свой рейс. А следующий – простите-извините, погода отстой, хотите встретить рождество в воздухе или в ближайшем отеле? И предлагают всегда, сука, самый дорогой. Лухань вздыхает, сползает по стулу так, что капюшон куртки накрывает глаза, и думает, так ли уж плохо отметить семейный (!) ламповый (!!) наполненный традициями (!!!) праздник в окружении уставших людей, их чемоданов и под атмосферой заёбанности. Минут через десять Хань подбирает свои ноги, свой чемоданчик и свою силу воли (встать с нагретого местечка порой очень сложно). Всё не настолько плохо, чтобы тусовать три часа до следующего рейса без грамма глинтвейна в организме и с Бэкхёном в открытом чате. Бэкхён гостеприимный просто дофига, шутит (или нет), мол, захвати с собой ещё кого-нибудь несчастного. Хань себя несчастным не считает, поэтому шутку (или нет) игнорирует. Хань не несчастный, нет. Невезучий немного и трусишка на щепоточку, ну и специалист по проёбам вишенкой. А в целом ему неплохо живётся, да. И к Бэкхёну ехать не так далеко, особенно если не заблудиться в подземке (это мы умеем, рассеянность, мать её). А к Минсоку – ещё ближе. Лухань настолько удачно кривит губы (ну и вообще всем своим видом выражает высоченную степень недовольства), что от него уезжает такси. А Хань себе эту машинку издалека приметил, хнык. Бэкхён на эту мини-кулстори реагирует коротким 'мажор', а Лухань, знаете, может себе позволить. Он же лицо многих известных брендов, ну, или как шутил в своё время Минсок, не совсем лицо. (В рекламе нижнего белья кому-то тоже нужно сниматься, эй). В диалоге с Минсоком, кстати, пусто до обидного; обижаться тут только на самого себя, конечно. Хань, когда психует, не только переписки стирает подчистую, но и номера говнюков из книги выжигает, а бывает что и телефон в стеночку летает. При Минсоке в своё время такое точно было. Лухань почти готов разрыдаться в такси. Ещё одна мысль под заголовком 'а вот Минсок…' – и точно не выдержит. Потому что это уже третий раз, когда под рождество Хань опаздывает на самолёт, едет под крыло Бэкхёна, напивается с Бэкхёном и его другом-соседом и до самого утра пытается отрубить в себе трусишку и думалку. Между прочим, уже третий год ничего из этого вырубить не получается. Когда Минсок, знаете, ни один рубильник не действует (вот сука). К Минсоку всё ещё ближе (завяжите Ханю глаза и заткните уши – он всё равно путь укажет, память выше уровня чувств, чёрт бы её побрал), чем катить до Бэкхёна, но, знаете, у Минсока в жизни перемен как полосатых леденцов в мешке Санты, и зачем ему в этот вечер какой-то там Лухань, если есть новый-и-весь-прям-сука-крутой-парень. Симпатяжка, наверное. Лухань не знает, если честно, он мастерски проигнорил фотки крутого парня, забив историю с Бэкхёном смайликами (Бэкхён тогда едва не помер от истеричного смеха, особенно когда вдогонку получил 'не, вообще не ревную'). С чего бы Луханю ревновать, действительно. Они же с Минсоком так, ничего особенного. Бывшие друзья, бывшие любовники. Не-не, зачеркните. Друзья всегда остаются друзьями, а любовники звучит не очень. Хань считает, что 'болезнь' под его комок чувств описанием больше подходит. Он болен (без 'был'). И вот от этого порыдать хочется, да. В такси, почему нет. Ссыкуя набрать пару слов и знак вопроса, в точечку. Просто зачем Минсоку в этот вечер какой-то там Лухань, если… Лухань внезапно просит притормозить у магазина. Через пять минут (с пакетом в руке) Лухань отпускает такси. И жалеет об этом спустя минуту. Он почти в центре города, без зонта, уставший и нервный, с неба с космической скоростью льётся вода, и в зоне видимости нет ни единой крыши-козырька. В одной руке чемодан, в другой – пакет с бутылкой вина, и самое время загадать желание. Дополнительная рука-трансформер была бы как никогда кстати. Лухань стоит и тупит под дождём, ощущая, как промокают кроссовки и на спине зачинается ручеёк, и думает, что же теперь делать. Зря, наверное, он порывам поддался. Нафига всё это. Кому нужно. Нифига хорошего пока что не получается. И сейчас бы… Хань не успевает додумать, как над его головой шумно раскрывается чей-то зонт. И это было бы безумно крипово, если бы не знакомым голосом почти на самое ухо: – Остатки морозишь? И пальцем по лбу. А пальцы у Минсока тёплые-тёплые. Как будто он только от печки отошёл и даже не успел по привычке руками по фартуку похлопать. Лухань честно-честно пытается сдержать дурацкую улыбку (слегка получается) и чуть ли не вслух воет, что сегодня лучший день в его жизни и про магию что-то. У Минсока зонт внушительный, под ним таких дрищей, как они с Ханем, человек пять поместится, поэтому ничто не мешает ему в глаза Ханя вглядываться и о чём-то размышлять. Явно не о том, что по чемодану всё ещё капает, и не о том, что до рождества часа полтора осталось. А о том, что с Луханем делать. Если он к Бэкхёну собирается (или ещё к кому-то из своего обширного списка друзей-знакомых-коллег), то отлично, просто замечательно. А если у него планов нет и он что-то предложит… Не отлично. Вообще не замечательно. Минсоку, знаете, перемены в его жизни в последнее время мерещатся за каждым поворотом, а если там Лухань оказывается, то всё вообще плохо. Бывало, знаем. Третью мировую не переживём. Лухань носом шмыгает, головой трясёт и нет бы приветом разжился или ещё чем – выпаливает: – Я к тебе собирался. И ещё разок носом шмыгает. Вместо точки. Взгляд Минсока из задумчивого превращается в настороженный. – Телефон не мог достать, да и дождь этот… Под зонт как раз заползает мокрая лапа, и Хань невольно фыркает, пытаясь смахнуть свежие капли со своего носа. Зрелище миленькое. Забив на ощущение только выползшего из бассейна, Хань продолжает: – Слушай, третий год уже эта хрень, опаздываю на рейс и к Бэкхёну еду. А к тебе… ну… Стрёмно адски. И вслух это признать не менее стрёмно. Минсок, впрочем, в уточнениях и подробностях не нуждается, он не тупой и заскоки ханевские знает так же назубок, как рецепт идеального классического тирамису; действовать ему так же стрёмно, как Луханю – признаваться в трусости, но, знаете. Если Минсок не схватит Ханя за лапу и не поведёт за собой, то для их собственной третьей мировой даже возможности не предоставится (а ещё стодесятый шанс для костерка чувств и всё такое). Минсок и хватает. А у Ханя лапа мокрая. Скользкая. Ледяная. Родная. ҉ У Минсока на кружке – фотка довольной моськи, и точно такая же, только оригинал, на краешке кресла сидит, полотенцем медь волос ерошит. Минсоку хочется обвинить Луханя в плагиате (он в душе точно рыжий, просто решил имидж сменить и сейчас слегка-то-есть-много блондин) и стянуть с него мокрые носки. Кажется, что только они образуют отдельную лужу на паркете, честное слово. До рождества всего час, а у Минсока ни шампанского, ни вина, ни бадьяна с корицей. Зато сосед с конца улицы подарил с утра диск чего-то рождественского; у Минсока настолько всё чудесно с праздничным настроением, что он кинул коробку мимо стола и понятия не имеет, что там вообще – фильмы, музыка… лишь бы не порно в колпаках и шубах. Минсок смеётся в одну из нелюбимых кружек и осекается, поймав на себе прищуренный взгляд Луханя. Лухань просто щурится, очки в боковом кармане чемодана, лица напротив не разглядеть в деталях-выражениях – а кажется, будто душу просканировал и повелевает мир завоёвывать. Ну или в чайник электрический воды залить, например. Тоже неплохо. Хань вообще весь мокрый, разбитый, нервничает так, что грызть пальцы готов, и ему бы чай внутривенно, а лучше сразу коньяк (или что-то такое же крепкое, но не настолько снотворное). В чемодане рубашка, бабочка, брюки… носки сухие. Как знал, что запаска понадобится. На деле во всё это переодеваться Хань должен был в ванной родительского дома, а не в ванной Минсока, где каждый бутыль и зубная щетка облизывается ревностным взглядом. Щётка одна. И гели для душа с прочей хернёй – все минсоковские. Хань его вкусы наизусть заучил ещё в годы песочницы (может, чуть позже). Из ванной Лухань выплывает гордой походкой, в сухой одежде и на расслабоне. Минсок всё колдует что-то на кухне у чайника (на деле он зависает в блоге одного клёвого кондитера), жестом и даже не обернувшись предлагает гостю сесть за стойку (Хань машинально едва не просит мохито и виски со льдом на закуску), и весь он такой уютный, тёплый, будто даже заботливый. В отличие от Ханя, что лишь не сверкает и лучами пол-стены-потолок не пробивает, Минсок в пухлом белом свитере и тёмных джинсах; у него носки в горошек, и это просто край. Лухань смеётся, упав лбом на стойку, а потом глушит смех на корню, заливаясь умилением. И, сука, всем остальным. Разом. Минсок, залипнув в мире новеньких статеек, на мучения Ханя не сразу реагирует; а когда реагирует, то не врубается, что это мучения. Ну мало ли из-за чего Хань может лежать лбом в стол. И не такое видали. Через пару минут ситуация не меняется. Ещё через пару минут Минсок придвигает ногой к стойке ещё один стул и подсаживается к Луханю под бочок. И со стуком ставит перед ним кружку. Хань вздрагивает. – Случилось что? – заботливо интересуется Минсок, и по плечу ладонью поглаживает. Прямо как мама. Лухань снова почти готов разрыдаться. Но он взрослый солидный мужчина, так что не-а, нифига. Мужики не плачут. Особенно в таких костюмах (если забыть про смешную клетчатую бабочку, то всё действительно солидно). И особенно в присутствии других взрослых солидных мужиков. И нежных. – Говорить-то будем? – всё ещё заботливо продолжает Минсок, умело скрывая нотки нетерпения. Луханю стрёмно, да и говорить не о чем. Они столько раз пытались поговорить, что лучше не начинать. И отношения выяснять не вариант. И спрашивать о причинах действий-поступков-порывов не стоит. Хань поднимает себя в вертикальное сидячее, отрицательно мотает головой ответом на первый вопрос, объясняет на второй: – Я уже всё сказал – про самолёт и прочее. А вот у тебя что-то случилось, я прав? И стреляет в Минсока таким взглядом, что – пиф-паф, приз ваш, забирайте. На самом деле нет. Но Минсоку так кажется. А ещё Лухань, зараза, в самую душу смотрит ведь, и всё знает откуда-то (хотя он пальцем в небо на деле). У Минсока в один день столько всего происходит-меняется-замещается, что ему бы с ума сойти и исчезнуть в ближайшей чёрной дыре; сердце разбили, с работой проблемы размером с Канаду, машина сломалась, Лухань на пути домой встретился… И ни вина и приправ для глинтвейна, ни желания кого-либо видеть и с кем-то чем-то делиться. И до рождества минут сорок. У Луханя есть вино и желание, и Минсок ему чуточку завидует. А ещё у Луханя смелость на нуле (на деле на минус тыще), поэтому Минсок предлагает сам: – У меня бокалы для вина есть. Останешься? Как будто у Луханя есть моральные силы куда-то уйти. А Лухань кивает и оживляется: – Те самые? Те самые, что вместе покупали на какой-то из праздников (возможно, в честь простой субботы или пятницы), с вишнями рисунком и на ножках витых. – Нет, новые. Потому что те самые красивым пиздецом разлетелись по кухне по время их личной второй мировой. Хань не в курсе, он в тот момент в трёх домах был отсюда. Хань вообще много о чём не в курсе. Но это можно исправить. ҉ До рождества полчаса, и, пока Хань пытается найти в своём плеере что-то зимнее, Минсок вытряхивает из каких-то закоулков набор плавающих свечек и устраивает на кухне островок романтики. Ха ха. Нет. Конечно, нет, какая романтика, не-не. Просто лампы потолочные яркие, а бра банально отсутствуют (во всём доме); магия при ярком свете не живёт. А у них тут магия на всю катушку. Минсок с наслаждением закуривает после того, как выстраивает свечи в ровный рядок и в шутку отдаёт им команду: – На первый-второй рассчитаться! Хань, недолго думая, сползает со стула и бежит подыгрывать – выдвигать свечки из строя. Минсок прерывает его поцелуем на третьем бойце. Хань позволяет от себя отлипнуть, лишь когда сигарета добавляет ожог в копилку на минсоковых пальцах. До рождества минут пятнадцать, и Бэкхён адски паникует в забытом диалоге (он присылает селфи, где его сосед на фоне задорненько вливает в себя что-то пенистое светлое), и Лухань шёпотом вспоминает о забытых на витрине какого-нибудь пиротехнического бенгальских огнях, а Минсок… А Минсок до того забит праздничным настроением, что конфетти скоро можно будет с пола подбирать. (И, блин, он опять смеётся с собственных мыслей) (Уткнувшись носом в плечо Луханя)