Если говорить о прикосновениях

Если говорить о Богдане, то он любил жизнь. С какой-то простотой, особо не задумываясь, любил и всё тут. Богдан любил всё, что наполняло его жизнь, и в основном это была, конечно же, магия. Магия-волшебство-чаклунство, чужое и своё, полное секретов, сюрпризов и опасностей; сам факт того, через что здухач проходил буквально каждый день, давно уже перестал его удивлять. Магия, казавшаяся в детстве такой желанной и непостижимой, сейчас буквально лезла из всех щелей, насыщая жизнь бесконечными трудностями. «Бойтесь своих желаний», говорили мудрые люди. Захотел себе волшебства и приключений? Ну так получи постоянную бдительность и вагон нечисти, чтобы весело жилось. Хотел встретить настоящего дракона? О, пожалуйста, самый величественный из водных в твоём распоряжении, готовый тебя ядом заплевать в ответ на твое к нему недоверие. Хотел необыкновенно крепкую дружбу? Что может быть необыкновеннее и крепче, чем сотню раз вытаскивать из смертельных передряг двух сильных ведьм? То, сколько раз они тебя отовсюду вытаскивали, даже счету не поддается. Да вам и незачем считать было. И Богдан любил их, со страшной силой любил этих девочек. Ирку — так братски-отечески, со своей ворчливой заботой и непоколебимой верой в то, что она с чем угодно справится; знал ее, как никто другой не знал. А Таньку… Так любят тех, кого любить неправильно даже, кому говорить ничего не хочется — только смотреть; так любят тех, кого принимаешь за незаметное другим людям. Так любят со всеми недостатками и паршивостями, любят назло и вопреки, любят не в меру. И Богдан начал понимать хреновую (прекрасную) безысходность этой своей любви со временем, когда объятия становились крепче, поцелуи дольше, а жизнь опаснее. Больше того, он начал понимать Ирку, так одержимую своим пришибленным Айтом. Да и как тут справишься с эмоциями, когда весь уже состоишь из этой одержимости одной светловолосой ведьмой, её взглядами и прикосновениями? Если говорить о прикосновениях, то… Богдан не хотел об этом говорить. Говорить, делиться с кем-то, раскрывать тайны — их с Танькой тайны, — истинную её суть: такими сокровищами здухач жадничал едва ли меньше драконов. Собирал все эти сокровища по крупице, по поцелую в висок, по касанию бледной кожи, и бережно-бережно хранил у себя внутри тактильной памятью. Они были с Танькой близки — наверное, ближе, чем это бывает в интимном смысле — и постоянно старались запрятать друг дружку как можно глубже в себя. Если говорить об интимном смысле, то такое происходило как раз в этот Новый год. В двадцатую зиму всё воспринималось как-то проще: вот жизнь, единственная и нелегкая, вот снег за окном в кои-то веки и салюты гремят, вот ведьма рядом спит, свернувшись в его объятиях. Еще час назад глаза у нее сияли, щеки горели и было вовсе не до сна; сейчас спокойная, уставшая, что-то во сне бормочет время от времени, а её тело в его руках такое… Как словами передать-то, когда чувствуешь, будто вы друг для друга созданы? Ну вроде инь и ян и всей вот этой странной фигни, когда каждый изгиб и каждая складка кожи так идеально соприкасаются, будто вам всю жизнь лишь друг друга и не хватало. И не спится в три часа ночи от этого чувства странного, когда тебя теплом переполняет и дурацкой нежностью, а поделиться с Танькой и не поделишься, совесть не позволит будить ее. Остается только смотреть на неё, и гладить спину ладонью, и впитывать всю ту магию, которой окутана его ведьма. Если говорить о магии, то жизнь Богдана была переполнена ей каждый день кроме Нового года. Если говорить о Богдане, то он любил жизнь. И Таньку.