Тьма низких истин

      - Будут перемены, Шарль, - говорит Каролина.       Управляющий кланяется, выражение его лица не меняется, глаза равнодушны. Это хорошо - если бы Каролина заподозрила, что он знает, она бы его... Нет, не убила, ей не нравится это слово, оно слишком простое, слишком грубое, слишком... неутонченное. Она бы прервала его жизнь. Прервать - перервать - разорвать. Разрывать нужно сразу, так, чтобы потом не было шансов на то, что кто-то найдет концы и попытается их связать. Каролина однажды ошиблась - она не любит вспоминать об этом, - и теперь ей приходится торопиться, изыскивать средства, способы...       - Эту комнату вы закроете. Графу Энтрагу она теперь не нужна. Ключи отдадите мне.       Шарль кивает, с тем же равнодушием снимает со связки ключей один и поворачивается к двери       - Впрочем, - говорит Каролина безразличным голосом, - подождите. Сначала я посмотрю.       Она осматривает комнату, не чувствуя ничего, кроме отстраненного любопытства. Здесь жил её сын. Жил. Ей нравится звучание этого слова. Даже слишком, думает она, не забывая сохранять печальное выражение лица. Здесь так... просто. Нет цветов, почти нет книг - Жермон всегда предпочитал практику теории и не любил стихи. Картина всего одна - зимнее утро в Торке. Какая ирония, думает Каролина, ощущая, как сердце словно прихватывает холодком. Кто знал? Кто мог знать?       Одеяло на кровати сбилось, салфетка на столике смята. Каролина морщится, её всегда раздражала манера Жермона жить в таком беспорядке. Впрочем, теперь это будет волновать кого-то другого. Или - она позволяет себе надеяться на это, - не будет беспокоить никого.       Интересно, а как там, в Торке? Холодно, наверное. Холодно, и постоянно идет война. Это все, что она может сейчас придумать, ведь она ни разу там не была. Арлетта ездила туда к мужу, а вот у Каролины такого желания не возникало. Впрочем, Пьер и не звал. Он считал её слишком хрупкой, утонченной, печальной. Что ей делать в Торке, среди бергеров, которые не отличат Веннена от Дидериха?       А ведь скоро, уже совсем скоро Ги отправится в Лаик. Каролина мрачнеет, когда об этом думает. Пьер захочет, чтобы Ги отправился на войну. Его сыновья должны быть воинами. Его сыновья... В приступе внезапной злости Каролина сжимает кулаки, ногти впиваются в ладони. Какое право он имеет решать за неё, без неё, решать за её детей? Впрочем, возможно, Жозина или Арлетта согласятся ей помочь. Поговорят с мужьями... А ещё есть Катарина. Она совсем малышка, но время идет быстро. О, как много того, о чем нужно думать женщине в этом мире!..       Хватит. Каролина разворачивается, ни на миг не теряя изящества, и выходит из комнаты, бросив напоследок:       - Можете запирать.       Полученный ключ холодит ладонь, бороздки давят на нежные подушечки пальцев и Каролина думает о том, что эта боль - напоминание о том, что успокаиваться пока рано.       Вечером, в гостиной, Каролина, сидя у окна, задумчиво перелистывает любимую книгу. Катарина, сидя у её ног, вышивает. Ги, отговорившись тем, что хочет пойти потренироваться, сбежал. Каролина знает, что сын фехтование не слишком любит и просто не хочет попадаться на глаза отцу, который опять начнет вспоминать Жермона. Иорам остался в постели, он плохо себя чувствует, и Пьер смотрит на неё укоризненно, как будто в слабом здоровье младшего виновата она. Жермон, думает она ядовито, никогда ничем не болел. Что ж, дорогой граф, вам придется удовольствоваться тем, что у вас осталось.       Катарина показывает ей вышитые цветы, Каролина с улыбкой кивает, рассеянно гладит дочь по голове, думая о том, что необходимо поторопиться. Когда закончится первая же компания, кто-нибудь сюда приедет. Нужно, чтобы к тому времени не у кого было спрашивать. Сам Жермон разбираться не пойдет, слишком уж гордый. Будет мерзнуть в Торке, пить кислое вино, жить на офицерское жалованье, проливать кровь... За что, думает Каролина с ожесточением, за что? Она никогда этого не понимала. Пьер и его друзья жили войной, месяцами пропадали в приграничье, считали неглубокую рану - царапиной, а глубокую - мелочью, никогда не жаловались и много смеялись. Каролина не находит эти шутки смешными: гуси, медведи, павлины... Ей нравятся намеки, приправленные тонким соусом флирта, небрежные экспромты; она любит хрупкое изящество парковых цветов, разноцветный гравий дорожек, воду - укрощенную, в фонтанах или оформленных мрамором и гранитом родниках. Вспоминает, как радовалась Арлетта, когда Арно приносил ей охапки цветущих яблоневых веток или сирени, и раздраженно передергивает плечами. Когда они были молоденькими фрейлинами, это, возможно, было уместно. Но сейчас?..       Готовясь к ужину, Каролина задумчиво изучает свое лицо в трехстворчатом зеркале. Она всегда прячется в темно-синем бархате платьев, черном шелке перчаток, сером атласе плаща, словно бабочка, которая складывает крылья, пряча ярко-ядовитую окраску. Среди друзей семьи у Каролины репутация особы холодноватой, что, впрочем, списывают на северное происхождение. Иногда ей кажется, что некоторые догадываются о том, насколько это далеко – недалеко? – от истины. Валмон смотрит на неё задумчиво, даже когда смеется. Старший сын Арлетты неизменно вежлив, но от его учтивости веет холодом. Возможно, думает Каролина, отворачиваясь от зеркала, ей – или им – только кажется. В конце концов, створок у зеркала несколько, и в каждой свое отражение. Она открывает флакон с полупрозрачной лиловатой жидкостью, осторожно принюхивается. Ей обещали, что запах будет сладким, а пахнет гнилью. Каролина недоуменно поднимает брови, встряхивает флакон, запах становится чище, слаще, и она успокаивается. Теперь нужно просто немного добавить в тинктуру. А для верности - верность, думает она с кривой усмешкой, - несколько крупинок вот из этого кольца… в вино, возможно.       Перед ужином она встречает мужа, вернувшегося с прогулки.       - Где он? - спрашивает Пьер. - Где Жермон?       Его голос звучит как раньше - почти как раньше. Требовательность, во всяком случае, точно прежняя.       - Он уехал, Пьер. - Каролина старается, чтобы её голос звучал печально-встревоженно. - Возвращаться не хочет.       - Мальчишка, - ворчит Пьер. - Неужели он не понимает, как я... - он прерывает сам себя. - Что это у тебя?       - Твое лекарство, - отвечает Каролина.       - Какое ещё лекарство?       - Мэтр Канве считает, что у тебя могут быть проблемы с сердцем.       - Твой мэтр - старый дурак!       Каролина не спорит, опускает глаза и вслед за мужем идет в столовую. Ждать, выстукивает сердце, ждать.       Пьер пьет вино – кэналлийское, конечно же, подарок Арно, который недавно приезжал. Каролина думает, что в следующий раз она увидит графа Савиньяка уже после… После. Она даже в мыслях избегает тех слов, которые могут разрушить гармонию, созданную ей. О, Каролина честна с собой. Она знает, что и для чего делает. Но ведь придать всему происходящему известное изящество – это в её силах, не правда ли?       Ночью Каролина прислушивается к дыханию человека, лежащего рядом. Она так страстно ждет признаков – доказательств – того, что не зря все это затеяла, что даже не сразу осознает: дыхание Пьера изменилось. Он замирает на какое-то неуловимое мгновение, а потом начинает дышать так тяжело, как будто ему не хватает воздуха. Каролина и сама чуть не задыхается. Раньше было проще, Жермона перед его отъездом она не видела, и потом – она же его не убила. Он жив, не правда ли? Дыхание Пьера успокаивается, но сердце продолжает колотиться так быстро, словно ему тесно в груди. На освещенных лунным светом занавесях пляшут тени, одна из них похожа на ухмыляющегося паяца. Каролина раздраженно отворачивается, откидывается на подушки. Теперь – ждать. Недолго, к счастью. Приступы будут повторяться, пока один из них не станет роковым. После этого, думает она, засыпая, можно будет закрыть и эту комнату.