Такие ночи

За'Бэй невозможно, головокружительно влюблён в такие ночи. В самый час перед рассветом, когда уже отзвенела бокалами и кружками, отсмеялась, отпела своё ночь, но утро ещё не пришло, время будто бы замирает, пойманное между ними, и вроде бы совсем только что шумная и весёлая комната затихает между подушками, покрывалами, свечами и растворяющимися звуками. Кто-то, стараясь двигаться бесшумно, но, конечно, тут же роняя что-нибудь звенящее и поминая лешего, выбирается из комнаты, притворяя за собой дверь, кто-то сонно откидывается в подушки, тянет с кровати одеяло, закатываясь в него с головой, где-то ещё шелестит чей-то не самый трезвый и посему не самый же членораздельный шёпот… Такие ночи – это смех до утра и развесёлые песни, это долгие и разной степени витиеватости разговоры о музыке, о городе, о далёкой солнечной Греции (теперь уже – всё никак не привыкнуть – ещё и Турции), рассказы о сладких-сладких дынях, чей сок, пачкающий чумазые пальцы и щёки в детстве, остаётся всё таким же вкусным, когда вырастаешь и начинаешь любить не только тающую во рту мякоть, но и тающий на языке дынный дым... Такие ночи – это знакомые, забредающие за доброй кружкой со всех уголков общежития и, кажется, чуть ли не всего Людского, от их края до штейгелевского: хоть и строг весьма комендант общежития, а всё равно совершенно точно видел пару часов назад За'Бэй двух юнцов курсом поменьше приблевского… И будто бы все друг друга знают давно – да так ведь и есть, по сути, и одинаково весело и нестройно поют что йихинские, что заплывшие с берега Корабелки, а братство студенческое – оно бляшкой с йотом не ограничивается… Такие ночи – это истории графа, полупрочитанные, полупридуманные тут же, вьющиеся по комнате шёлковым шелестом пересыпающихся песчинок в древних индокитайских музыкальных инструментах, мерцающие многоцветными фонариками из тонкой рисовой бумаги. Потихоньку замолкают и вслушиваются – кто с изумлением, кто с недоверием – все собравшиеся, пока граф, глядя в тёмное окно или куда-то вовсе мимо реальности, сплетает извилистые улочки йихинского Петерберга с индокитайскими, и загораются между домами гирлянды ярких тёплых огоньков от нижних окон до самых крыш, и кивают умными головами борзые псы под остроконечными шляпами-куполами сборщиков риса… Такие ночи… За'Бэй тихо улыбается своим мыслям, откинув голову на край кровати, рядом с которой сидит на полу. В такие ночи можно усаживаться среди тёплых тел, путаться ногами с сидящими напротив, не разбирать, где чья рука и кто опять стащил его кружку. А можно – рядом. Близко-близко, чуть отгораживая их обоих от других. В самые туманные, дурманные и дымные ночи, когда не различить уже, кто сидит рядом, кто кому голову на колени положил, кто украдкой пальцы сплетает, – можно садиться за спиной, обнимать за плечи, притягивать к себе за талию. Можно накрывать в тёплой тесной темноте пальцы ладонями, чувствуя, как они льнут навстречу. И улыбаться, размышляя, кто сейчас их видит, что себе по этому поводу решает, и замирать от ослепительно-сладкого и свежего, как сок спелого мандарина, чувства: пусть видят. Чувство заставляет сжать руки чуть крепче, и сердце толкается навстречу. За'Бэй жмурится от воспоминания – и чуть вздрагивает, чувствуя, как в волосы легко вплетаются нежные пальцы, когда граф, улёгшийся где-то в подушках на кровати, зовёт его – вот так, одним прикосновением. За'Бэй отвечает – протянув руку назад и безошибочно найдя ладонь графа. Обернувшись, он ловит его взгляд; в полумраке комнаты с дрожащими в стеклянных банках огоньками свечей голубые глаза кажутся не то серыми, не то тёмно-синими и похожими на тёплую воду моря, солоноватую, ласковую… В эту секунду ему бесконечно, бесконечно всё равно, кто может их увидеть. Ладонь За'Бэя ложится на тонкие пальцы Набедренных, укрывая их, легонько гладя, переплетая, отпуская и снова гладя. Взгляд графа, плещущийся тёплым морем, волной качается куда-то в сторону – и снова на За'Бэя. Проследив за тем, куда бегут эти волны, За'Бэй видит собственную гитару, уткнувшуюся грифом в угол. Спит комната или не спит? Вроде бы нет: ещё кто-то тихо переговаривается, слышно, как где-то вдалеке что-то льётся в кружку. Но он ведь и не будет устраивать тут Филармонию. Ухватившись за гриф, За'Бэй тянет гитару к себе, стараясь не шваркнуть ни об один угол, и взбирается вместе с ней на кровать. Граф всё так же смотрит на него с лёгкой полуулыбкой, почти спрятанной за углом подушки, смотрит сине-серым морем. За'Бэй замирает, охваченный совершенно невозможным и безмерно греющим чувством – будто бы никого и ничего нет за укрытым цветными покрывалами островом кровати, а есть лишь тёплый-тёплый духовитый воздух между ними, уютный шорох ткани и ощущение близости, немыслимо дорогой и необходимой. Светлые волосы графа рассыпаются по подушкам, он весь – светлый, лёгкий, прозрачный, казалось бы, должен был потеряться и раствориться во всём разноцветье, окружающем За'Бэя – яркие краски, яркие чувства, яркие ощущения, пестрота и переменчивость шероховатых, сухих тканей и запахов, – или же со всей своей болезненной утончённостью вовсе казаться на их фоне чужим, иным, не принадлежащим всему этому яркому водовороту… Но ничто и никогда не казалось таким правильным, как бездумно гладящие пёструю подушку тонкие пальцы, ничто так не сжимало сердце, как его светлый граф, пригревшийся в буйстве цветов и орнаментов – здесь, с ним, рядом. Задохнуться в который раз, поняв, как легко выскользнула мысль, короткое-короткое слово. Его. Прикрыв глаза и спрятав улыбку, За'Бэй легонько дотрагивается до струн, тихо отзывающихся на прикосновение. Не то чтобы он был великим музыкантом, он и знает-то немного – больше всего он любит трогать и перебирать струны, слушать их звук, осторожно складывать мелодию, которую не повторить потом уже никогда и никак… зато так невероятно хорошо смотреть на то, как слушает граф, чертя пальцами что-то на покрывале или на его колене, как вздрагивают его ресницы… Лёгкие аккорды тают в уютной предрассветной тишине, скрадывающей звуки. Догорающие свечи тают вместе с ними. Еле слышного шёпота не различить никому, кроме них. Следующего за ним прикосновения – никому не увидеть. Гаснет последний огонёк. Затихает последний аккорд. В самую тёмную и тёплую секунду перед рассветом ночь сливается в тихую-тихую мелодию лёгкого шороха, шёпота, запаха и дыхания, ложащегося на сплетённые пальцы. ...За'Бэй невозможно, головокружительно влюблён в такие ночи.