Мимолетный момент

Больничные коридоры всегда будут пусты. Сколько бы людей в них не сидело, сколько бы докторов, медсестер и пациентов не проходило, они вечно будут пусты, темны и холодны. По крайней мере, каждый раз слыша собственные шаги, чье эхо утопает в глубине этих смертных туннелей, я думаю так. Когда смотришь из окон больницы на улицу, небо кажется ниже, а земля, дома и люди, все дальше. Когда спускаешься по лестнице, кажется, что она никогда не закончится и приведет тебя в самый низ, откуда не выберешься. Знаю, что больница – это место, где людям спасают жизнь, но здесь 50 на 50. Либо спасут, либо закроют белой простынею. У меня не депрессивное видение и не боязнь больниц, просто, работая в подобном месте, на многое начинаешь обращать внимание. На белые стены, гул в коридорах, запах лекарств, лица пациентов. А если оборачиваешься назад, то кажется, что ты еще не на миллиметр не отошел с места. Больница – вечное место. Если работаешь в подобном месте, постарайся не стать одним из призраков. - Хорошо. Я все понимаю. – Дик держал перед собой телефон и смотрел на дисплей, на котором высвечивалось имя Нина. – Нет. Ничего страшного. – он нажал на кнопку громкой связи. - Ты простишь меня, если я так поступлю? – ее дрожащий голос разнесся по всей пустой палате и мгновенно утонул. Немного помолчав, Дик вздохнул. - Нина…Смириться и простить – разные вещи. Прощай. – Дик отключил телефон и покосился на меня. – Она последняя…Н – да, кто бы мог подумать, что люди так бояться. Я повела взглядом в сторону и оглядела букет роз в прозрачной вазе. Собственно, его принесла Нина два дня назад. Она его девушка…точнее, уже бывшая девушка. Когда я ей рассказала всю ситуацию, она в истерики пыталась меня ударить, ибо ждать человека три года, пока он выйдет из комы, а потом узнать, что у него рак, не лучшее развитие событий. И теперь она решила уйти от него, дабы не делать себе еще больнее. Кстати, она не единственная. По мимо так называемой девушки, Дика покинули практически все его друзья и знакомые, остались только двое. Они вместе учились в университете; так и остались верны друг другу. Мир не без добрых людей. Но как же все таки противно наблюдать за теми, кто сразу же отказался от него, только лишь услышав слово «рак». Понимаю, что подобную новость каждый человек хотел бы услышать в последнюю очередь, а еще больше в последних вагонах хотят быть родители и друзья, но, на мой взгляд, не стоит бросаться в крайности еще дальше, чем есть. Границы уже сломаны, а они пытаются отстраивать их, делая еще хуже. - Слышала? – Дик кинул телефон в стенку, я, зевнув, подошла к окну, открыла его и сев на подоконник, закурила. – Как тебя еще не уволили? Ты наверное единственный врач, который позволяет курить себе в палатах пациентов. – Дик усмехнулся. - Не увольняют, потому что считают отличной персоной с хорошей базой клиентов. Ты же понимаешь, что абсолютно все больницы строятся на деньгах собственных пациентов. Прошлый психоаналитик вечно спаивал пациентов и разорял медсестер, при этом теряя всю выручку. - Такое ощущение, что сейчас мы говорим про некоммерческий подпольный офис с нелегалами – врачами и психологами – алкоголиками. – Дик встал с кровати и, подойдя ко мне, вытянул из пачки сигарету. Он знает, что я ничего не скажу, да и сам понимает, что с раком четвертой стадии ничего не сделаешь. Пейзаж из окон палат такой вечный и одинаковый. В какую не зайду, все одно и то же. - Почему ты здесь работаешь? Будь ты частником, зарабатывала хорошо. Ты же прекрасный психоаналитик. - Это был сарказм? – я посмотрела на Дика. - 50 на 50. – он улыбнулся, стряхнув пепел в окно. Палата Дика была самая дальняя на четвертом этаже. Кроме него, только пара старушек лежала и то в начале. Сюда захожу только я и медсестра, чтобы проверить его состояние. Изначально я не видела смысла в том, чтобы оказывать какую – то психологическую поддержку человеку, которому осталось жить меньше месяца. До этого он три года лежал в коме, а причина сему автокатастрофа, в которой погибли его родители и две младших сестры. Когда его привезли, ему было семнадцать, сейчас ему двадцать и его жизнь подходит к концу еще не успев начаться. В первые дни он отказывался со мной разговаривать. Я просто сидела на подоконнике и разговаривала сама с собой. Не знаю, нравилось ли ему то, что я говорила или нет, но он ни разу не перебил и постоянно тихо лежал, смотря в потолок. А потом общение завязалось, когда я в очередной раз упала с лестницы. Не люблю я больничные лестницы. Начинаю спускаться и забываю собственное «Я». Он тогда мне помог подняться. - У тебя есть семья? – не отрываясь от улицы, спросил у меня Дик. Покусав фильтр сигареты, я покачала головой. - И у тебя тоже нет. – я выкинула сигарету и наклонившись к нему посмотрела в его глаза. – На самом деле ни у кого нет семьи, изначально люди рождаются в одиночестве и умирают в одиночестве. Мы остаемся одни даже в толпе, потому что «Я» - это один и больше нисколько. - Какой ты депрессивный психоаналитик. Я улыбнулась вместе с Диком. Так мимолетны улыбки пациентов и так вечны глаза врачей. Не смотря на мое спокойствие и постоянную меланхолию, мне тяжело наблюдать за Диком и остальными пациентами. Спроси меня, чего я хочу в жизни, я отвечу лишь одним словом: «Жить». Дик начал улыбаться только со мной. Видимо, его забавляет мое занудство. Люди становятся врачами, чтобы дарить другим жизнь, лечить и наблюдать за улыбками, а что делать с теми, кто обречен? Я много раз пыталась понять, как врачи раньше не заметили развитие рака. Он прогрессировал не смотря на то, что организм был в глубоком сне и практически не функционировал. Его заметили только на третьей стадии, когда состояние Дика резко ухудшилось. Он начал захлебываться собственной рвотой с кровью. Потом резкая потеря веса. Я слышала ранее о Дике, как о самом невезучем пациенте этой больницы, но никогда не думала, что я стану так сказать его «лечащим врачом». Сейчас Дик представляет из себя серую худую субстанцию. Он перестал принимать мясную пищу и с трудом ест овощные смеси. Бывает, что он не ест по три – четыре дня. Возможно, у Дика, как и у других пациентов с раком желудка, был бы шанс выжить, если бы он согласился на химиотерапию, но Дик отказался. У него нет денег и нет тех, кто бы поддерживал его. Ему остается только тихо умирать в палате «09» на четвертом этаже. - Каково оно, осознание яви? Сидеть в пустой палате, знать, что потерял семью, что потерял три года, за которые все могло быть иначе. Осознавать каждую минуту свое короткой жизни? – Дик сидел рядом со мной на кровати. Мы оба смотрели в окно. Посмотрев на него, я увидела, как по бледно – серым щекам стекают слезы. Обняв его за плечи, я уложила Дика к себе на колени. Вцепившись в белых халат, Дик стиснул зубы и зажмурился. - Как бы я хотел вернуть тот день, когда мы собрались ехать в кино. А ведь я предлагал взять билеты на вечер…Представляешь, сколько бы поменялось? Я медленно гладила короткие волосы Дика. Представляю. Если бы вы заказали билеты на вечер, то твоя семья была сейчас жива. У тебя бы заметили рак намного раньше и смогли что – нибудь с этим сделать. Ты бы не расстался с девушкой, а возможно бы нашел лучше той, что принесла тебе букет красных роз с шипами. Ты бы много смеялся и скорее всего бы победил рак на ранней стадии. Продолжил бы жизнь дальше и никогда бы не встретил меланхоличного психоаналитика. Так задумываться, много чего бы не было и было. Каждое наше действие, даже самое маленькое, ведет за собой какие – либо последствия, влияющие на нашу жизнь рано или поздно. Дик всегда плакал тихо. Либо крепко зажмуривал глаза, либо смотрел не моргая в одну точку. Я всегда тихо сидела и медленно гладила его по голове, пытаясь сделать свой взгляд как можно мягче, но на самом деле, на против меня находилось мое настоящее существо и упав на колени, закрыв лицо руками, оно рыдало так громко, что я слышала его голос в коридоре. Его не могло поглотить эхо коридоров. В 19:00 у меня заканчивался рабочий день. В это время больница становилась пустой. Отдаленные уголки коридоров темнее, а флуоресцентные лампы ярче. Каждый раз прощаясь с Диком, я слышала как в ушах отдается скрип двери его палаты, щелчок от ручки , собственные отдаляющиеся шаги. Дик тоже все это слышал и ощущал намного острее. Каждый раз слыша это, он, наверное еще больше сходил с ума. По вечерам город преображался. Так даже лучше. Не смотря на зимнее время, было достаточно тепло. Даже очень для «русской» зимы. Было бы хорошо, если бы Дик смог пройтись по улице. Ощутить снег на своих ладонях и увидеть небо. Когда стоишь на земле, а не смотришь из окна больницы, оно кажется дальше. Я остановилась. Пошел медленный снег большими хлопьями. Закинув голову назад, я почувствовала, как хлопушки ложатся мне на щеки. Приятное покалывающее ощущение. Вечером, в радиусе двух – трех километров от больницы было тихо. Машины проезжали редко, а людей и вовсе не было. Стоя в тишине по среди асфальтированной тропинки, мне хотелось плакать. Но когда долго терпишь, происходит привыкание и когда действительно хочется, уже не можешь. Постоянно сидя с Диком в палате, я сдерживаюсь изо всех сил, зная, что если я заплачу, будет еще хуже, но когда я ухожу из больницы, мое существо, которое я вечно вижу перед собой плачущим, остается там, в палате Дика. Оно не идет со мной. Через три дня Новый Год. Что будет с нами сейчас и тогда? Иногда жить в коммуналке полезно. По крайней мере, если у тебя что – то закончилось, это можно взять у соседей. В квартире, где я жила, были одни мужики. Один – вечно пьющий художник Борис, второй – начинающий актер захудалого театра Олег, третьим же был обычный студент юридического колледжа Максим. В общем, та еще компания. Таким образом, мы уже живем год. На моем веку, пока я живу в этой квартире, сменилось двенадцать соседей. Какие люди здесь только не жили до того момента, пока эта троица горе – мужиков не переехала сюда. Такого букета по – моему ни в каком клубе или притоне не найдешь. Однако мне очень нравилось разговаривать с бывшим соседушкой Димой. Тихий паренек, который всегда забивался в угол своей комнаты, обнимая бутылку вина и думая о своем скором будущем в каком – нибудь из моргов этого города. - О, Рита, уже пришла? – из своей комнаты выглянул Олег. – Хочешь послушать меня? Мне новую роль дали! - Послушаю – послушаю, только чуть позже. – сняв пальто, сказала я. - Буду ждать. Я пока готовиться буду. – захлопнул дверь Олег. Пройдя в свою комнату, я повесила пальто в шкаф и сев на диван, включила ноутбук. Пока он загружался, я ушла на кухню и поставила разогреваться чайник. Обычная кухня с деревянными пошарпанными окнами. Не свойственная барная стойка стояла по среди кухни с высокими стульями. - О, Ритусик, с возращением. – Борис обнял меня со спины и, вытащив сигарету изо рта, поцеловал меня в щеку. Как обычно он был немного пьян. Но с ним было приятно общаться. Хоть и трезвым я видела его всего пару раз, он не особо своим «водным» состоянием отличается от обычного, только разговаривает в два раза больше. – Как на работе? – Борис уселся за барную стойку и пододвинул к себе стеклянную пепельницу. - Все как обычно. – вздохнув, я насыпала в кружку две ложки кофе и одну ложку сахара, залив все кипятком. Облокотившись на кухонный гарнитур, который по – моему еще в года первой живой квартирантки был сооружен, я посмотрела на Бориса. - Как парень? - Пока без изменений. – я пожала плечами. – Все та же тихая меланхолия. - Не думал, что люди его возраста могут так быстро смериться со смертью, толком не пожив. – он стряхнул пепел в пепельницу и сделал глубокую затяжку. – Печально, когда молодые умирают. Я опустила взгляд в пол. - А у тебя как? Появилось вдохновение? – я сделала глоток кофе и посмотрела на Бориса. Он поставил локоть на стойку и жалобно вздохнул. - Сколько бы я не пил, все одно и то же. Видимо, не у всех талант на пьяную голову просыпается. - Но согласись, что тебе это помогает. Ты же несколько картин уже продал, да и выставка своя была. - А что толку? Я жить на свое творчество хочу, чтобы оно постоянно приносило и доход, и радость моей душе. Эта выставка была год назад и с того момента я не смог ничего нарисовать. - Попробуй сменить обстановку. Вспомни, что год назад у тебя появилось вдохновение от того, что ты переехал сюда. Тогда ты ушел в недельный запой и нарисовал аж двадцать картин. Все они были разными, но на одну тематику. Тебя вдохновил этот старый дом и коммуналка с разношерстными соседями. Подумай, может тебе стоит переехать, или съездить куда – нибудь. - У меня тоже были такие мысли, что то вдохновение появилось на основе переезда. Но съезжать я пока не собираюсь. Уж больно мне полюбилась эта квартира. Люди здесь хорошие, да и поговорить есть с кем. Раньше, когда один жил, все время сидел в телевизор пялился и рисовал только тогда, когда загонялся. Но все же съездить куда – нибудь стоит. Новый Год на носу…Может, город вдохновит. - О чем говорим? – Олег забежал на кухню и, раскинув руки, закричал. – Я тебя люблю Мария! Ведь ты мой свет, а я твоя лампа! Мы с Борисом тихо смотрели на Олега. Потом переглянувшись, улыбнулись. - Вам не понравилось? - Оля, слишком много драматизма. – Борис слез со стула и подошел к Олегу. – Твой писклявый голос лишь усугубляет ущербность сравнения мужчины с лампой, а женщины с его светом. Сделай голос чуть ниже и старайся не тараторить, иначе в театре будет слышен один лишь писк со сцены. Прищурившись, Олег посмотрел на Бориса, потом прокашлявшись, повторил фразу более низким и спокойным голосом. - Оп, вот это уже лучше. – Борис хлопнул Олега по спине и сел обратно за стойку. - Ритик, налей мне чаю. – Олег поднялся на высокий стул и тоже закурил. - Вот знаешь…Вообще, от курения голос должен садиться, а он у тебя только тоньше становится. Бросай курить, может что – нибудь измениться. – Борис посмеялся. - Между прочим, тебе бы не мешало бросить пить. От этого твой прекрасный низкий голос отдает не приятным басом. - Ну, хотя бы так. Я же не пищу. – Борис попробовал спародировать высокий голос Олега. - Очень смешно. – Олег закатил глаза. Сделав зеленый чай, как Олег любит, я поставила кружку перед ним. - Макс еще не вернулся? – я покосилась на наручные часы. - Он вроде с девушкой собирался прогуляться сегодня. Нашел, как говориться, даму сердца. – Борис затушил сигарету и потянулся. - Ну, в его возрасте давно пора. – махнул рукой Олег. - А тебе не пора? Тридцать лет, а до сих пор бабу себе найти не может. – Борис сделал губы трубочкой. - Просто еще не нашлась та, которая будет любить меня таким, какой я есть. - Вот ты сейчас сказанул! – Борис в голос засмеялся. Я немного улыбнулась, допила кофе, помыла кружку и пошла в комнату. - Ритик, спасибо за чай, как всегда вкусно. – Олег спешно отпил чай. – Спокойной ночи. - Рита, а чего так рано? Посиди с нами. – Борис закурил новую сигарету. - Нет. Я за сегодня устала, а завтра пораньше хочу прийти на работу. – я устало улыбнулась. - Ну ладно, спокойно ночи. – помахал рукой Борис. Я доплелась до своей комнаты. Сев на диван, немного просмотрела ленту новостей и легла спать. Больница выматывает. Каждый день видеть лица больных, в особенности Дика, меня удручает. На кухне было слышно, как Борис опять начал издеваться над Олегом. Смотря в потолок, я прикусила губу. Как же жалко, что тогда родители Дика не согласились взять билеты на вечерний сеанс, как же жалко… *** В три часа ночи зазвонил мой телефон. Еле проснувшись, я ответила. - Маргарита Глебовна, вы можете сейчас приехать в больницу, это очень срочно! В трубку кричала дрожащим голом Зоя Николаевна, дежурная медсестра. - А что случилось? – сонно простонала я. - Денис Кришаев, он порезал себе вены, измазал все стены палаты в крови и заперся в туалете! Мы хотели выломать дверь, но он пригрозил, что перережет себе горло, если мы попытаемся ворваться! - Чем он себя порезал?! - Ножиком для фруктов, маленьким таким… Я резко подскочила. Вот же идиотка…Зачем я у него нож оставила?! - Он сказал, что никого не хочет видеть, но я подумала, что вы как участковый врач поможете ему. - Буду минут через десять, ничего не делайте. Я быстро натянула джинсы, белую рубашку, а сверху накинула пальто. Надев ботинки, выбежала из комнаты, не заперев ее. На лестнице встретила Макса с его девушкой. - Здравствуйте Рита, а вы куда так поздно? – Макс удивленно крикнул мне в след. - Срочный вызов! – перепрыгивая ступеньки, ответила я. Я жила не далеко от больницы. Минут пятнадцать – двадцать ходьбы, а если бегом, то еще меньше. На улице по прежнему шел снег. Давно я не бегала. Дышать уже становилось больно и не выносимо. Добежав до больницы, я увидела у входа Зою Николаевну. - Маргарита Глебовна, спасибо что пришли, мы не знаем что делать. – она схватилась за меня трясущимися руками. У меня дернулся глаз, и я побежала дальше. Как получается, что вы не знаете, что делать? Я побежала вверх по лестнице. Вы – врачи, медсестры, санитары…Почему мать вашу вы не знаете, что делать? Поднявшись на четвертый этаж, я пробежала вдоль коридора и увидела за поворотом возле палаты Дика двух санитаров и молоденькую медсестру. - Уйдите. – я забежала в палату. Дернув ручку туалета, которая была заперта, я прислонилась к ней лбом. - Дик? – тихо спросила я. – Дик, как ты? Минутное молчание окупилось тем, что он открыл дверь. Вся его одежда и руки были в крови. Порезы не глубокие, жить будет. Посмотрев на меня красными глазами, он обнял меня. Облокотившись на стенку, мы вместе сползли вниз. - Тише…тише. Что случилось? Дик вновь заплакал. - Я вспомнил аварию. – хрипло ответил он. – Я все вспомнил. До того, как отключиться, я был в сознании и видел тела своих родителей и сестер. Я обняла его, прижав к себе. Значит…вспомнил. Помнится, врач говорил, что рано или поздно, но частичная амнезия у него пройдет. Воспоминание об аварии все равно всплывет. Дик сжимал меня, уткнувшись лицом в грудь. Я чувствовала, как кровь и слезы впитывались в мою рубашку. Повернув голову, я посмотрела на стены палаты, которые были исписаны кровавыми фразами. «Я не хочу умирать». «Я не хочу погружаться в сон». « Я хочу жить». « Я хочу увидеть свою семью». « Я хочу любить». Темная палата, в которой раздавался тихий плачь Дениса Кришаева. Такое я запомню на вечно. Так странно, ощущать в своих объятиях умирающего человека…Из всех записей я поняла, что ошиблась только в одном своем суждении: Дик не смирился. Он терпит всю боль, ибо знает, что бесполезно ее оставлять в этом мире. Он никогда не смириться с тем, что потерял семью. Он никогда не поймет «друзей» и девушку, которые узнав о его болезни, решили для себя, что лучше уйти, пока он жив. Никто не любит смотреть, как уходит другой человек, поэтому, лучше уйти первым. - Дик, вставай, пол холодный. – я поднялась и помогла встать Дику, придерживая его. Медленно дойдя до кровати, я уложила его, накрыв одеялом. - Тебе нужно отдохнуть. Дик взял меня за руку, когда я начала отходить от кровати. - Побудь еще немного. Пожалуйста. Я повернулась к нему. По началу села рядом, но потом решила лечь рядом с ним. Устроившись повыше, чтобы грудь оказалась на уровне его лица, я обняла Дика. Глубоко вздохнув, он прижался ко мне. - Я слышу, как бьется твое сердце. – Дик улыбнулся. – Я чувствую твое тепло. Ты живая. Я смотрела в стенку за спиной Дика. Не могу это слышать. Не могу это видеть. - За этот месяц, что ты меня «лечила», ты мне очень полюбилась. Ты хороший человек. Спасибо. Не говори. - Я тебе так благодарен, Рита… Замолчи пожалуйста! - Если бы не ты, наверное, я бы не смог ощутить мир так, как после встречи с тобой. Когда я проснулся и узнал, что скоро все равно умру, мне стало пусто. Я узнал, что моей семьи больше нет, а близкие люди оказались не такими уж и близкими. Мне стало не выносимо больно. Но так же я понимаю, что нет смысла плакать, ибо все уже закончилось. Все кончилось тогда, когда я сел вместе с сестрами, отцом и матерью в машину. Тогда и был конец моей жизни, а сейчас я просто существую. Но разговоры с тобой помогли мне осознать, что я еще не совсем мертв. Я так рад, что встретил тебя… Лежа в обнимку с Диком в палате, стены которой обмазаны кровью, я чувствовала, как все вокруг становилось ничем. Словно я была на месте Дика. Некоторые люди обладают эмпатией. Состоянием, когда понимаешь чувства другого человека как свои и даже в состоянии их испытывать лично. В данный момент мне казалось, что я ощущала всю ту боль и пустоту, что Дик переносил. Я чувствовала его холодное худощавое тело и слабое прерывистое дыхание. - Почему Дик? – я просматривала историю болезней Дениса. - Чарльз Диккенс. – Денис посмотрел на меня, держа в руках книгу Диккенса «Холодный дом». – Мне очень нравится этот писатель и я решил самолично наградить себя подобной кличкой. – «Казалось, что дом пустил себе пулю в лоб, как и его отчаявшийся владелец». Да –а –а, мой дом давно погиб. *** Рано утром меня разбудил Павел Григорьевич, врач, который прописал Дику лекарства, чтобы он еще немного прожил, раз отказался от химиотерапии. - Маргарита Глебовна, вставайте. Сонно оглядев морщинистое лицо врача, я повела взгляд на Дика. - Вставайте, нам нужно положить его на кушетку. – хрипло сказал Павел Григорьевич. Рука Дика скользнула по моему плечу. У него было бледное лицо с впалыми щеками и черными кругами вокруг глаз. Он не двигался и не дышал. Я медленно слезла с кровати и встала рядом. У меня не было слов. Взгляд не подвижно остановился на его лице. Рубашка пахла его кровью. Санитары подняли Дика и положили на кушетку, накрыв его белой простынею. Проследив, как его увозят из палаты, я еще минут десять стояла на одном месте. Он умер у меня на руках, в моих объятиях. - Все хорошо, Маргарита Глебовна, вы сделали все, что могли. – Павел Григорьевич положил мне руку на плечо. В этот момент у меня градом по щекам потекли слезы. Пройдя мимо него, я медленно поплелась вдоль коридора. Слезы текли не останавливаясь. Я не слышала своих шагов. Я не слышала поглощающего эха коридора. Я не обращала внимания на медсестер и пациентов. Я проходила мимо всех, как тело Дика проплывало на кушетке по коридору в вечное забвение. Спустившись в холл, я оглядела всех посетителей. Все молча смотрели на меня. Сглотнув, я вышла на улицу. Под ногами скрипел снег. Слезы продолжали катиться по щекам, капая с подбородка. Не помню, как я дошла до дома, но пришла в себя уже на пороге квартиры. - Ритусик, а ты куда убежала поздно ночью? Макс всполошился. – Борис выглянул из своей комнаты. Завидев меня в таком состоянии, он быстро подбежал ко мне. – Это твоя кровь? Ты ранена? – он начал меня осматривать. Я покачала головой и посмотрела на него. - Он умер…у меня на руках. – я съежилась и упав на колени, закрыла лицо руками, громко заплакав. Опустив на одно колено, Борис обнял меня и медленно стал гладить по голове. Он знал, что сейчас слова бесполезны. Сейчас я плакала так, как плакало мое существо, которое я постоянно наблюдала в больнице, в палате Дика. Я плакала за весь этот прошедший месяц. Я терпела так долго, что сейчас была не в состоянии остановиться. Я помню, что когда Павел Григорьевич попросил меня немного поработать с Диком, он сказал мне не привязываться к нему. У некоторых врачей есть болезненная привычка привыкать к тяжело больным пациентам. Некоторым удается вылечиться, ну, а большинству везет меньше. Когда привыкаешь к человеку, даже если он тебе не родной, все равно больно смотреть, как он умирает. То же самое он мне посоветовал. Я не думала, что за месяц привыкну к Дику. И теперь, эта боль, эти чувства, уходили через слезы. Все тело болело, а голова разрывалась от крика. Я так хотела вывести Дика на улицу и показать ему снег…Опять же, «хотела». Ведь сколько можно было бы изменить, если бы наше «хотел» произошло в нужный момент. Сейчас я жалею. И это сожаление останется навсегда в его палате вместе с его кровью, даже если ее отмоют.