Time Eaters

Он убил ее ночью 31-го декабря. Ее кровь текла на нарядное платье, капала на холодный снег. Она была больна. Ей оставалось ровно два месяца. Потом – смерть. Ужасная, болезненная, уродливая смерть. Он убил, чтобы жить. Он живет, чтобы убивать. Он убивает, чтобы спасти. Спасти их. Или себя? Плюс два месяца к жизни. Есть время подумать. Кюхен бросил окровавленную куртку в стиральную машину. Посмотрел на себя в зеркало и ужаснулся. На него смотрел монстр. Отвратительный монстр, вернувшийся с охоты. Охоты за временем. Он услышал шаги. Это был Чонун. Его силуэт показался в дверном проеме. - Ты меня разбудил. Который час? - Через час – Новый год. Глупо с твоей стороны спать в такое время. - Глупо с твоей стороны идти на охоту, когда по улице бродит возбужденная толпа. - Мне не хватило бы до завтра. У меня оставалось двадцать минут. Чонун цокнул языком и удалился в сторону кухни. На Кюхена нахлынула волна гнева. Чонун уже забрал себе достаточно времени. Ему не нужно было волноваться насчет охоты еще 117 лет. Время, отобранное у малолетних бродяг. Кюхен же никогда не убивал детей. Да и взрослых он отбирал с особой тщательностью – смертельно больные, жаждущие смерти. Безнадежные. Но вправе ли он решать, кто достоин жить? Чонун не любил детей. И других людей. Никого, кроме себя и Кюхена. Кюхен любил Чонуна. И других людей. И детей. Но как он мог осуждать убийцу, если на его собственных руках еще не высохла чужая кровь? Кюхен вытер ритуальный нож о зеленое полотенце, вышитое снеговиками, и вышел из ванной. Он повесил нож на гвоздь, вбитый в стену около его кровати. Пробежался взглядом по пустой фоторамке на комоде. Когда-то там было фото его мамы, которая умерла несколько лет назад. Но Чонун ревновал его ко всему, что может дышать и ходить, поэтому фото пришлось убрать. На кухне загремели бокалы. Можно было праздновать очередной год совместной жизни. - Чонун, - Кюхен сел за стол, заставленный свечами сильнее, чем едой. – Я не хочу больше убивать. - Опять завалил какую-то сволочь, которая красивее меня! – Чонун возмущенно махнул бутылкой в сторону. Кюхен отрицательно покачал головой, и уставился на свечи стеклянными глазами. – Ты должен убивать! Убивать, чтобы жить. - Значит, я не хочу больше жить. Чонун закатил глаза, так как подобный разговор случался не раз. Он оставил бутылку на столе, подошел к Кюхену и сел к нему на колени. Прошептал прямо в ухо. - Ты даришь им свободу. Ты освобождаешь их от бремени жизни. Ты творишь добро. Чонуну хотелось в это верить. Очень хотелось. Но вряд ли все было так просто. - Они могли обрести счастье. Вылечиться. Найти надежду на будущее. Они могли… - Могли, но не сделали бы. Их последние дни прошли бы в слезах, мучениях, жалости. Или в бесконечном угождении своих извращенных нужд. Ты – спаситель. Мы – спасители. Кюхен молчал. Он закрыл глаза, чувствуя, как от потока противоречащих мыслей кипит мозг. Он ощутил на себе теплое дыхание Чонуна, а затем – его горячий поцелуй. Кюхен целовал его страстно и отчаянно. Чонун был последним, что у него осталось, что поддерживало его и давало силы жить. Жить ради себя. Убивая других. Отнимая время. Чтобы продлить себе срок. Забирая последние дни. Чтобы просыпаться вновь. Вряд ли это можно назвать добром. Вряд ли это можно назвать злом. Но это то, что преподнесла им жизнь. Убийство во спасение. Других? Или себя? Часы пробили двенадцать. - С Новым годом.