У меня к Вам ни гнева, ни обиды — ни одного дурного чувства. Спасибо Вам за всё доброе, другого помнить не буду. Не скажу Вам даже, что навсегда прощаюсь с Вами, это решит жизнь. Не отнимаю у Вас права когда-нибудь, в какой-то там час, Окликнуть меня, но не даю Вам права окликать меня зря. Это уже будет делом Вашей чести. Марина Цветаева
Тулуза, Франция. 1920 год Он встречает ее случайно — заглянув вечером в библиотеку Тулузы. Он и в городе-то оказался мимоходом, путешествуя из Монтобана в Безье, к средиземноморскому побережью, вернувшись во Францию несколько лет спустя. Несколько лет после… Даже в мыслях он не может заставить себя произнести это. Не может признать и смириться — Изабель умерла. Изабель снова разбила ему сердце, в этот раз навсегда и безвозвратно. Его путешествие по Франции скорее напоминает хаотичное перемещение — без логики и без цели. Главное, подальше от Амьена. Не стоит обманывать себя и называть путешествием это бегство. Жизнь давно уже стала походить на изнурительное существование, он привык. Встретив ее в библиотеке Тулузы, он настолько поражен, что забывает название книги, за которой пришел. Изумление столь сильно, что невозможно поверить своим глазам. — Мы уже закрыты, месье, — роняет она за мгновение до того, как отвлечься от книги и взглянуть на посетителя. Она узнает его моментально. Широко распахнутые карие глаза — оленьи — встречаются с давно замерзшими и затянутыми льдом зелеными. — Мы закрыты, месье, — повторяет она снова — на пару тонов холоднее. Она предпочитает сделать вид, что не узнает его. Куда делась наивная юная девочка, для которой он вырезал фигурки из дерева? Девочка, которая напевала веселые песенки, гуляя с братом у реки? Та, что сжимала его ладонь в тонких пальцах, удерживая на своем теле, — и уже не казалась такой наивной? Впрочем, эти воспоминания сейчас лишние. Девочка затерялась в десяти годах, что минули с тех пор. В усталой молодой женщине (строгий пучок и наглухо застегнутая блузка делают ее старше своих лет), сидящей за столом в библиотеке, вцепившись пальцами в книжный корешок так, что побелели костяшки, от ласковой девочки больше ничего нет. Она смотрит на него, как на призрака, восставшего из-под земли. — Лизетта Азер. — Ее имя он выговаривает с трудом: в этих звуках бьется, пульсирует, как в ловушке, прошлое, принося ощущение, будто он балансирует на краю пропасти. Больше самой встречи поражает только ее неприкрытая неприязнь. — Мадам Буланже, — чеканит она, поправляя его, и снова добавляет: — Мы закрыты, месье Рейсфорд. — Его фамилия звучит так непривычно сухо в ее французском говоре. — Я прошу вас уйти. Стивен не дожидается, когда она повторит свою просьбу еще раз. Выходит на улицу, ощутив, как на лицо и за шиворот попадают первые капли холодного осеннего дождя. Он так старательно уходил от прошлого, с отчаянием за него цепляясь, а теперь оно настигло, самым невероятным образом, в самый неожиданный момент. Лизетта в испуге и беспомощном отчаянии падает на стул. Она вся дрожит, обнимает себя руками за плечи, пытаясь успокоиться, но тщетно, как будто в самом деле повстречала призрака. Нет — еще хуже. Призраки не реальны, они всего лишь плоды воображения богатой людской фантазии. Стивен Рейсфорд абсолютно реален. Он здесь, в Тулузе. Столько лет спустя… Голова идет кругом! Время не пощадило его. Мальчика вырос, стал мужчиной. Зеленые глаза, когда-то живые и веселые, застыли. И она его не пощадила. Она — это Изабель. Имя мачехи всегда вызывало у Лизетты ассоциации с весельем: звуки вальса, танцы, смех. До тех пор, пока Изабель не сбежала от ее отца с другим мужчиной. Мужчиной, тогда еще молодым юношей, в которого она, Лизетта, — глупая пташка — позволила себе влюбиться. Который касался ее — по ее инициативе — самым бесстыдным образом в самых запретных уголках ее тела. Спасший ее от самой себя. Преподнесший ей урок, полный суровой реальности и унижения. Она ненавидела его потом несколько лет за это унижение, в тайне продолжая любить. Но время беспощадно, время стирает любые прикосновения.***
Стивен Рейсфорд снова напоминает о себе неделю спустя. Он появляется в ее маленькой, но очень уютной гостиной вместе с Пьером — ее мужем. Он добродушно улыбается Пьеру, внимательно слушая его историю, но улыбка не касается зеленых глаз. Лизетта откладывает альбом и карандаш в сторону, чтобы поприветствовать гостя. Стивен улыбается и ей тоже. Ей вдруг становится страшно за свой маленький хрупкий мир, отвоеванный в борьбе с самой жизнью. Пьер и Рейсфорд пьют виски и тихо переговариваются — оба вспоминают войну. Лизетта не слушает, противится звукам голоса незваного гостя, касающимся ее сознания, и накрывает на стол, как и подобает хорошей хозяйке. Она мечтает только об одном: пусть он уйдет, но доброжелательный муж уже записал нового знакомого в приятели. Отчего Планида так жестока к ней? Ужин прерывает появление Жульетт Оливер, младшей дочки приятелей Пьера — одних из многочисленных почти друзей. У ее матери начались преждевременные роды, присутствие доктора Буланже необходимо срочно, прямо сейчас. Рейсфорд тоже поднимается из-за стола, и Лизетта внутренне ликует: Господь услышал ее молитвы. Но, похоже, она поторопилась. — Стивен, не стоит уходить посреди ужина, это не обязательно. Оставайтесь. Лиза, ты ведь позаботишься о госте? — Конечно, милый, ты прав. Не обязательно прерывать ужин. — Лизетта так привыкла заменять любовь, которой — настоящей любви женщины к мужчине — для Пьера так и не смогла в себе отыскать, заботой и нежностью, как к отцу или Грегуару, но сегодня в ее голосе звучит фальшь — отчаяние так и рвется наружу. Пьер ничего не замечает, торопится, подгоняемый Жульетт. Огромное доброе сердце этого мужчины тронуло Лизетту. Он своей любовью сглаживал ее раны, баловал ее, относился с такой заботой, с какой не относился еще никто — даже ее семья. Особенно семья. После смерти отца, а потом и мачехи Лизетта привыкла зарабатывать на жизнь трудом, судьба не баловала ее, а Пьер оказался теплой гаванью, с ним хотелось выстроить собственный уют. И так хотелось однажды ответить ему чем-то большим, чем благодарность. Но прохладным сентябрьским вечером, когда за Пьером закрылась дверь, а холодные глаза Стивена впились в нее, добрую душу мужа Лизетта только проклинает. — Что вам нужно, месье Рейсфорд? — Пьер ушел, и больше нет необходимости изображать радушное гостеприимство. — Здесь — это во Франции? Или в Тулузе? — Он прекрасно понимает, о чем говорит Лизетта, но делает вид, что нет, — она видит это в его глазах. — В моем доме. — Ваш муж ведь рассказал вам, мадам Буланже. Мы познакомились на бирже, Пьер предостерег меня от мошенника. Я отблагодарил обедом, он пригласил на ужин… — Хватит! — Выдержка покидает ее вслед за вежливостью. Слышать его голос, видеть его в своем доме — невыносимо. Лизетта вскакивает на ноги, срываясь на крик. — Я прошу вас покинуть мой дом! Уходите! — Рейсфорд тоже поднимается, удивленный всплеском эмоций, делает шаг к Лизетте и едва не сталкивается с ней. Он подхватывает ее за талию — ее руки, сжавшись в маленькие кулачки, упираются ему в грудь. — Лизетта, откуда в вас столько ненависти ко мне? Вы ведь никогда не были такой. Где та милая девочка, что читала нам вслух на берегу реки и плела венки из цветов? Я не узнаю вас… — Стивен смотрит в ее глаза слишком пристально, пытаясь прочитать ее как книгу, написанную на языке, который он когда-то знал, но теперь забыл. Ее лицо слишком близко. Светлые пряди, выбившиеся из прически, щекочут его. Чувственный рот приоткрыт. Широкие ладони Стивена вдруг крепче сжимают ее талию, теснее прижимая Лизетту к его телу. — Люди меняются, месье Рейсфорд. Особенно те люди, у которых рушатся и все их мечты, а жизнь становится лишь борьбой за существование, — Лизетта тщательно выводит каждое слово, по крупицам собирая в себе холодность. Воспоминания ей помогают. Унижение быть отвергнутой им, предлагая себя, растеряв честь и гордость. Горы грязной посуды в заведениях, куда нога мадмуазель Азер ни за что не должна была ступать, и километры полов, истоптанных грязными солдатскими сапогами. Ее нежные ладошки — стертые в кровь. Но самые страшные воспоминания — это крики и запах крови в военном госпитале Амьена. И вечная борьба с собственными чувствами. — Вам ли не знать… Стивен выбегает из дома Буланже так стремительно и поспешно, словно позади него полыхает пожар, и пламя так и грозится вцепиться в его плоть, чтобы поглотить навсегда. Слова Лизетты отрезвили его, вернули к действительности, как и прохладный воздух осеннего вечера, но ощущения, что он только что испытал, кажутся дикими и иррациональными. Чувствуя хрупкость ее тонкого тела в своих руках, глядя на ее пухлый рот и едва улавливая смысл сказанных им слов, он хотел ее так сильно, как еще ни одну женщину за последние несколько лет. Как никого после Изабель. Стоило только коснуться ее теплой кожи сквозь тонкую ткань блузки, вдохнуть ее аромат… Возбуждение пронзило ударами тока и вспороло вены. Но почему Лизетта Азер? Почему именно она? Знай он, что Лизетт окажется женой Пьера Буланже, ни за что бы не пришел в его дом. Знай он, что Лизетт в Тулузе, объехал бы этот город за много миль. Он так хотел избавиться от прошлого и так держался за него, а теперь прошлое над ним смеется. Когда избалованная домашняя девочка успела стать такой? Почему ему вообще нужны ответы на эти вопросы? Несколько дней Стивен убеждает себя не искать ответы. Нужно ехать дальше, убираться скорее из этого города, но он все еще в Тулузе. Ноги сами приводят его к зданию тулузской библиотеки три дня подряд. Воображение рисует черты ее лица, пухлые губы, сдвинутые в сосредоточении брови, кудрявые завитки, падающие на лоб. Его ладони все еще помнят тепло ее хрупкого тела. Три дня Стивен уходит прочь, на четвертый заходит внутрь. Она задумчиво склонила голову над альбомом для рисования, чувственные губы, созданные для поцелуев, сомкнуты на карандаше. Возбуждение бешено гонит кровь по венам. — Мы закрыты, — бросает она, не поднимая глаз от своего рисунка, полностью сосредоточенная на нем. — Я знаю, — откликается Стивен с бархатистой хрипотцой в голосе, и Лизетт вздрагивает. Вскакивает со стула, напуганная и раздосадованная вторжением в свою спокойную обитель, и отворачивается, чтобы не видеть его лицо. — За что ты меня ненавидишь, Лизетта? За уход Изабель? — Имя возлюбленной не возымело привычного воздействия, даже оно не способно отрезвить его сейчас. — Я никогда не винила тебя в том, что она ушла, — ее голос дрожит, как и ее точеные плечи. — Я никогда не была дурочкой, прекрасно видела, что происходит между ней и моим отцом. — Тогда почему? — В вязкой тишине его шаги звучат гулко. Он подходит к Лизетт и останавливается позади, опустив руки на ее плечи, поглаживает предплечья, покрывшиеся гусиной кожей. Образ Изабель меркнет, покидает его, уступая иным воспоминаниям, от которых закипает кровь и шумит в висках. «Притроньтесь ко мне, коснитесь меня… Как касались ее…» Дрожью рук под его ладонями воспоминания, давно вытесненные глубоко-глубоко, оживают вновь. Ее тихий голос, полный грешного соблазна, влажная плоть, пылающая под его пальцами, — так запретно и так порочно… — Стивен, не надо… — молит Лизетта, окутанная теплом его ладоней, скользящих вниз по ее рукам и телу — к худым бедрам. Он остается равнодушен к ее мольбам, он касается губами ее шеи, лаская обжигающими прикосновениями. Настырные пальцы сминают и задирают плотную ткань ее коричневой юбки, поглаживают бедра, пробираясь все выше. Лизетта дрожит и задыхается в агонии, завороженная чувственными ласками губ и рук, которые когда-то, давным-давно, снились ей по ночам. Стивен прикасается к влажным шелковистым завиткам, и Лизетта вздрагивает. Она бьется в его руках, пойманная в ловушку, и находит в себе силы вырваться. Вся размеренная жизнь, что она выстраивала долгие десять лет, рушится как карточный домик. — Уходи! Уходи сейчас же! Убирайся! — в отчаянии кричит она, отбежав за стол в жалкой попытке спрятаться — от Стивена, от собственных предательских чувств и желаний. Его возбуждение столь велико, что подобно пытке пронзает в судорожной агонии. Еще один взгляд на нее, раскрасневшуюся и разрумянившуюся, и остановиться он уже не сможет. Стивен выбегает из библиотеки под спасительно холодные капли дождя, ведя ожесточенную борьбу с самим собой. Поможет разве что напиться до беспамятства — стереть из памяти жар ее тела, горящие желанием карие глаза. А может, уже ничто не поможет…***
— Лизетта? — удивленно выдыхает Стивен, открыв дверь гостиничного номера после короткого стука. Ее глаза, вбирающие черты его лица, сосредоточены и серьезны. Пухлые губы сомкнуты в молчаливой решимости. Он мог уехать еще несколько дней назад, но что-то заставило остаться. Она боролась с собой, цепляясь за уютный дом и заботливого мужа, но иллюзия спасти не могла. — Поцелуй меня. — Она спешит зайти в номер и закрыть за собой дверь. Если это сон, он ни за что не проснется. Эту просьбу ей не нужно повторять снова. Его рот сминает ее мягкие губы, ласкает, целует каждую из них. Чувственный рот приоткрывается, впуская его, — так упоительно нежно, так сладострастно. Лизетт со вздохом стонет ему в губы, хватаясь руками за его плечи; ноги едва держат ее. Стивен раздевает ее поспешно, нетерпеливо, срывая одежду, с трудом сумев оторваться от ее губ, она — с него, пока на них не остается ничего из так мешающей ткани. Она ослепительно хороша, прекрасна. Он любуется ее плавными линиями и изгибами недолго, но достаточно, чтобы запечатлеть эту картину в сознании, и тянется губами к холмикам высоких грудей. Нежный шелк и тонкий аромат Лизетты дарят такое наслаждение, будто он сходит с ума. Он не помнит прошлого, он с трудом может вспомнить собственное имя, существует только она — нагая, трепещущая от желания перед ним. Стивен подхватывает Лизетту и опускает на кровать, мечтая только об одном: касаться губами ее тела. Словно прочитав его мысли, Лизетта выгибает спину — для его уст, для его рук. Его жаркие губы вбирают в себя чувствительные соски, прокладывают дорожку поцелуев по животу, ниже и ниже. Лизетт открывается ему, разводя ноги, и жадные губы впиваются в ее естество. Она стонет и мечется по кровати в мучительно-сладкой агонии, цепляясь тонкими пальцами за покрывало. Она задыхается, в комнате будто перекрыли кислород, а внутри нее — в каждой клеточке тела, которое больше ей не принадлежит, — полыхает пожар. Язык Стивена умело играет поверх нее, в ней, принося новые неизведанные ощущения, — еще никто не касался ее так. Стоны смешались со звуками его имени, Лизетт сходит с ума, и Стивен — вместе с ней, выпивая ее всю, без остатка — до дна. Очередное «Стивен» тонет в новом поцелуе, когда он находит ее рот, блуждая руками по мягким и податливым изгибам. Он накрывает ее и тягуче-медленно погружается в нее. В глазах, устремленных на него, дикий пожар. Лед в его собственных глазах от этого пожара начинает таять. — Стивен, Стивен, пожалуйста! — умоляет Лизетта, умирая от необузданного желания и воскресая от чувственного горячего наслаждения, завладевшего ее телом и ее душой, — ею, целиком и полностью. Ее ноги обвивают Стивена, ее бедра стремятся ему навстречу; они превратились в единый организм, переплетенный в порочной и прекрасной страсти. Стивен движется все быстрее и быстрее, оставив губы Лизетты. Он глухо стонет ей в плечо, уже давно лишившийся реальности. Он существует в плоскости ее мягкого тела, вжимая его в кровать каждым порывистым движением, — глубже, сильнее. Каждый его нерв обнажен и раскален до предела, еще и еще — под ее сладостные стоны, под ее имя собственным сбившимся голосом. Лизетта взрывается и разлетается на множество осколков, цепляясь за его плечи. Стивен усиливает темп на пределе своих сил, снова и снова шепчет ее имя, пока не сбивается дыхание, наполняя ее последними толчками, и замирает, упав на нее. По ее и его венам бежит один и тот же огонь. Он ласкает ее губы и неохотно отпускает, освобождая от веса собственного тела, с трудом подчинявшегося ему и уж точно больше ему не принадлежащего. — Спасибо… — голос Лизетты дрожит, и бриллианты-слезинки собрались в уголках ее прекрасных глаз. Теперь можно и умереть — теперь она знает, что такое рай. Наслаждение, что дарили его требовательные губы и искусные руки, — так не правильно, но это самое прекрасное, что было у нее. Теперь нужно все забыть и возвращаться к привычной жизни. — Лизетта… — Ее слова вызывают сумятицу в его душе и бурный протест. Это он должен благодарить ее, сумевшую вернуть его к жизни. Он тянется к ней, спустившей ноги на холодный пол, но Лизетта жестом останавливает его. В ее глазах такая мольба, что у него снова сбивается дыхание. «Отпусти меня, Стивен. Отпусти меня, пока я еще могу отыскать в себе силы, чтобы уйти». — Не останавливай меня, — просит Лизетта, подбирая с пола кружевные частички своего туалета. — Уезжай, пожалуйста, из города. «Почему?» — едва не срывается с его губ, но Стивен вдруг понимает. Он все понимает. — Тогда, на ее месте, я ни за что не ушла бы от тебя. — Лизетта путается в словах и в маленьких пуговицах на своей блузке, но не позволяет ему помочь. — Но сейчас… У меня муж, Стивен. — Но ты ведь его не любишь и никогда не любила. Почему ты с ним? — Ему слышится, или это отчаянная мольба в собственном, предательски треснувшем голосе? — Он столько сделал для меня. Он меня очень сильно любит. Я никогда не уйду от него. Я ему слишком предана. Спасибо тебе, теперь я знаю, что такое истинное счастье, но прошу тебя — уезжай из Тулузы, вернись домой, в Англию, начни все сначала! Уезжай… Лизетта уходит, тихо прикрыв за собой дверь, и гостиничная комната погружается в тишину, лишившаяся тепла и уюта. Стивен долго смотрит ей вслед, прежде чем начать собирать вещи, — он выполнит ее просьбу, выполнит, не теряя ни минуты. Ответы на свои вопросы он получил. Только теперь они ни гроша не стоят.