Если снежинка не растает

Кёнсу одергивает полы пиджака, смахивает невидимые пылинки с плеча и запускает пальцы в волосы, поправляя укладку. Ловит свое отражение в одном из огромных зеркал коридора, чтобы убедиться, что все – идеально. Он здорово потратился, чтобы сегодня слиться с толпой. Пестрой, шумной толпой удачливых торгашей, изнеженных дворян, титулованных вояк и их жен с дочерями, от одинаковости лиц которых сводит челюсть. Кёнсу обгоняет пожилую даму с сопровождающей ее компаньонкой и, оттеснив слугу, сам распахивает перед ними тяжелые резные двери. Заинтересованный взгляд компаньонки, посланный украдкой, - еще одно подтверждение неотразимости До. Он ухмыляется себе под нос, крутит в пальцах высокий бокал, услужливо поданный официантом, и окидывает взглядом зал: мраморный пол; массивные колонны, увитые еловыми гирляндами; лепнина по стенам до самого потолка - высокого, расписанного золотом. Всё это настоящее. Не искусная голограмма для создания настроения, а тщательно и точно воспроизведенное поместье. Кёнсу невольно восхищается таким усердием, маниакальной жаждой повторить и учесть всё до мелочей. Вплоть до тяжелых гардин на окнах, удобных ниш для отдыха с низкими мягкими диванами и живого оркестра. Сегодня Астор явно не экономит. Космическая станция, холодная и матово блестящая снаружи, внутри – копия его дворянского поместья в земной Британии. Такого, каким оно было до Четвертой Войны и Большого Пожара. Астор, этот сукин сын, всегда хвалился чистотой своей крови и древностью рода. Будто в век межгалактических путешествий и разнообразия видов разумных существ это хоть что-то значит. Кёнсу ухмыляется, чувствуя, как терпко и сладко во рту от выпитого шампанского. Он до сих пор не понимает любви к играм в «тот классный земной праздник, смысла которого никто уже не помнит, но это так неважно, если можно выпендриться перед соседями по галактике». Кёнсу знает только одно: в этот рождественский вечер Астор снова станет беднее на миллион-другой звездных марок. Кёнсу обходит зал, невольно любуясь огромной елью в центре. Она сияет разноцветными огнями, и если прищуриться, то они расплывутся, смешаются в одно большое пятно – мерцающую звезду. Близкую и понятную. Кёнсу оставляет пустой бокал на низком столике у очередной колонны и вздыхает: люди не так интересы, как гирлянды и хрупкие стеклянные шары. Не на ком остановить взгляд. Скучно. Когда распорядитель объявляет первый танец, и оживление в зале достигает пика, Кёнсу отходит в тень. Ему смешно от того, как люди цепляются за правила, с какой готовностью принимают условия игры. Вон, какая-то девчонка десятью шагами дальше пытается половчее отказать настойчивому кавалеру, но тот, кажется, сдаваться не собирается. Не в правилах Кёнсу вмешиваться в чужие дела, и он почти отворачивается, но что-то в девчонке цепляет, не дает отвести взгляд. Может, точеность ключиц и бледность кожи; может – мягкие локоны у висков и длинная шея; а может и вовсе – кажущаяся слишком тонкой из-за пышных юбок талия и совсем плоская грудь, стыдливо прикрытая рюшами на глубоком вырезе, в котором теряется жемчужная нить... Когда девчонка дергается нервно, пытаясь за кружевным веером скрыть досаду и раздражение на хорошеньком лице, рюши подскакивают, и доли секунды Кёнсу хватает, чтобы принять решение. Ухмыляясь, он подходит к паре и мягко оттирает неудачливого кавалера плечом. - Дама обещала этот танец мне. Девчонка распахивает трогательно-раскосые глаза и приоткрывает рот, уставившись на своего спасителя. Кёнсу не ждет ни ее ответа, ни возмущений со стороны кавалера, а по-хозяйски подхватывает девчонку под острый локоть и мягко тянет от колонн к середине зала. Не давая ей опомниться, кладет одну руку на талию, другой – перехватывает узкую девичью ладонь и уверенно ведет в вальсе. - Это… - девчонка осторожно подбирает слова, то и дело закусывая аккуратную нижнюю губу, - против правил. Вы не должны были… Пойдут слухи, и я… - Тебе не идет жеманность, - Кёнсу подается вперед и, пользуясь тем, что они с партнершей одного роста, без проблем шепчет в маленькое ухо: - Когда мы с тобой следовали правилам, а, Минсок? И ухмыляется широко, чувствуя, как вздрагивает Минсок, пытаясь вырваться, уйти от чужой хватки, которая становится только крепче. - Чёрт возьми, - тонко и мелодично выдыхает Минсок, - я отдал за это лицо шестьдесят тысяч, еще пятнадцать – за голос. Что меня выдало? - Твоя сентиментальность, - Кёнсу скользит ладонью вдоль талии и выше, по ребрам и груди, а потом трогает тяжелую брошь в виде снежинки, спрятанную в рюшах. – Ты до сих пор хранишь мой подарок. - Она приносит мне удачу, - хмыкает Минсок. – Приносила, по крайней мере, до этого вечера. До твоей мерзкой самоуверенной рожи, которую я уже не надеялся увидеть. Думал, тебя пристрелили в той заварушке на Венере. - А меня и пристрелили, - Кёнсу возвращает руку на талию Минсока, поглаживая шелковый пояс платья. – Но не до конца. Так что все претензии Чунмёну, это он меня вытащил. Минсок смеется. Тихо, подрагивая острыми плечами и очаровательно краснея. Смеется тем смехом, который так любит Кёнсу. - Знаешь, я три недели назад угнал у Чунмёна шаттл. Так что, думаю, мы в расчете, - доверительно сообщает Минсок. – Я рад, что ты выжил. Правда. - Все глаза, наверное, выплакал, пока меня хоронил, - подкалывает по-доброму Кёнсу, но осекается, когда видит, как темнеет лицо Минсока. – Неужели я угадал? И эта брошь… - Нет, - Минсок отворачивается. - Не говори ничего. И Кёнсу впервые слушается. Только прижимает к себе еще теснее, наплевав на игру, на Рождество, на чертовых богачей. Он чувствует тепло в ладонях и легкость в ногах. Кружит Минсока, отдаваясь мелодии, которая распадается на такты и летит к самому потолочному своду, чтобы отразиться от него и наполнить каждого до краев, как шампанское наполняет бокал. Кажется, Кёнсу немного сходит с ума. - Танец заканчивается, - слова Минсока вырывают из прогрессирующего безумия. – Отведи меня туда, откуда взял. Когда они снова оказываются у колонн, то смотрят друг на друга и не знают, что делать дальше. Их цель – сейф в кабинете на втором этаже, и ни один не собирается уступить. Кёнсу думает, что поэтому у них так и не получилось нормальных отношений: никто не любит делиться. - Может, пополам? – предлагает он Минсоку после затянувшейся паузы. Минсок медлит, мнется, теребит веер, но, в конце концов, соглашается: - Идет. А теперь подыграй мне. И падает в обморок. Кёнсу едва успевает подхватить его на руки, не давая встретиться затылком с мраморным полом. Стоящие неподалеку девушки ахают и тут же предлагают свою помощь, вынимая из потайных кармашков нюхательные соли. Но Минсок и бровью не ведет, когда у его носа сменяются флакончики, обмахивания веером тоже игнорирует с завидной стойкостью. Кёнсу мастерски придает лицу выражение крайней растерянности и бормочет обеспокоенно: - Наверное, я лучше вынесу ее из зала. Здесь слишком душно, - а заметив подозрение во взглядах окружающих, добавляет: - Это моя сестра. Волшебные слова. Все мгновенно успокаиваются, потому что правила соблюдены, и, действительно, пусть уже вынесут всех, кто мешает веселиться и праздновать порядочным и танцеустойчивым господам. Кёнсу выскальзывает в коридор, удобнее перехватывая Минсока и ругаясь сквозь зубы, потому что тот, увы, только кажется хрупкой девицей. Дотаскивает его до лестницы, ведущей на второй этаж, и улыбается охране самой жалкой и просительной улыбкой, на какую только способен: - Моей сестре плохо. Не могли бы вы позволить мне отнести ее в одну из спален? Если она полежит немного, то обязательно придет в себя. Прошу вас, - Кёнсу специально поворачивается так, чтобы суровые мужики могли увидеть бледность красивого минсокового лица и обтянутые плотными чулками лодыжки, виднеющиеся из-под слегка задравшихся юбок. Охранники с сомнением переглядываются, но все-таки отступают, позволяя пройти. Кёнсу склоняет голову в знак признательности и почти бегом поднимается по ступенькам. Времени у них с Минсоком минут пятнадцать. Кёнсу минует первые две двери и толкает третью. Она ожидаемо закрыта, но замок – электронный. Такие ломаются одной магнитной картой с необходимой программой. Карта спрятана у Кёнсу в рукаве. Все-таки, думает Кёнсу, вскрывая замок, Астор сохранил хоть немного благоразумия. Свою ношу Кёнсу отпускает с рук только тогда, когда заходит в кабинет. Но, едва туфли Минсока тонут в ворсе ковра, Кёнсу толкает его к двери и целует. Потому что скучал. Потому что немного пьян от шампанского и крепкого запаха хвои, которым пропиталась насквозь вся станция. Потому что это – Минсок. В дурацком наряде, с другими голосом и лицом, но все еще желанный до безумия. Наверное, это не лечится ни временем, ни пространством. - Тише-тише, - сбивчиво просит Минсок, когда требовательные губы скользят вдоль выреза платья. – Сначала дело. Он беспомощно хватается за плечи Кёнсу и отталкивает его. И Кёнсу хочет спросить какого черта, и добавить, что его дело - Минсок, но… Это будет признанием в собственной слабости. До не может себе позволить быть слабым, поэтому отступает, пытаясь совладать с колотящимся сердцем. Наблюдает, как Минсок ловко задирает свои многочисленные юбки, выставляя напоказ крепкие бедра, на которых под кружевными резинками чулок спрятаны инструменты для вскрытия сейфов любой сложности: ни капли металла, но прочность и балансировка – абсолютные. У Кёнсу на эластичном поясе под рубашкой точно такие же игрушки, но он уступает Минсоку. Ему нравится следить за тем, как ловкие пальцы, избавленные от плена белых перчаток, справляются с петлями и крючками. Как хмурится Минсок, сосредоточенно вслушиваясь в щелчки под обшивкой корпуса. Как улыбается он - нежно-нежно - когда с легким хлопком дверца сейфа открывается. И победно смеется, вынимая из него шесть золотых слитков. - Три твои, - Минсок протягивает Кёнсу законную часть добычи. Кёнсу взвешивает золото в руке и кривится: он надеялся получить больше. И, пожалуй, получит. Кёнсу небрежно кидает свои слитки на маленький диван и подходит к Минсоку вплотную. Обнимает его за талию. Целует сквозь слой рюш брошку. Эту снежинку, которая – напоминание самому себе о том, что Минсок – ледышка. Ему нельзя верить, его нельзя любить, но сейчас, когда с первого этажа доносится музыка, а в воздухе неуловимо витает робкое ожидание праздничного чуда, Кёнсу делает самое правильное: не отпускает. Не дает вывернуться из сильных рук, а тянет на себя, подхватывает под бедра, усаживает на стол и целует в губы. Жарко, долго, пока Минсок не затихает, не перестает рваться куда-то и от кого-то. У них совсем немного времени, поэтому Кёнсу настойчивее дергает шелковый пояс, скользит ладонями от тонких лодыжек до колен, собирая юбки. И совсем не замечает, как тело предательски слабеет, а мир вокруг – плывет. Минсок подхватывает уснувшего Кёнсу, не позволяя упасть, и укладывает его на мягкий ковер: просто возвращает услугу. Снимает аккуратно браслет, на котором между крупными камнями спрятана тонкая игла, вымазанная снотворным. Забрасывает его в сейф и захлопывает дверцу. Собирает золотые слитки в небольшую сумку, прикрепленную к поясу под корсетом. И только у самой двери, уже повернув ручку, Минсок все-таки оборачивается. Возвращается торопливо, опускается на колени перед Кёнсу и отводит челку с его безмятежно расслабленного лба, оставляя на нем невесомый поцелуй. - С Рождеством, глупый мой, с Рождеством.