Весенняя меланхолия Оокунинуши

Весна — это пора, когда всё оживает. Оокунинуши обычно оживает вместе с ней, приободряется и распускается, как самый пышный и красивый пион в саду. Обычно весна приносит сладость с лёгкими нежно-ласковыми дуновениями ветра, цветы в его саду выпускают тёрпкий, едва настойчивый аромат, а из пекарни, что прямо под его дворцом, доносятся самые разные запахи пряностей и дразнят его острый нюх. Обычно Оокунинуши любит весну. Но с этой весной что-то не так. Сегодня он прощается с богом. Его друг Куромару покидает Идзумо на неопределённый срок. У Оокунинуши плохое предчувствие, ему кажется, что это навсегда. — Эй, Куромару, — привычно беззаботно обращается он к угрюмому богу. — Что за дело у тебя в Среднем мире? — Я… — Куромару медлит, ощущая себя неуверенно, тщательно подбирает слова, глядя не на собеседника, а на татами за его плечом. А потом сдаётся и, гордо вскинув голову, решительно выпаливает: — Я хочу узнать, что такое любовь, — чёрная прядь волос спадает на лицо и закрывает правый глаз, левый блестит чёрным бархатом, а тонкие губы на бледном лице подрагивают. Оокунинуши понимает, что его собеседник волнуется. Оокунинуши улыбается очаровательно и беззаботно, как умеет только он. — Тогда тебе просто стоит спросить у меня, — он берёт Куромару за руку так, будто пытается удержать, будто если это путешествие произойдёт — оно станет для них обоих чем-то тяжёлым и необратимым. У Оокунинуши всегда очень тонкое чутьё, и сейчас что-то, пока ещё смутно-расплывчатое и непонятное, его настораживает, если не пугает. В глазах Куромару вспыхивает искра злости з примесью острого недовольства, а Оокунинуши продолжает улыбаться — его это никогда не пугало. — Будто бы ты знаешь, что это такое, — вкладывая как можно больше пренебрежения в свой тон, произносит Куромару и демонстративно отворачивается. — Кто, как не я, знает? Ведь я, Оокунинуши-сама, люблю этот мир больше, чем кто-либо другой, — он театрально кладёт одну ладонь себе на грудь, а вторую открывает в широком жесте объятий. — Именно поэтому ты чуть ли не позволил его уничтожить, — резко и метко вспоминает Куромару то, что Оокунинуши не хотелось бы вспоминать. «Да что с ним сегодня такое?» — озадачено думает верховный бог, поправляя свои золотистые волосы и заправляя выбившуюся прядь за ухо. — Это не моя вина, — Оокунинуши не пытается оправдываться, он лишь констатирует то, что считает правдивым. — Но твоя ответственность, — безжалостно утверждает Куромару, поворачивая наконец голову и направляя острый взгляд в упор на Оокунинуши. Тому кажется, что этот взгляд оставляет на его лице неприятные царапины. Оокунинуши выдыхает и провожает взглядом лебедя, гордо расправившего крылья и взметнувшего в небо, оставляя идеально ровные круги на озере. Возможно, он улетает в поисках идеальной пары, с которой сможет связать себя на всю жизнь. Оокунинуши снисходительно хмыкает, он не думает, что стоит тратить на поиски силы. Он знает, что лучшее приходит само, когда его уже никто не ждёт. Конечно, это не значит, что для этого ничего не было сделано. Его взгляд цепляется за распускающиеся лепестки сакуры, свежие и чистые. Весна как раз в зените, на пике своей силы и волшебства. Что она принесёт, а что заберёт на этот раз? Оокунинуши закладывает ногу на ногу, прокашливается и обхватывает рукой, усеянной дорогими перстнями и браслетами, чашу раку с зелёным мятным чаем. Он однозначно хочет сменить тему. — Если ты говоришь о любви, в следующий раз я возьму тебя с собой на Землю. В кафе у них много девушек… — он наивно полагает, что именно этого Куромару и хочет, что это ему и нужно. — Тебе не обязательно… Куромару щурит глаза и обхватывает свой тяван крепче, такое впечатление, что сейчас он взорвётся от негодования или развяжет драку с Оокунинуши прямо здесь, в его дворце. Оокунинуши видит, что ошибся. Куромару неожиданно ослабляет хватку, а выражение его лица становится безмятежно холодным. Он произносит: — Нет, я уже всё решил, — и решительно смотрит на собеседника, внутри которого обрывается последний якорь, что мог бы удержать корабль у берега в начинающуюся бурю. — И не смей называть свои пристрастия любовью, — Куромару смотрит на Оокунинуши безжалостно и строго, как на не вовремя заигравшегося ребёнка. Оокунинуши смеётся так, что ему хочется заплакать. — Мне нужно было попробовать. Как же я узнаю, какую именно любовь ты хочешь? — он игриво подмигивает Куромару, но последний оставляет этот жест без внимания. Оокунинуши по-прежнему не достаёт серьёзности, тогда как у Куромару её через меру. Они говорят о любви: такой разной и одной и той же — и никак не могут понять друг друга. До Оокунинуши слишком поздно доходит, чего же на самом деле хочет его друг, и он понимает, что не сможет ему это дать. Он — верховный бог, сильнейший и могущественнейший из всех нынешних, но именно поэтому он не может дать Куромару то, чего он хочет. — Знаешь, Оокунинуши, мне пора, — Куромару тихо, почти беззвучно ставит тяван на стол, и каждое его слово словно разрезает какую-то часть мира на куски, заставляя только что распустившиеся лепестки сакуры, свежие и чистые, срываться с веток раньше времени. Он бережно подымается из-за стола, грациозно и почти невесомо ступает по мягкому татами в сторону Оокунинуши, будто плывёт. Куромару всегда был похож на воду в реке, что неподалёку от дворца: спокойный, холодный и решительный. Оокунинуши знает, что ему в пору бы что-то сказать, но он совершенно не знает, что противопоставить этой решительности. Да и считает, что это бесполезно. Если Куромару хочет, то уйдёт, Оокунинуши не известна такая сила, что смогла бы удержать его против воли надолго. Поравнявшись с Оокунинуши, Куромару плавно опускает прохладную руку на его сильное плечо в красном шелковом кимоно, и атлас синего юката Куромару покрывается мелкими волнами на рукаве, словно водопад спадает каскадом. — Это прощальное приветствие, — говорит он, и Оокунинуши молчаливо накрывает его руку своей ладонью. Куромару наклонят к нему лицо, длинные тёмные волосы щекочут Оокунинуши шею и подбородок, а потом целует мягко и влажно в губы, оставляя почти невесомый след приятного водного запаха и освежающего тепла. — Мне пора, — повторяет он уже отдаленно, и Оокунинуши прикрывает глаза, заставляя время притормозить. В ушах что-то тикает — даже секундная стрелка бежит медленнее, словно увязнув в тягучем мёде. Этот момент хочется растянуть. Хочется задержать Куромару, и Оокунинуши надеется, что остановившееся время заставит Куромару передумать, не совершать этот опрометчивый поступок, а тогда Оокунинуши обязательно что-то сообразит. Но время, кажется, приостанавливается только для Оокунинуши. Когда он открывает глаза, никого уже рядом нет, и лишь ветер небрежно и ласково колыхает шторы.