Кружится голова

"Yeah, but I still don't understand Just how your love can do what no one else can"* У богов когда-то было очень дерьмовое чувство юмора. И шутки у них выходили совсем не смешные. Когда Вселенная расцветала огненными вспышками, а время застывало смолой, рождая жизнь из мельчайших частиц, давая пульс звездной пыли, собирая ее воедино, кто-то, явно не знающий, что творит, стоял и думал, как же это невыносимо красиво. Так красиво, что кружится голова. Когда Виктор впервые видит, как выступает Юри, он думает: «в этом что-то есть». Что именно — известно только там, наверху, где не слышали об удачном чувстве юмора. Это самое «что-то» заставило его почти сутки добираться до Японии, давиться отвратным кофе в самолете и несколько дней слушать проклятья Якова по телефону. От смены часовых поясов кружится голова. Никифоров уже несколько месяцев наблюдает за Кацуки, но вопросов становится только больше. Юри меняется на глазах: становится гибким, тонким, почти до боли хрупким. Понадобились еще неделя и завоеванная победа на отборочных, чтобы понять, что он, черт возьми, таким и был все это время. Дело не в лишних килограммах, не в глупых сравнениях танца на льду с едой и женщинами, не в том, что у Никифорова, похоже, проблемы со зрением, и это ему нужны очки, а не Кацуки. Тогда в чем же? Однажды ночью Виктор только чудовищной силой воли, которой хватило бы на то, чтобы весь мир бросил курить в эту самую секунду, уговаривает себя не вломиться в соседнюю комнату к Юри и не начать трясти его сонного за плечи и рассматривать вплоть до родинок, со словами: «Что в тебе такого? Что? Что?». У Никифорова были шикарные женщины с клеймом «я твоя навеки». У этих «шикарных» было все: шелковые волосы, тонкие талии, гладкие ноги и маникюр по цене французских духов. К ним было приятно прикасаться, с парочкой из них даже было интересно поговорить, но ни от кого так не сносило тщательно выстроенные города и телевышки в голове, как от одного взгляда на танец Юри. Виктор до середины ночи читает всякую чушь о любви. Какая она, любовь? Затасканная и бледная женщина с синяками под глазами — такой она ему представляется. О ней все говорят: кто — как об элитном дорогом вине, другие — как об элитной дорогой проститутке. Все слова смешиваются в очередной тупой юмор Небесной Канцелярии. О возлюбленных пишут великолепные слова: «глаза, как звезды», «кожа, как бархат», «голос — мед в уши». «Моя душа», «моя жизнь», «мое все». Так о них пишут, так говорят, так называют. Никифоров захлопывает ноутбук и пересиливает желание выкинуть его в окно. Маккачин косится на хозяина, как на слегка поехавшего, мол, «ну и влип ты, дорогой, по самые кончики волос». После выступления Виктор обнимает Юри — и от этого кружится голова. Финал Гран-при. Казалось бы, они зашли так далеко, как не все могут. Далеко не все, что уж тут таиться? Юри не просто талантлив — он явно что-то большее, чем «талант», явно что-то более важное, чем «хороший фигурист». У Никифорова глаза высохли так, что веки больно царапают их, как наждачная бумага — виной тому короткая программа, к которой взгляд приковало железными цепями. Что же в тебе такого? Попытки найти ответ во внешности с треском провалились. Темные, чуть колющиеся на кончиках из-за недавней стрижки волосы, обычные, на первый взгляд, карие глаза — да такие у всей Японии, если линзы не учитывать. Даже запах у Юри еле ощутимый, совсем не похожий на ароматы, которые должны возбуждать и «сносить башню», как писали в сети. Так пахнет хлопок или зимний вечер. Такой вкус у воды — когда ты хочешь пить, тебе плевать на дорогущие коктейли и элитный алкоголь, ты скорее продашь душу за чистый родник. И в этом самом роднике Виктор хочет не только напиться, но и утопиться — чтобы наверняка. Перед выходом на лед в последний раз Юри берет Виктора за руку, закрывает глаза, низко опуская голову. Никифоров и рад бы сейчас побыть первоклассным тренером, но он чувствует себя, как на краю пропасти. Наверное, так ощущал себя некто, глядя на звездную пыль, которая обретает форму и становится Вселенной, чтобы потом разбиться на галактики. Все, что стучит в голове — это «красиво». Господи, как же красиво. До такой степени, что хочется задохнуться и рухнуть на колени. От этого чувства кружится голова. И карие глаза, такие «обычные для Японии», но в которые хочется смотреть даже на смертном одре. И зачесанные назад черные волосы, и запах зимы на коже, и каждое движение, и каждая родинка — даже те, что Виктор еще не видел. Хоть сейчас выходи на лед, прерывай всю программу, становись посмешищем для всего мира, чтобы французский журналист, который пытается взять интервью, поперхнулся своим русским «извините» с акцентом, и тряси за плечи с криком: «Да что же в тебе такого?». Когда создавалась Вселенная, кто-то у ее края стоял и думал только одно: «как же это невыносимо красиво». Мир дышит, мир стучит пульсом в висках, мир рождается заново. Виктор смотрит на свой собственный мир, обнимает свою Вселенную и думает, какое же у богов дерьмовое чувство юмора. Ты делаешь то, что не может никто другой. Как ты это делаешь? Как? Виктор смотрит на Юри. И от его красоты кружится голова.