Нет

И я не знаю, какие там у тебя детские травмы, Я подарю тебе взрослые травмы (с) Юрий Каплан. Взрослые травмы

— Договаривались без подарков... — Черный осторожно кладет Курильщику на живот аккуратный плоский пакет. Курильщик закатывает глаза. Распятый на медицинской кровати, он может позволить себе только это, да еще сжать крепкое запястье рукой с жалом катетера. Операция прошла успешно, впрочем, про предыдущие две тоже так говорили, но дали они не больше получаса в день на ногах, и то под присмотром Черного. Курильщик неловко надрывает оберточную бумагу. Черный помнит все их даты, и каждый раз Курильщику запредельно стыдно перед ним, но он ничего не может с собой поделать, искренне удивляясь иногда, куда вдруг делся снег, или наоборот, откуда он внезапно взялся. Из-под обертки сдержанно блестит серебро строгой рамки; Курильщик заторможенно смотрит на застекленный лист бумаги, некогда сложенный в несколько раз, а теперь тщательно разглаженный. Невозможный здесь и сейчас последний листок теста "Познай себя", заполненный нервными красно-карандашными галочками, где все ответы положительные — кроме одного. — Спасибо, но... Как ты... Как? — Остался и нашел. Тогда. Легко было вычислить. Курильщик смотрит на подарок, на Черного, и оттого, что тот столько лет берег несчастную бумажку и ждал подходящего случая, сердце пропускает удар, а бледные, отпечатанные на машинке буквы расплываются перед глазами. Резко начинает пищать какой-то прибор; Курильщик улыбается под растерянным взглядом Черного и шепчет: — Ты дурак, Черный. Сейчас сбегутся же... Подумают... Страна лишается. — Вцепившись в руку Черного, он смеется взахлеб и понимает, что плачет, только когда слезы начинают затекать в уши. Курильщик пытается приподнять голову, и от этого движения, наверное, отклеивается какой-нибудь датчик, так как писк становится еще пронзительнее. Он отвечает на смазанный поцелуй - голодный, раздетый, опутанный проводами Курильщик, и под нарастающий коридорный топот и истерику зуммера думает, что сейчас он ответил бы на вопрос № 61 точно так же, как десять лет назад — в прокуренном актовом зале, глядя в обритый затылок Черного. Только рука бы уже не дрожала, нет, ни капельки не дрожала бы. Нет.