Чудо, которе причиняет боль

Юрий вновь стал плохим мальчиком. Мальчиком, что сбегаел из дома, прогуливал учёбу и с нетерпением считал минуты до следующей тренировки. Мальчиком, что засыпал на нерасправленной постели бывшего тренера, вернувшись после очередной пьянки в каком-то Богом забытом баре, где без колебаний продали алкоголь подростку. Мальчиком, что не смотря на возраст выкуривал за углом по две — три сигареты ежедневно. Мальчиком, которому было стыдно и больно одновременно. Больно из-за предательства, стыдно из-за собственных чувств. Мальчиком, который нашёл своего соулмейта ещё за четыре года до совершеннолетия. И не где-то там в Африке, а здесь, в родной России, что была им ненавистна, но всегда внушала какое-то родное доверие. Всё, казалось бы, хорошо. Вот только соулмейтом оказался мужчина, старше его на туеву хучу лет. 26 Эта надпись проявилась на руке в четырнадцать. Она была овита сотнями маленьких цветков какой-то диковинной фиолетовой розы и снежинками, которых за год накопилось уже целый сугроб. После того, как Виктор впервые забрал в тапок пьяного подростка из бара. Первый проигрыш Плисецкого. Второе место. Серебряная медаль. Вроде не так уж и плохо, но она невообразимой болью прожигала кожу молодого фигуриста на награждение. Впервые не золото. Впервые проиграл. Впервые не смог. Он плакал, злился, ругался, снова плакал и обнимал Виктора, который успокаивал подростка. Говорил что-то про многие победы, про талант, про грациозные движения. Плисецкий не верил, а зря. Это было не единственным его поражением, но побед было намного больше. И талант был, и стремление тоже было. Тогда, в четырнадцать. Когда он искал в интернете про соулмейтов и искренне верил матери, который говорила, что его метка — чудо. Но разве чудо могло приносить боль? Я уезжаю, Юрий. Прости. Ты должен меня понять. У тебя уже есть все те знания, что я мог дать тебе. Время помогать кому-нибудь ещё. Последние слова, что остались от соулмейта. Последние мгновения, когда руку не обжигало страшной болью. Ты должен меня понять. Нет, блять. Он не понимал. Не понимал, как можно оставить ученика, что приносит успехи, положить хер на собственную карьеру и уехать в Японию к пареньку, что выложил на Ютуб какую-то видео пародию. Как можно оставить родную страну и поклонников. Не понимал, почему его бросили. Возможно Плисецкой просто слишком поверхностно смотрел. Возможно Виктор хотел дать мальчику шанс не зависеть от него, получить победу самому, или просто найти себе нормальную пару. А возможно связь просто была односторонней. Он читал про такое, и не раз. И правда, после провалившейся попытки вернуть себе заслуженного тренера вкупе с самолюбием Юрий изменился. И дело было даже не столько в прогулах школы, игнорирование родителей и пьянках по выходным. Он стал изнурять себя тренировками, а в перерывах хаотично читать какие-то статьи про «Как это прекрасно, найти родственную душу». Да, блять, прекрасно. Плисецкий готовился к Гранд-при. Катал программу на отлично и сдирал в кровь кожу на ногах, с которых уже несколько месяцев по вечерам капала и смешивались с горячей водой из-под душа кровь. Юрий пообещал победить Кацуки. Доказать, что лучший. Доказать, что Виктор совершил ошибку. И продолжает её совершать, пока злой, грустный и уставший Плисецкий засыпал в кровати его квартиры перевязав ступни и запястье, метка на котором была изрезана свежими тонкими полосами. Ненавижу Всё, что пронеслось в голове Плисецкого, когда тот увидел лижущихся в раздевалке Виктора и Юри. Видел ошеломлённый взгляд первого, который стоял лицом к двери и заметил зашедшего подростка. Вроде он хотел что-то съязвить тогда, но сил почему-то не было. Были только оголённые плечи Кацуки перед глазами. Были руки Виктора, которые благополучно скользили по телу Юри. Был поцелуй, заглушаюший стон младшего. Был Юрий, который так не вовремя решил переодеться. Было ещё одно но. По пути в раздевалку он снял с руки бинт. Рисунок на запястье был трудноразлечим из-за порезов и плохого освещения. Да и какое Виктору было дело. Не всегда можно предугадать появление бывшего тренера вкупе с его любовником в раздевалке. Юрию вообще казалось, что на катке он оставался один. Гранд-при не за горами. Нужно соблюдать режим. Он не заметил, как ушёл с катка прямо в тренировочном костюме и куртке поверх него. Не заметил, как доехал до своей квартиры, что когда-то ему помог снять Виктор. Плисецкий давно не был там. Пыль толщиной с палец и пустой холодильник. Запах плесени и старых книг. Ему было плевать. Главное быстрее под воду. Смыть с себя кровь, слёзы и воспоминания той сцены. Чёрт, да что с ним произошло. По руке стекала кровь. Нет, новых ран не было. Просто кровоточили старые. Начали кровоточить ещё в раздевалке. Он плакал, а точнее слёзы непроизвольно текли из глаз. Мысли в голове путались, смешивались со впечатлениями, ревностью, болью в руке, странным сиянием глаз Виктора и чёртовым желанием набить морду этому засранцу. Просто за то, что ушёл. Но ведь сердцу, как говорится, не прикажешь. Даже если это сердце, по воле природы должно быть с тобой. Плисецкий стоял по душем и вспоминал, как эта квартира была их с Виктором пристанищем. Как Никифоров обнимал подростка, гладил по волосам и говорил, что никогда не уйдёт. Говорил, что здесь, с Юрием, ему спокойно и хорошо. Говорил, что никогда не оставит эту квартиру, что тогда казалась родной, что никогда не оставит мальчика, что тоже казался родным. Вспоминал записку на тумбочке и чуть кривой почерк Виктора. Вспоминал времена, когда рука не болела и не была изрезана сотнями ран. Вспоминал и думал, что нужно было всё рассказать. Снять бинт с руки ещё тогда, год назад. Хотя врятли это что-нибудь изменило. Плевать он хотел и на мальчика, и на метку. От воспоминаний рука разболелась ещё сильнее и превратилась в кровавое месиво, что не спасала даже вода. Юрий понял, что пора прекращать. А вместе с этим понял, что в новом жилище нет ни бинтов, ни обеззараживающих средств. Он аккуратно вышел из ванной, тихо ойкнув от соприкосновения ног и ледяного пола. Было немного больно, но он привык терпеть. Плисецкий заказал через интернет доставку какую-то огромную на вид пиццу и гору лекарств. Впервые, сидя в телефоне Юрий не зашёл в инстаграм Виктора. Спасибо, на его рожу он сегодня уже насмотрелся. А может он ошибался? Или ему просто показалось? И это был не поцелуй с началом траходрома… Хотя, что это могло ещё быть? В голове Юрия крутились масса вопросов, вкупе с желанием сломать одному прекрасному гейскому созданию пару-тройку рёбер. А второму, менее прекрасному, но не менее гейскому созданию ещё и очки с носом. Бесят, бесят, бесят, бесят, пусть будут счастливы, бесят, бесят… Мысли опять благополучно разбежались в разных направлениях без малейшего желания хоть немного успокоиться. Юрий с трудом поднялся с дивана и подошёл к окну. В доме было невообразимо жарко, даже несмотря на то, что Плисецкий в одном халате, а на улице конец декабря. Двадцать седьмое. Два дня назад был день рождения Вити, с которым мальчик поздравил бывшего тренера тремя словами в SMS-ке: «с др, мудак» И своим переездом из старого жилья Никифорова. О том, что последние месяца он жил у Виктора не знал никто. Тем более сам хозяин квартиры. Раздался стук в дверь. Громкий, навязчивый стук. Юрий открыл с самыми добрыми намерениями забрать покупки. Но вместо обещанного курьера пред ним предстал во всей красе Виктор. По правде говоря он тоже был с пиццей и лекарствами, но особенной роли это не играло. — Слышь, ты какого хера здесь забыл? Тебя Кацудончик ждёт. Или вы уже закончили? Прости, кстати, что помешал. — Юный фигурист вытянул губы в подобие улыбки и загородил собой вход в квартиру, показывая, что ему здесь не рады. — Помешивают кашу в кастрюльке — Несмотря на идиотский ответ лицо Виктора было через чур серьёзным для его обладателя. Мужчина попытался отодвинуть подростка от дверного проёма и войти в квартиру. Хоть за ногами Юрия и тянулся небольшой след из крови, держался он всё равно достаточно крепко. — Да не парься, никому ничего ни скажу. Просто в следующий раз лучше выбирайте место и время, где трахаться. Вместо меня там мог оказаться журналист — Снова подобие улыбки и пульсирующие раны на руке, из которых вот-вот польётся новая струйка крови. — Юр, ты просто всё не так понял… — Как банально. Я тебе не мама, что бы передо мной оправдываться. Да и ты уже большой мальчик. Делай, что вздумается. А теперь либо говори, какого хера припёрся, либо уматывай. У меня есть дела поважнее, чем твои оправдашки. — Юра, просто выслушай меня, пожалуйста. — Если ты выльешь на меня весь свой лексикон, то отъебёшься? — Слушать это назойливое человекообразное существо совершенно не хотелось, даже если бы рука не отдавала жуткой болью от любого слова или прикосновения соулмейта. Он итак всё видел. Виктор кивнул и всё же зашёл внутрь квартиры, изучая подростка внимательным взглядом. — Валяй. У тебя три минуты, Или я выкидываю тебя из окна на корм местным кошкам. Время прошло. — Короче, то, что ты увидел было не правдой. — Юрий тихонько хихикнул и ушёл на кухню в поисках кофе — А точнее не совсем правдой. С Юри у нас ничего, кроме тупо физического влечения. У Юри есть соулмейт, с которым он не может быть в силу возраста. А я… А я мудак. Прости, Юр. Я понял, что ты недавно был в моей квартире. Политы цветы, в холодильнике еда, окна открыты. — Извини, больше я туда не ногой. Все же жаль мне было цветочки. Не всем хочется страдать из-за тебя, Виктор — Юрий опять натянул короткую улыбку и отвернулся от собеседника, если сдерживая слёзы. Ничего, кроме физического влечения. Спасибо, блять, успокоил. — А тогда, в раздевалке, я заметил изрезанную руку. Вспомнил, что ты всегда скрывал запястья. Кофтами, бинтами, напульсниками. Вспомнил, как год назад забрал тебя из бара и то, как ты с криком схватился за руку. Я тогда не смог различить татуировку. Слишком слабая и смазанная. А потом ты не показывал руку. Я думал, что у тебя кто-то другой соулмейт, а у меня тоже… По этому и уехал. Но теперь… Пожалуйста, Юра, покажи метку. — Нет. И вообще, твои три минуты прошли. Уматывай. — Подросток говорил спокойным голосом. Только кровь, капающая на пол его выдавала. — Юра, пожалуйста. — Я сказал, вали. — Его голос уже срывался на крик. Плисецкий поднял рукав халата, и ткнул рукой в лицо соулмейту. — Увидел? Проваливай. Он попытался вернуть руку в первоначальное положение, но не успел. Его запястье схватили и слишком сильно сжали. — Отпусти! Больно как бы. — Прости, котёнок. — Виктор слегка ослабил хватку, но не отпустил. Он рассматривал то, что осталось от метки. Яркой, заметной, но изрезанной и залитой кровью. — Идём. — Куда? Ты совсем охуел? Оставь меня в покое и иди к своей свинье! Виктор вполне ожидаемо проигнорировал отчайные попытки вырваться и сбросить собственную тушку из окна на корм любимицам Юры. Он захватил пакет с лекарствами и крепко сжав руки потащил его в ванную. — Виктор, сука, в последний раз говорю — проваливай. Полный игнор со стороны старшего прекрасно дополнился руками Плисецкого, которые он без особых церемоний засунул под ледяную воду. — Холодно! — Тише, Юр, холодная вода помогает крови остановиться. — А чего ж ты меня тогда по запястью куском льда не огрел? Ещё холоднее! Кровь на самом деле скоро остановилась, а Виктор рассматривал метку Юрия. Без крови тонкие полосы порезов не так сильно скрывали рисунок. Такой же, как полтора года назад, только "26" сменилось на "28". Точно такой же рисунок красуется на плече, только у Виктора вместо двадцати восьми шестнадцать. Младший уже перестал сопротивляться и просто внимательно следил за действиями бывшего тренера. — Юрий, просто пообещай мне, что никогда, никогда больше не будешь так делать. — С чего это вдруг? Так метка меньше болит. Только под водой сильнее. Мужчина притянул к себе подростка и крепко обнял. — Я полный идиот. Прости, Юр. Прости если сможешь. — А как же Юри? — Плисецкий отстранился и испытующе посмотрел на Виктора. — Я же говорил. У него тоже есть соулмейт. Наши метки даже не похожи. — И кто же его соулмейт? — Лилия. — Что? — Плисецкий закашлялся и в полном недоумении уставился на Виктора. — Какого хера? — Помнишь ту одинадцатилетнюю балерину. Знакомую Милы? Так вот, это она. А знаешь что иронично? И у нас с тобой, и у них разница в возрасте двенадцать лет. — Да иди ты нахуй со своей разницей.