Моя Ненаглядная Муза... ( Ненавижу Современную Музыку! )

« - Я был свидетелем того, как откровенная безвкусица стала эпигоном стиля и предметом для всечасного подражания. Бессильно наблюдал за тем, как уродство подменило изысканность, а разврат и бесстыдство встали на замену давнишней женственности. Но я осилил этот каприз, в конце – концов мне удалось закрыть глаза на их грязную моду. Смирился я и с тем, как они запятнали неприкасаемое, вторгнувшись в живопись со своим кричащим модернизмом наперевес, и гонористо уселись на полотно, размазывая собственное дерьмо по непочатому холсту. Затем пошли книги : повести, новеллы, романы, беллетристика – все под откос, нещадно, как на конвейере. Даже когда осадные турусы этих вандалов подобрались к стенам священной обители и жадно погрузили когтишки в Кино, я, обливаясь слезами отчаяния и кровью под обломками алтаря, не смог оказать им отпор. Лишь тогда, безысходно осев на пепелище былых стремлений и идеалов, окончательно утратив самое дорогое и действительно стоящее для себя, я осознал, что не смогу простить им… мою ненаглядную музыку. Она была последним отблеском того прекрасного и непостижимого, к чему когда либо могла прикоснуться порочная длань человека, тем, за что безо - всяко сомнения стоило бороться до последней капли достоинства. Хе – хе – хм! Так полагал я тогда, зелен, амбициозен и глуп, даже не укладывая в мысли того, что исход сей неравной схватки, уже был предрешен за меня… Они нагрянули раньше чем мы ожидали. Навались огульным стадом, рвали и метали, пока не раскололи нас в пух и прах, да развеяв пепел по ветру. А затем, прибрали к рукам и ее, мою дорогую Музу. Я слышал ржавеющей гнет кандалов, окольцовывающих ее хрупкие запястья, тихие стоны и безответные мольбы о пощаде. Незадолго, облаченную лишь изодранным вретищем, безвольно колыхающем на ветру, совершенно невинную, ее вывели на плацдарм под конвоем, на потеху невежественной толпе, суетливой, истошно вопящей, брюзжащей слюной нетерпимости и запалма. В глазах этой одичалой черни, что вмиг обступила плененное дитя с презренными возгласами и засученными рукавами напоготове, читалась ненависть, такая неподкрепленная, и пустая, но при всем этом, столь ощутимая. Все они, как один, надрывались об инновациях, единогласно твердили о наступлении Больших Перемен, наивно веруя в то, что осилят совершить прорыв за счет разрушения старых традиций и прижившейся символики. Музу, мой единственный, драгоценный камешек упования, бесцеремонно вышвырнули на пьедестал, где по ее душу уже искрил сталью мучитель, чья личина была повита смольным, тряпичным забралом. Аккомпанируя реву стада, душегуб затянул петлистый узел навкруг шеи заложницы, и немедля скрестил руки на коронке спускового маховика. Когда разъяренность толпы достигла высшей точки кипения, напоследок, она решилась исполнить свою последнюю, лебединую песню… Ее перебили не завершительном куплете произведения. Неприкрыто бранясь и рьяно отплевываясь, помощник палача надел на голову дивы сыромятный мешок и охотно сообщил о готовности. Ее вздернули как скотину… Не было никаких церемоний, похорон… Просто, разово выбросили в амбарную телегу, в кучу к остальным : Литературе, Кинематографу, Нравственности и Стилистике... Это все. На северо - западной окраине Штата Огайо, той, что граничит с таможней вблизи у Анголы и именитого Форт - Уэйна, располагается небольшой провинциальный городок под названием Блэксли ( Blakeslee ). Местные жители добродушно окрестили его «Маленьким Манхеттеном». Самый остроумный из них, даже спохватился оформить свою скромную забегаловку на центральном проезде - под миниатюрную форму знаменитого «Centric Couple». Если это вам о чем – либо домекнет, покуда навязывается благоприятное обстоятельство, я, порою, заглядываю туда, дабы насладиться послевкусием их дешевого американского сидра. Также, четыре раза в неделю, как правило по утрам с 10 – до 12 - ти, здесь, на центральной площади Маленького Манхеттена, выступает малоизвестная, буколическая рок – группа, именующая себя « The Hangmen». Один раз в полтора – два месяца, когда эти напыщенные, незадачливые фигляры разбирают свою самодельную сцену для развернутого тех – пересмотра, я пожалываю сюда к моменту сумерек, дабы оставить чуточный сверток глициний, на месте, где к моменту рассвета, за обычаем, и располагают надстройку. Увы, здесь нету захоронения на лад рукотворного памятника или старозаветной, обтерханной могилки, где, по всем вероятиям, могло бы покоиться бренное тело моей дражайшей Музы. Нет и сакральной зоны, где достоверно обитал бы ее опосля померкнувший дух. Знаю, я - тот еще мерзавец, и за естеством своего ледащего нрава, совершенно не несу какого - либо намека на чувственность; однако, нечто неизведанное, сокрытое глубоко в груди, словно дает мне понять, что события того злополучного дня разворачивались именно здесь, словно ощущаю как земля пропитана ее голосом, той самой лебединой песней, что была прервана тлетворным скрежетом рычага. Я уверен, она все еще пытается пробиться сквозь древесные полы этой омерзительной интерлюдии, но сил все не достает, ведь именно та и есть горемычным, каторжным пьедесталом… Я внятно осознаю что на следующий же день, мои глицинии унесет ропотом ног безобразной толпы, или же подонки из казенной музыкальной своры сочтут их за подарок навязчивой поклонницы и лицемерно похоронят в утиле. Однако, даже не взирая на прочие наглядности, я желаю дабы объемлил каждый : Доктор Горацио Тэнглвуд принес их не вам, деревенские палачи - буффоны, - они предназначались для моей единственной, сердцу любимой Музыки – самой возвышенной из когда либо обузданных человечеством творений, преданных, и жестоко подавленных самим же человеком.