Твои шрамы

В воздухе витает горьковатый запах пороха, мужского пота и закопченной гари. Когда на поле боя опустился туман войны, то вокруг всё словно замерло. Больше не свистят пули, утихли крики командиров, а грязная бронетехника, рычавшая мощными двигателями, застыла на месте. Понедельник. Начало новой недели. Начало нового наступления. Солдаты 315-го и 44-го пехотных стрелковых батальонов взяли в плотное кольцо небольшую деревушку, в которой, по данным разведки, укрылась дюжина боевиков. Задача, которую поставило командование, предельно проста — осадить населенный пункт, после чего перейти в постепенное наступление. Но спустя несколько часов штурма автоматные очереди и артиллерийский огонь смолкли. Американские военные объявили гуманитарную паузу, чтобы унести с поля брани раненых и убитых. — Ты закончил или как? — в очередной раз спрашивает Брайан — штаб-сержант и, по совместительству, командир одного из отрядов, который первым бросился в атаку. Он глядит на сидящего напротив военного парамедика по имени Теодор Шарп, что старательно перебинтовывает его окровавленную голень. — Пока не заштопаю вас… — начинает врач, но замолкает, пытаясь отыскать в своем рюкзаке специальные ножницы. — Вам повезло, что пуля прошла насквозь. Удивительно, как Вы не потеряли сознание, — бормочет он. — Мне не впервой, — отмахивается. — Я наслышан о вас от коллег, — голос звучит мягко. — Говорят, вы ни себя не бережете, ни других. Очередная солдатня, что ищет славы, — Тед все-таки находит инструмент и аккуратно отрезает им марлю, закончив тем самым перевязку. Затем он избавляется от сиреневых латексных перчаток, на которых застыли пятна сыворотки, и глядит на штаб-сержанта, отметив про себя ещё и разбитую бровь: — Что-нибудь ещё, штаб-сержант Расс? Брайан сверлит собеседника холодным, с долей неприязни взглядом, впившись в усталые цвета стали глаза. — Спасибо, док, — только и срывается с его потрескавшихся губ.

* * *

— Значит, я, по-твоему, солдатня? — переспрашивает Брайан, приобнимая Теда. Прошел ровно год с момента их первой встречи. За это время утекло много воды. Они, то расставались, то снова встречались на поле брани, причем каждый из них выполнял разную роль в лагере воюющих: Брайан бродил по крышам зданий, выискивая удобную для стрельбы позицию, и обеспечивал своим коллегам надежное прикрытие; Тед всегда оставался внизу и одним из первых бросался в самую гущу сражения, чтобы вытащить оттуда раненых и поставить их на ноги. У них разное представление о войне, оба видят одинаковые события под противоположными углами призмы. Один спасает жизни, другой отнимает их. — Глупая и наглая, — отвечает Теодор, утыкаясь носом в плечо Брайана и слегка царапая кожу трехдневной щетиной. Как же он соскучился по этому родному запаху табака и дешевой туалетной воды. Горький, может, даже противный, но надолго оседающий в памяти. — Я пять раз спасал тебе жизнь. — А я заштопал двенадцать твоих ран. — Назовешь их все? — усмешка, а в глазах искрит азарт: конечно, назовет, но Брайан именно этого и добивается. Тед приподнимается на локтях, еле заметно ухмыляется, глядя на Брайана, и кладет покрытую ссадинами руку на его крепкий загорелый торс. Мышцы пресса моментально напрягаются, обретая форму кубиков. Теодор ведет ладонью чуть правее, пока подушечки пальцев не касаются короткого светлого рубца где-то меж ребер. — Это был осколок от окна жилого дома в Багдаде. Ты бы попытался вытащить его сам, но боялся занести инфекцию, верно? У тебя верминофобия*. Брайан невольно вздрагивает, однако спешит выбросить из головы дурные мысли и зарывается ладонью в тёмные короткие волосы Теда, улавливая аромат мятного шампуня, который гораздо приятнее вони пропитанной потом униформы. — Вот это, — теперь рука останавливается на морщинистой полоске шрама, что тянется от пупка. — Ножевое ранение от того талиба, что был выше тебя на целую голову. Я сам проводил операцию. Брайан только собирается что-то сказать, но не успевает: Теодор кладет на его губы указательный палец, веля помолчать. Расс подчиняется и не сопротивляется, когда Теодор усаживается сверху, расставив ладони по обе стороны от его головы. Тед наклоняется к ободранной мочке левого уха, чуть прикусывая её, и выдыхает: — Снайперская дуэль, которая длилась целый час. Ты впервые спас меня тогда… Брайан прикрывает глаза, чувствуя, как на него постепенно, тихим прибоем накатывает возбуждение. Бесполезно всё отрицать, ведь против фактов не поспоришь — он обожал, когда Тед начинал блуждать пальцами по всем этим многочисленным рубцам, когда напоминал ему те сцены, в которых они были получены. От него невозможно утаить ни единой пролитой капли крови, ни свежего синяка, заработанного в банальной драке с сослуживцами. Теодор всё чаще стал напоминать старшего брата или заботливую мамашу, что всячески пытается уберечь драгоценное чадо от очередной потасовки. Или Брайан делает это нарочно? Специально лезет на рожон, чтобы потом прийти в госпиталь, просидеть час-полтора среди остальных раненых бедолаг, а, зайдя в кабинет к Теодору, усесться на его стол и резко притянуть к себе за ворот всегда идеально чистого белоснежного халата доктора. Порой Тед безо всякого сопротивления отдавался в садистские руки Брайана, а порой им обоим приходилось чуть ли не драться за право быть «сверху» или, наоборот, «снизу»… Однако и сам Расс чувствует невероятную ответственность за молодого военного парамедика. Он постоянно связывается с ним по рации во время насыщенных выстрелами и матом схваток; всегда лично проверяет его единственное служебное оружие в виде девятимиллиметрового пистолета, чтобы оно не дало осечек в нужный момент. И, сидя в засаде на крыше очередной глиняной постройки, Брайан приглядывает за Тедом сквозь оптический прицел своей винтовки, словно настоящий ангел-хранитель. — Ты чертов самоубийца, ты знаешь это? — Тед избавляется от футболки и стаскивает с Брайана камуфляжные штаны. — Грёбаный придурок, за которым нужен глаз да глаз. — И я тебя люблю, док, — усмехается Брайан, прежде чем поддаться навстречу и впиться в губы Теодора, покусывая их и требуя, если не ответа, то хотя бы сопротивления. Шарп хватает его за плечи, надавливая на ключицы. После этого на коже останутся призрачные следы ногтей. От очередного рывка, которым Расс намеревался оседлать Теда, оба сваливаются с кровати, прихватив с собой и тонкое покрывало из грубого сукна. Они начинают кататься по холодному деревянному полу, то целуя друг друга, то больно отпихивая. Исхитрившись, Теодор снова оказывается на Брайане. В стальных, всегда серьезных глазах сейчас пляшут озорные огоньки, как бы предупреждая, чем они займутся в ближайшие несколько часов. — А это сделал тебе я, — Шарп касается кончиками пальцев его подбородка, на котором невооруженным глазом можно приметить очертания синяка — у Теодора отменный удар правой. — На прошлой неделе… — Чтобы я не заглядывался на других, — заканчивает за любимого Брайан. — Чтобы ты не рисковал больше. Секундная пауза, после которой Теодор тянется к прикроватной тумбочке за смазкой, однако Брайан грубо укладывает его на лопатки и перехватывает полупустой тюбик. — Сам справишься или помочь?.. — только и спрашивает он, выдавливая последние остатки геля и смазывая им сначала пах Теда, а затем и внутреннюю сторону бедер, постепенно приближаясь к отверстию ануса. Чертовски неудобно. Брайан терпеть не может заниматься сексом вот так, словно пара небрежно положенных друг на друга бревен, но деваться уже некуда. Ему кажется, что если он помедлит ещё хоть чуть-чуть, то снова окажется «снизу». Тед совершает отчаянный рывок, но в ответ получает лишь проклятый, никуда не годящийся поцелуй, а Расс, закончив с прелюдиями, переходит к делу и входит в него. Оба уже успевают вспотеть; от растекшегося геля ноги разъезжаются в стороны. Жутко неудобно, скользко и даже больно. Звенят висящие на грязных бечевках армейские жетоны, скрипит прогнивший насквозь деревянный пол. Эти звуки оглушают, но они ничто в сравнении с редкими вскриками, срывающимися с губ солдат. Брайан заставляет Теда стонать с каждым новым толчком всё громче и громче. Так, чтобы любой в этой гребанной казарме знал об их отношениях. И плевать, что на них станут косо смотреть. Плевать, что командование вызовет на серьезный разговор. ПЛЕВАТЬ. Брайану всегда похер на правила, на давно устаревший воинский устав или простейший армейский этикет. На этой проклятой базе, где на сто с лишним мужчин приходится лишь одна-единственная женщина, каждый самоудовлетворяется как может. Кто-то мастурбирует в туалете на фотографию Мадонны; кто-то совращает и насилует новоприбывших бойцов втайне от старших офицеров, а кто-то занимается подобием проституции, зарабатывая на этом деньги. Здесь, вдали от цивилизации, родных краев и дома они предоставлены сами себе. Сначала выживи и только потом отправляйся на войну за идеалы политиков — людей, которых ты никогда в глаза не видел. Пыхтение и тихий мат раскаленными иглами врезаются в подсознание. Кровь бешено колотит о стенки черепа, а стоит им только кончить, как она начинает бурлить дикой шипящей смесью, что течет по венам, отрезвляя. Взорвавшиеся вспышки гаснут одна за другой, а оргазм, накрывший их дикой волной, постепенно отпускает, словно притихшее море. Каждый день — это новый поединок. Им всегда мало войны там, в эпицентре боевых действий. Они скорее убьют друг друга здесь, чем позволят погибнуть на окровавленной иракской земле. Брайан не перестанет посылать медика на три буквы при очередной встрече и следить за ним издалека, оберегая, а Теду остается лишь терпеть нахальные выходки стрелка. Но только две вещи он готов делать вечно: штопать бесконечные раны Брайана и пересчитывать его шрамы. Все. До единого.