Мути

Чарли Готсо вцепился в руль собственной машины и гнал по дороге, выжимая из двигателя всё, на что он был способен. Перед глазами плясали яркие мушки. — Я заплатил, — упрямо повторял он, — я заплатил! И я ничего не знал, она обманула меня! Слышишь? Это её вина, накажи... — У него перехватило горло. — Накажи её! Надежды мало, конечно. Но не такой человек Чарли Готсо, чтобы не цепляться за соломинку. Проклятый торт лежал на сидении рядом; иногда Чарли косился на него, словно боялся, что сквозь слои крема и бисквита прорастут щупальца и растерзают его. Но торт, истыканный его собственными пальцами, мирно лежал, покачиваясь, когда машину подбрасывало на ухабах. Эта проклятая женщина сделала всё нарочно! Раздобыла его мути, и если она правда не крала его, то оно перешло к ней законно и стало её амулетом тоже... Оно защищало её, когда она засунула его в торт и выставила рядом с собой, а он, Чарли Готсо, так опрометчиво угрожал ей. Знал ведь, что мути у неё! Нельзя было... Желудок скрутило спазмом, и Чарли понял: надо остановить машину, или он заблюёт лобовое стекло. Но останавливаться нельзя. Его последняя надежда — в том, что удастся добраться до дому, растолкать кого-то из нигерийцев, бывших при нём охранниками и боевиками. Может, у кого-то из них есть донго-донго? Это отвратительная штука, делается из варёных овощей и рыбьих внутренностей, и нигерийцы говорят, что она защищает от чёрной магии. Может, врут, но что ему ещё делать? Защищаться от своего собственного мути — какая отвратительная глупость. Мути всё равно обидится: такие вещи не любят, когда их предают... Но, может, он хоть останется жив? Будь проклята та женщина! Она спрятала его мути в торте, разобрала на части и спрятала, а он, глупец, давил на неё и начал жрать этот торт прямо у неё на глазах... Ей было противно, когда он лез пальцем в крем, протыкал торт насквозь и потом облизывал палец прямо перед её лицом. Это хорошо. По крайней мере, ему удалось оскорбить её. — И заодно оскорбить мути, — сказал чей-то надтреснутый голос рядом с ним. — Наглый ты, Чарли Готсо. Был. Сухо щёлкнули чьи-то пальцы. Чарли Готсо дёрнулся, заозирался — никого. Но нога сама вдавила педаль тормоза, давая время осмотреться, разобраться... — Всё, — произнесли его губы. — Теперь всё. Приехали. Зазвенели браслеты, застучали кости. Здесь определённо кто-то был, но Чарли никого не видел. — Это не я... — через силу просипел он. — Не я тебя обидел. Она... она разъяла тебя на части и... в торт... Дверь открылась легко, и Чарли Готсо вывалился в дорожную пыль, выблёвывая сгустки крови и странную слизь — не то крем с проклятого торта, не то какие-то куски себя, о существовании которых не подозревал раньше. Почему он здесь, посреди пустыни? Почему поехал не домой, а туда, в долину, где живёт колдун? Ведь дома ему могли помочь, а до колдуна несколько часов пути... Никто ему не мог помочь. Мути не прощает. Чарли корчился в пыли, чувствуя, как его внутренности словно разъедает кислотой, как выворачиваются рёбра, будто чья-то рука медленно выкручивает их. Запахло дымом. — Хороший мальчик, молоденький... — бормотал голос. — Много хороших мути получится... Много... Потом Чарли слышал пронзительный детский крик и кричал сам, а перед ним, в колышащемся жарком воздухе, дряхлый колдун, обвешанный амулетами, деловито отрезал пальцы маленькому мальчику. Тот вопил и пытался вырваться, по рукам колдуна текла кровь. Чарли отполз от машины подальше — сам не зная зачем. Не хотелось умирать под жарким металлическим боком, посреди дороги. Кровь стучала в ушах, кровь отчаянно билась в его венах, просясь наружу. Он кашлял, и кровавые сгустки падали в песок. Он царапал собственный живот, словно хотел разорвать его и выпустить наружу пылающий там огонь. От каждого судорожного вздоха трещали рёбра. Чарли казалось, что ему наступили на спину и давят, досадуя, что кости всё не ломаются. Кишки завязывались узлами. ...колдун развешивал кишки на кустах, бормоча отгоняющее птиц заклинание; стучали амулеты, когда он вскидывал руки. Его жена выполаскивала кишки в тазу, вымывая кровь, и подавала мужу. Чарли видел это не один раз. Чарли спрашивал, не надо ли ему мути из кишок. — Дурак, — безразлично скрипел колдун. — В мути кладут то, что можно высушить. Кишки для другого. Не испытывай моё терпения зря. Я сказал, что сделаю тебе хорошее мути. — Он обернулся и посмотрел Чарли прямо в глаза. — Только обращайся с ним бережно. Кость ребёнка капризна. — Куда побежала? — взвизгнула жена колдуна и, отскочив от таза с кишками, подхватила обеими руками откатившуюся голову мальчишки. — Я ещё не забрала глаза и язык, не смей уходить! Колдун, не оборачиваясь, сказал что-то... ...и Чарли взвыл от боли. Его живот как будто разрезали острым ножом и теперь наматывали кишки на специальную палку — он видел такую у колдуна. Палка помогала вытащить кишки, не разорвав, это почему-то было важно. — Её... — хрипел он. — Накажите... её... Это она виновата... Это она... — Мути никогда не накажет своего хозяина, — безмятежно сказал колдун, подойдя к Чарли и протягивая ему кожаный мешочек — нет, ядовитую змею, которая лежала на его ладони и с интересом смотрела на Чарли. — Но горе тебе, если ты отречёшься от него. Тогда не только это мути, но никакое другое не станет защищать тебя. — Я... не отрекался... — хрипел Чарли. — Мути? — услышал он свой собственный безразличный голос. — Эта игрушка для суеверных? Конечно, она не для меня, для одного из моих людей... — Я и не отрицаю, что сама пользовалась мути, — произнесла та женщина. Громкий треск раздался, словно выстрел. Треснули рёбра, и Чарли захлебнулся собственной кровью. — Прости... — хрипел он, корчась в луже крови. Когда солнце село за горизонт, он уже ничего не пытался сказать. Пустыня Калахари безразлично смотрела на тело Чарли Готсо, замершее на песке, а на пассажирском сидении дорогой машины лежал огромный разноцветный торт, истыканный чьим-то невежливым пальцем.