Не молитесь за меня, Голдштейн

Тина разворачивает пожелтевшую бумагу, чей оттенок явно выделяется на сгибах. Долго оно шло из жарких пустынь Африки. «Дорогая Тина, Я так счастлив, что смог отыскать настоящего Сфинкса!» Порпентина улыбается сама себе, стряхивая с конверта остатки песка. Ньют так и не начал следовать этикету написания писем. Вокруг было шумно, даже очень. В воздухе недвижим запах смородинного пунша, имбиря и жжёного сахара, на лету по мановению рук домовых эльфов превращающегося в горячую вязкую карамель. Иногда проскальзывали едва уловимые нотки еловой смолы и цитрусовый аромат мандариновой кожуры. Люди вокруг, перехватывая чужие улыбки, лихо танцевали под джаз, стуча по паркету каблуками отполированных туфель. На столе перед ней так же одиноко, как и она сама, стоит белоснежная чашка с кофе, с краю испачканная бледно-розовой помадой. В действительности, письмо Ньюта Саламандера было самой желанной и захватывающей вещью на рождественском вечере в Магическом Конгрессе, и Тина никак не могла оторваться от него, погружаясь в приключения друга всё больше и больше. Вот он рассказывает, как гоняется за очередной зверушкой, а потом как знакомится с местным магическим племенем. Шероховатая бумага наискось покрыта чернильными следами лапок, неосторожными кляксами и синими отпечатками пальцев. «…Ох, мне стоит завершать письмо. Кстати, как там поживает мистер Грейвз? Счастливого Рождества, Тина! Ньют» Вопрос, пришедший ему наобум, такой простой. Действительно, а как себя чувствует Глава Департамента? Никто не знал. Его попросту редко видели после возвращения, он старательно избегал чужих пристальных взглядов, маскирующим заклятием скрывая шрамы на лице да покрасневшие глаза. Откуда знала Тина? Да кто же этого не замечал. Порпентина отложила в сторону письмо, сложив его пополам вдоль линии сгиба, и огляделась по сторонам. Ничего не изменилось: её коллеги танцевали, многочисленные юбки кокетливо задирались вверх, оголяя коленки молодых дам, гул голосов подпевал задорной песне. Здесь были все. Кроме Персиваля Грейвза. «Интересно, а как он сейчас празднует?» - промелькнуло в голове Тины, когда она невольно набрела усталым взглядом на стол Серафины Пиквери, за которым пустовало одно место. В глазах президента давно можно было прочесть оттенок печали. Голдштейн отвернулась от начальства, комкая пальцами тонкую салфетку, пронзая невидящим взглядом красно-зелёную скатерть стола. Чуть погодя, она резко встала, с шумом отодвинув стул, что не было замечено никем, и выбежала из здания, на ходу натягивая серое мягкое пальто. Мышей не замечают в шумном доме. *** «Это безрассудство, бред, Тина, остановись, развернись и вернись на праздник, тебя там скоро хватятся»- заевшей поцарапанной пластинкой шумело и шаркало в голове девушки, бодрым шагом направлявшейся к углу улицы. Да кого она обманывает, кто её хватится? Разве что хмельная Куинни, и так уже знавшая, к кому отправилась её старшая сестра. -Ты всего лишь хочешь ответить на вопрос Ньюта, Порпентина, - полным именем она называла себя редко, только в самые серьёзные моменты. Даже не все отчёты начальству она подписывала им. – Всё хорошо, в этом нет ничего преступного, - она облизала тонкие губы, размазав скупой слой сладковатой помады. – Просто справишься о его самочувствии, пожелаешь хорошего Рождества и уйдёшь с лёгкой душой. Тыльной стороной ладони она провела по губам, смазывая едва оставшиеся остатки блеска. Он ей был ни к чему. С её губ слетал блеск добрых слов, мелодичный голос, слегка охрипший из-за длительной работы в аврорате, да белёсый пар от морозного воздуха. Был поздний вечер, но она была уверена, что он не спит. *** Белые снежинки чётко выделялись на фоне чёрной двери, что Тина могла разглядеть чуть ли не каждый из шести лучиков у всех. Она потёрла покрасневшие ладони друг о друга, переступила с ноги на ногу, чуть стукнув невысоким каблучком о крыльцо и, зажмурившись, поднесла руку ближе к холодному металлу, чтобы постучать. Раз-два, стук-стук. Она отбивала ритм своего напуганного сердца. Глупышка Тина, всё ещё боишься, что дверь откроет злой волшебник? Ответа не последовало. Она ударила костяшками пальцев ещё раз, и ещё, закусив губу, чтобы было не так боязно. «Может, он не слышит? Или…Или его нет дома? У него же должна быть семь…»- Голдштейн запнулась, вспомнив, что Грейвз рос сиротой. От этого стало ещё более тошно, что глаза неприятно защипало, а нос заложило. Неужели каждое Рождество – один? Эта мысль заставила её сделать шаг вперёд, наудачу толкнув дверь. Та поддалась лёгкому напору. У Тины спёрло дыхание, она схватила палочку, готовая в любой момент принять бой. В доме не пахло ни пряниками, ни елью, ни глинтвейном. Не витало в воздухе Рождество. Было темно, как и в сердце хозяина. Тине было страшно, она до жути волновалась. «Почему дверь открыта? Почему так тихо? Почему так пусто? Слишком много этого почему». Она обошла пару комнат, на кончике палочки горел яркий синеватый луч. Хоть она и не бывала здесь ранее, не обстановка её интересовала в тот миг. Девушка была на периферии чувств, готовая от переживаний сорваться в любую секунду, подрагивая всем телом. -Мистер Грейвз? – сердце пропустило удар, заставив подкоситься и так ватные ноги, при виде мужской фигуры, лежавшей на боку. Широкую спину обтягивала чёрная шёлковая рубашка, штаны были измяты, а волосы распластались по мягкому ковру. Острый нюх Голдштейн не учуял стального аромата крови, лишь терпкий – огневиски. Она шумно выдохнула, и этот дрожащий треск разбил тишину, вновь восстановившуюся после. Она порывисто дёрнулась, сомневаясь в правильности своего решения. Но, поспешно откинув в сторону все мысли, подбежала и упала на колени рядом с ним, больно растерев нежную кожу о ворс ковра. -Господи, - одними губами прошептала девушка, не решаясь дотронуться и кончиком пальца до плеч мужчины. Кто она такая, чтобы это делать? В руке Персиваль держал стеклянный бокал, пустой наполовину. А внутри – колдография, вымокшая в спирту напитка. Подцепив её ногтями большого и указательного пальца, Голдштейн внимательно всмотрелась в темноте в появлявшуюся раз за разом улыбку на лице женщины и смазавшуюся надпись ниже. Даже дураку было понятно, кто был изображён на снимке. -Мама… - слетело с губ Грейвза, отчего Тина вздрогнула, уронив на его плечо руку и пару капель слёз – на ворот рубашки, припав, обессиленная, к его спине. Она чувствовала его боль. По крайней мере, ей так казалось. Только ли Куинни унаследовала талант к легилимеции? «Всех покинутых, одиноких, больных, нищих и голодных утешь и укрепи Благой Вестью этой святой ночи»- на ум приходили лишь строки молитвы, срывавшиеся неосознанно. Шёпот переходил в дрожащий голос и наоборот – становился едва слышимым в тишине ночи. -Не молитесь за меня, Голдштейн. Мне это не помогает, - свинцовый голос Главного аврора страны заполнил собою больно ухнувшее сердце девушки, и она почувствовала на своей оголённой спине шероховатую ладонь мужчины, а потом услышала звук опрокинутого стакана. Тина подрагивала от холода – как бы хотелось сказать это. Вот только слёзы да приглушённые всхлипы говорили обратное. -Ну же, тише, - в нос ударил резкий запах алкоголя, который, казалось, уже тёк в венах Персиваля. Плен оставил глубокий след в жизни мужчины, который нельзя было стереть ничем. Разве заслуживал он после такого чьего-либо доверия? Она подняла на него заплаканные глаза, вымученно улыбаясь, солёные дорожки покрывали её щеки, как шрамы покрывали его. Она протянула руку, кончиками пальцев дотрагиваясь до скулы мужчины, проводя по зажившим разрезам мягкими подушечками, заставляя его прикрыть глаза в немом удовольствии и одновременно отвращении к самому себе. И своей слабости. Девушка подалась вперёд, и на миг ему показалось, что всё будет хорошо, что одиночество уйдёт, только он сорвёт с её губ поцелуй. Но она лишь уткнулась носом в ямочку у его шеи, шумно вдохнув острый аромат, обжёгший дыхательные пути. Глупец ты, Персиваль, в твоём состоянии ты поцелуешь только пол. Он всегда был одинок, как бокал огневиски, мирно покоящийся на своём гранёном боку; как белоснежная фарфоровая чашка с кофе, с краю испачканная (испачканная ли?) отпечатком нижней губы Порпентины Голдштейн; как сама Тина, со всей нежностью прижимавшая его к себе в тот момент. По его щекам текли её слёзы, и он удивлялся, чем такой жалкий, до крайности пьяный человек, вернувшийся из плена забитым физически и морально, мог заслуживать такие отчаянную тоску и грусть этой гордой хрупкой девушки. -Счастливого рождества, мистер Грейвз, - прошептала у его уха девушка, шумно шмыгнув носом. Персиваль выдохнул, чуть повернув голову, и поймал своими губами её в нерешительном поцелуе, одной рукой придерживая её неуёмные волосы, чувствуя неуверенные и неумелые движения, этот импульс, заставлявший пальцы Тины впиваться в чёрный гладкий воротник рубашки. «Ты спрашивал, как там поживает Персиваль Грейвз? Ему тяжело, но он счастлив. Прости, что с запозданием. С праздником, Ньют. Всего наилучшего, Тина»