Баллада о павших ангелах

Кагецуя, утомленный суетой прошедшего дня, прошел проветриться на балкон и, чуть ссутулившись, задумчиво оперся на перила. Перед ним раскинулся огромный город с множеством зданий и горящими в них окнами, витринами, вывесками реклам и кричащими названиями развлекательных заведений. Безумные хитросплетения широких проспектов и улочек, зеленые аллеи, освещенные желтыми пятнами фонарей. Пустынные, в такой час, дороги и мертвая тишина, накрывшая их район. За прошедший месяц Кагецуя почти досконально изучил этот пейзаж и черное, беззвездное небо над головой. Всего за месяц. Но, что творится внутри этого несносного ангела, он не может понять даже спустя годы совместного проживания и работы. Кагецуя вздохнул и глянул на стеклянную дверь, сквозь которую была видна гостиная. В комнату вошел Чихайя в пушистых шлепанцах на босу ногу и в клетчатой пижаме, рассеянно огляделся и, увидев Кагецую, затопал к нему. Стеклянная дверь бесшумно отворилась и так же бесшумно закрылась за Чихайя. Уставшие глаза ангела несколько секунд изучали спину Кагецуи, а, затем, он прижался к ней, обхватывая тонкими бледными руками широкие плечи Кагецуйя. – Ты же только из душа! Зачем вышел, простудишься ведь! – резко и, одновременно, заботливо произнес Кагецуя, как мог бы себе позволить произнести близкий друг или любящий старший брат. Чихайя постоял, не меняя позы и не отвечая, пару минут, потом закрыл почти потухшие глаза и выпрямился, отпуская напарника. – Я иду спать. Разбуди меня завтра пораньше, – тихо сказал он. – Спокойной ночи. Чихайя лежал на кровати, пустыми глазами глядя на потолок. Раньше в его зрачках горел упрямый и чистый свет, а теперь в них жила безысходная тоска, глубокая, как Марианская впадина. Голова была тоже пуста, сил не хватало даже на то, чтобы о чём-то думать. За дверью послышались шаги, и Чихайя быстро перевернулся на бок, делая вид, что спит. Дверь с тихим скрипом открылась и вскоре кровать под ним прогнулась под весом чужого тела. Чихайя почувствовал, что от Кагецуйя опять пахнет спиртным. Почти каждый вечер, на протяжении уже многих недель, его напарник напивался и совершенно пьяный заваливался спать. Чихайя с ужасом и неприязнью ожидал, когда он всё же сорвется и, потому, когда тяжелая, теплая ладонь легла ему на плечо, он весь сжался. – Я знаю, что ты не спишь, – хрипловатый, пьяный голос Кагецуйя чуть дрожал, – поэтому прошу выслушать меня, хочешь ты того или нет. Кагецуя замолк. Чихайя лежал, не шевелясь и тоскливо думая о том, что Кагецуйя сейчас опять начнет говорить, что любит и не бросит его, чтобы не произошло. Что все будет хорошо и не надо впадать в уныние. Потом начнет обвинять его в бесчувственности и в том, что они застряли на этой Земле и вынуждены скитаться из одного города в другой и тд. и тп. Все эти слова он уже знал наизусть и, даже, приноровился засыпать до окончания длинной тирады, смысл которой давно превратился в дурную привычку, а не в способ изливать наболевшее на душе у его напарника и друга. И Чихайя не слушал его, потому что ему было уже все равно. Он слишком устал. – Я возвращаюсь на Эдем. Если хочешь, ты можешь пойти со мной, но я не буду уговаривать тебя. Обещаю попросить прислать тебе кого-нибудь взамен меня, чтоб он присматривал за тобой. Чихайя широко распахнул глаза и повернулся к Кагецуйя. – Нам разрешили вернуться?! – Да. Сегодня прилетел голубь с посланием. Чихайя опустил глаза. – Я не вернусь. – Я знаю. Ты меня отпускаешь? Молчанье. Кагецуя не мог видеть, что твориться в душе у его друга. Он лишь робко надеялся, ведь надежда умирает последней. – Да… Я отпускаю. Я... не обижусь. Но и надежда, ничем не подпитываемая, когда-нибудь умирает. Кагецуйя коротко кивнул и, тяжело поднявшись, вышел. Он больше ничего не сказал. О чем могут говорить чужие друг другу существа? Чернокрылый ангел сглотнул образовавшийся комок в горле и снова растянулся на кровати. Внутри все так же было пусто. Ничего не изменилось. Ничего. На улице шел дождь. Проливной дождь. Черные лужи на черном асфальте, черные тучи на черном небе, черные улицы в черной ночи. Он брел, спотыкаясь и задыхаясь, разбрызгивая ледяную воду под ногами и не замечая холодных струй, заливавших лицо и за шиворот рубашки, лишь изредка отбрасывая черные и мокрые пряди волос с глаз, что бы разглядеть высокую фигуру в белой рубашке идущую впереди. Он брел, медленно брел, не разбирая дороги. Его голова была словно налита свинцом. Ему было все равно, куда идти... Зачем ему Эдем? Ведь там все равно не будет Его. – Кагецуйя! – отчаянный крик разнесся за его спиной. Мужчина обернулся, и на него налетел темноволосый вихрь в до боли знакомой, когда-то травянисто-зеленной, а теперь выцветшей рубашке и – тяжело повис на шее. Кагецуйя машинально обнял худенькое, дрожащее тельце. Чихайя. Внутри было пусто. Снаружи – холодно. Чихайя. Зачем ты здесь? Чихайя. Чернокрылый ангел. – Дурак, ты же простудишься. Но тот ничего не ответил. – Зачем? Молчанье. Чихайя, ответь! – Вернись. Останься. Не уходи. Недоверие. – Зачем? “ Зачем? Я люблю тебя. Я умру без тебя… Не то”. – Н-не знаю. Боль... Твои слова причиняют боль, Чихайя. Неужели ты этого не понимаешь? Что удерживало их вместе раньше? Что могло их сдерживать и дальше? Сквозь мокрую, прилипшую к коже, одежду, Кагецуйя почувствовал, нет, услышал, как бьется сердце его ангела. Его Чихайя. Его ли все ещё? Замершее тело начало наполняться теплом. Может, все ещё и его. Чихайя всхлипнул. Кожу Кагецуя обожгли горячие слезы, смешанные с колючими каплями дождя. – Прости… – Чихайя разревелся, лицом уткнувшись ему в плечо. Ничего более он был не в состоянии сказать. Кагецуйя неожиданно пришла в голову мысль о том, что, нужна ли им вообще какая либо причина, после стольких лет совместной жизни, чтобы и дальше быть вместе? – Дурак. Ты же простудишься, – тихо произнес Кагецуя, поднимая на руки съежившегося мальчика. Наверно, причина, действительно, не нужна. Им. Точно. Не нужна. Чихайя обнял Кагецуйя за шею, и они, не спеша, направились обратно, домой. Проходя через едва освещенный парк, Кагецуя внезапно остановился и, запрокинув голову к светлеющему небу, мысленно ответил на письмо бледно мерцавшим звездам… ”Прости, Господи. Но мы не вернемся… Никогда”.