Вышел месяц из тумана

Мы будем настоящими индейцами, такими, какими мамы хотели, чтобы мы были, и поедем долго и счастливо туда, где можно сложить оружие в один день. Так я закончил бы сказку На самом же деле, когда я вырос, я научился проигрывать Анастасия Афанасьева

— Так нечестно! У тебя встал! — разносился громкий надломанный голос над рекой. — У него встал! Вы видите? Так нечестно! — голый загорелый мальчишка отбежал от выстроенных в шеренгу таких же голых, как и он, друзей и активно указывал пальцем на член одного из ребят. — Очкарик! Ну ты-то видишь? Через свои очки! — Ничего я не вижу, — буркнул очкарик, продолжая свое важное дело. Он, находясь в легких шортах, сидел на корточках и сосредоточенно сравнивал длину достоинств своих друзей, стараясь не ошибиться ни на миллиметр, дабы не выставить себя в дурном свете. Он так увлекался, что чуть ли не прикасался к обмякшим членам, кусал пухлую губу и высовывал язык, всматриваясь. — Тебе-то что? Встал или нет, ты на четвертом месте! — крикнул в ответ коренастый мальчишка с черными маленькими усиками. — Я за справедливость! — Ты мешаешь мне сосредоточиться! — закричал очкарик, вскинув руки вверх, чем рассмешил парочку ребят, которые стояли с краю. — Он просто злится, что снова проигрывает! — подал голос самый высокий из них с крупными некрасивыми чертами лица. Его плечи давно обгорели, пусть и была только первая неделя лета, и на щеках появились веснушки, что делало его еще менее привлекательным, однако это ему не мешало, ведь он лидировал в соревновании. — Очкарик! Заканчивай облизываться, или ждешь, когда я тебе свой член в рот засуну? — Замолчи, Камиль, — еле слышно ответил очкарик, краснея от ушей до шеи, что было его характерной чертой, доставшейся в наследство от отца. — Я сосредоточен. — Да я вижу! Аж пот течет! А! Потрогай! Потрогай! — Камиль танцевал напротив лица очкарика, тряся своим членом под улюлюканья мальчишек, которые тоже принялись прыгать и крутиться вокруг себя, смеясь над раскрасневшимся судьей. — Я же как лучше хочу! А вы? Да ну вас, — он отполз на четвереньках к дереву и прислонился к нему спиной, сложив руки на груди, наблюдая, как его товарищи толкают друг друга и хохочут, бегут в воду, создавая огромный фонтан брызг. — Гарри победил! — крикнул очкарик изо всех сил, надеясь привлечь к себе внимание, но мальчишки не слышали его, забираясь друг другу на плечи и снова срываясь в воду. Они плескались больше часа, устраивая заплыв наперегонки, бои и соревнование в задержке дыхания. Их кожа сморщилась и блестела под полуденным солнцем, желудки урчали, отчего им пришлось отправить очкарика за яблоками в сад, принес же он еще и корзинку с кексами, потому как сам был очень голоден. Они сохли и ели, притихнув ненадолго, и снова вспомнили про главное соревнование. — Так что, кто выиграл? — Жюль упал на спину и завел руки за голову, щурясь на ребят, члены которых съежились после водных процедур. — Гарри, я же сказал, — на губах очкарика скопились крошки. Крошки были и на его животе, который в сидячем положении слишком выпирал и собирал все, что падало сверху. — У-у-у! Ну что? Кто сегодня будет моим Омежкой? — довольно заулыбался высокий парень, разглядывая друзей, которые нервно задергали губы. — Признавайтесь! Давно хотели мне отсосать? — А почему я не участвую в соревновании?! Может, у меня вообще больше Гарри! — Очкарик встал и сдернул шорты, показывая свой член, заставляя всех смеяться до слез из-за его обиды и пухлых бедер, в которых прятались яички. — Ну! А может и больше! — Да ты же противный! — Чего вздумал! Знаем мы, чего ты хочешь! — Противно, когда такой жирдяй, как ты, членом у себя в губах чмокает! — Ну и ладно! Это вы еще не знаете! Это, может быть, у меня больше, чем у Гарри! — Еще чего! Да твой член меньше моего на целый сантиметр! А то и два! — Ну что вы так тянете, ребятки? — Гарри подергал свой член. — Нам уже не терпится узнать имя нашей сегодняшней принцессы! — Оу, как мило! Нашему малышу Гарри наконец повезло, и он уже ведет себя как натуральная обезьяна! — вставил Камиль, собирая по земле тоненькие веточки под крики Гарри, который сейчас заправски изображал похотливую обезьяну. — Учти, принцесса, если я проиграю, то не стану сосать тебе! Или просто откушу член, — он оскалился, показывая острые белоснежные зубы, которые вполне смогли бы перекусить тонкую кожу. — Уговор — дороже денег, — буркнул из-под дерева, своей извечной пристани, очкарик. — Эй, если ты не соизволишь сейчас закрыть свой рот, то, обещаю, что, возможно, однажды займу его чем-то… Итак, парни, разбираем все по палочке, у кого окажется самая маленькая — у того во рту окажется самая большая. Надеюсь, правила всем понятны, так? — Так! — дружно закричали мальчишки и кинулись к Камилю. «Так, словно и действительно только мечтали у него отсосать», — подумал он, надеясь, что ему не выпадет палочка. Господи, Дева Мария, пожалуйста, пусть не я, я буду каждое воскресенье ходить в церковь, будут всегда читать молитву перед едой, только не я! Такие уговоры у юных людей в ходу, они еще верят, что с Богом можно договориться обо всем, что он только для того и существует, чтобы стоять наготове у твоих желаний. И смерть еще понарошку, и все они еще станут бравыми рыцарями, как Роланд, которые однажды умрут за отечество, за честь. Мальчишки быстро разобрали по палочке, у кого оказалась длиннее, у кого короче, но последняя, ключевая — была у Камиля, который нагло ухмыльнулся, окинув всех взглядом, хотя внутри у него трепетала надежда, что это не он, лишь бы не он. Господи, Дева Мария, пожалуйста!.. И с каким страхом открывал он ладонь, смотря на длину палочки, которая была предательски короче, чем казалась на ощупь в руке. Камиль поднял ее вверх, на глаз сравнивая с остальными. Короче, точно меньше, чем у остальных, но ведь мама всегда говорила: «Die Furcht hat tausend Augen». Надо посмотреть поближе. Поближе, поближе — поближе еще меньше! Черт возьми! Черт возьми! Этот пижон и его противный член, да еще и такой большой, черт возьми! «Не буду, не буду ходить по воскресеньям в церковь и молиться не буду! К черту! И вообще, слышишь, Бог, в следующий раз буду договариваться с каким-то Буддой, понял?!» — Ну что, принцесса, готов стать моим? — спросил Гарри, проведя пальцем по щеке. — Убери руки, иначе я засуну их тебе туда, откуда ты их не вытащишь, — крикнул разъяренный Камиль, откидывая от себя руку Гарри. — В следующий раз я сделаю это не руками. — Я откушу тебе член и скормлю его собакам, и я даже не уверен, что они наедятся таким размером, — зло выплюнул Камиль, готовясь к неизбежному. — Зато я уверен, что наешься ты, — Гарри же чувствовал себя весело, о-ля-ля, его ждет удовольствие, даже удовольствие вдвойне, раз уж это будет его давний враг Камиль! Камиль! Сам Камиль! Такой худощавый, противный Камиль, который никогда не обгорал, у которого не было прыщей, с тонкими палочками-ножками, как у самой желанной Омежки, с ножками, которые еще едва покрылись пушком, что они на солнце выглядели, словно персиковая кожура. Со ртом полным слов, едких и острых, готовых в любой момент вылиться потоком против любого, а теперь этот рот не будет кидать ехидные ремарки, теперь он будет занят, наконец! — Пошли скорее, — сказал Камиль, — чем быстрее начнем, тем быстрее закончим. — Потом будешь просить еще, — сказал Гарри и направился в сторону небольшой рощицы, которая раскинулась на берегу реки и могла укрыть их от любых посторонних глаз. — А вы, извращенцы, — обратился он к парням, которые были наготове, — не вздумайте подглядывать, — конечно, Гарри не был таким глупым, чтобы думать, что они не станут, но это нужно было, пусть они придут и будут глазеть, пусть он сам всегда глазеет, когда есть такая возможность. Они зашли под густую крону деревьев, куда лишь веселое летнее солнце пробивалось с легкостью, а за ними зашел и конвой мальчишек, которые притаились неподалеку, ожидая зрелища. Камиль замешкался, и Гарри быстро нажал ему на плечи, ставя на колени перед собой, на колючие веточки и молодую зеленую травку. В колени впивались веточки, и это было неприятно, перед глазами Камиля, чуть выше, висел член Гарри, пока еще нестоящий, а веселый солнечный свет падал сверху, не давая ни о чем забыть. Мальчик прикрыл глаза, взял своей тонкой нежной рукой член и начал медленно двигать ей, а другие там, вне зоны видимости, последовали его примеру. Он почувствовал, как член потихоньку твердеет в его руке, становится теплей, а из головки выделяется капля прозрачной жидкости. Камиль раскрыл глаза, чтоб посмотреть на Гарри, но Гарри был высоко, и его нельзя было видеть, иначе самодовольная ухмылка на его лице точно заставила бы Камиля откусить этот чертов член. Перед ним же были только бедра мальчика, уже такие широкие, взрослые, и он на секундочку опустил глаза на свои, узкие и детские. — Возьми его, подрочить я и сам могу, — сказал Гарри откуда-то сверху, и Камиль с высунутым языком приблизился к головке, немного лизнул ее, чтобы почувствовать вкус. На языке это было странно, как отсыревшие конфеты, немного сладкие, но больше пресные. Однако приятно, вкусно, терпимо и даже не так противно, как он думал поначалу. Он открыл рот шире и продвинулся вперед, и в его жарком рту член начал раскрываться. Гарри почувствовал щекотливое, душное тепло вокруг и еще сильнее возбудился, его пробил такой разряд похоти, смешанной с нежностью, что захотелось подхватить Камиля под мышки и притянуть к себе для поцелуя, но делать он этого не стал. — Зубки. — Я убрал, — покорно сказал Камиль, отрываясь. — Так верни обратно, мне так больше нравится. — Извращенец, — вздохнул мальчик и вернулся к своему делу, слегка выпустив зубки и пройдя ими по теплой коже. Они оба знали, что за ними наблюдают, что все мальчишки трогают себя, устроившись за кустами, хоть их и предупреждали не подглядывать. Шелест грубых ладоней о нежную кожу членов прекрасно гармонировал с пением птиц и легким движением ветра, доходил до ушей Гарри, который, улыбнувшись сам себе, вплел пальцы в волосы Камиля и вошел в него полностью, наслаждаясь брыканиями и ударами по своим бедрам. Он не отпустил и только стал трахать поганый рот, ударяя мальчишку носом о свой лобок, отчего у того на глаза наворачивались слезы, дыхание перекрывалось и сводило мышцы лица. Камиль пытался вырваться, но попытки его были слабыми, какими-то несерьезными, пустыми. Он все больше поддавался напору и принимал, расслабляя горло. Со шлепками теперь доносились и стоны, треск веток под обмякшими телами. Возбуждение накрывало всю компанию. И Гарри кончал прямо в рот Камилю, удерживая его, не позволяя вдохнуть еще некоторое время. Его еще не полностью сформировавшееся тело, с юношеским жирком содрогалось, ноги становились ватными, вынуждая упасть на колени рядом с Камилем, который тяжело вдыхал и хватался за предплечье Гарри, свободной рукой надрачивая себе, кончая через четверть минуты. — Принцесса, нужно будет повторить, — Гарри нежнее, чем планировал, провел пальцем по губам мальчика, собирая капли своей спермы, и подмигнул, отчего Камиль покраснел от злости, толкнул его в грудь и побежал между деревьями, чтобы смыть с себя произошедшее. Спустя пару минут Гарри пошел той же дорогой и вышел из рощицы словно король, переваливаясь, улыбаясь от уха до уха, сверкая глазами. К тому времени все мальчишки развалились на траве и что-то тихо обсуждали, делая вид, будто им плевать на минет, который хотел получить каждый. — Нужно устраивать соревнования чаще, уверен, что я выиграю и в следующем, — Гарри лег рядом с Жюлем, отмечая румянец на его щеках, неподалеку сидел и очкарик, полностью красный с намокшими шортами. — Эй! Очкарик! Ты что же, подглядывал? — Все подглядывали, — буркнул в ответ очкарик. — Я сказал не ходить за нами! — строя из себя важную птицу, нахмурился Гарри, опираясь на предплечья, смиряя всех злым взглядом. — Ты тоже ходишь… — А тебя не спрашивали! — Пойду-ка я, — встал один из мальчишек и направился к куче одежды, — мать просила прийти до обеда. — Ой, посмотрите-ка! Стефан заделался маменькиным сынком! — все рассмеялись, радуясь смене темы, ведь никто не хотел оправдываться за гляделки. — Мы с отцом едем в Париж на встречу с командиром армии, помалкивали бы, сосунки, — его речь была резонной. Являясь самым старшим среди друзей, Стефан был и самым смышленым и сдержанным, повзрослевшим, но еще не обретшим новую компанию. Он, может быть, и хотел избавиться от этих детских игр и давно бы подался во взрослость, но та его пугала, а отец все-таки большие надежды возлагал на старшего сына. Никто не сказал ему и слова в ответ, тихо завидуя положению Стефана в обществе, его приближенности к самому командиру армии! , ведь так он мог дослужиться до самых верхов, о чем мечтал каждый мальчишка. Красивая форма с золотой вышивкой, уважение, постоянное внимание Омег, деньги в конце концов! Так что Стефан ушел победителем, оставляя Гарри с полученным минетом в дураках, ведь его отец и близко не был знаком с командиром армии. Отец Гарри был уважаемым человеком, знающим всех в высших кругах, мало того, каждый знал и его, потому как Альфы стремились украсить своих Омег исключительно лучшими драгоценностями, выполненными искусным мастером. Из-под рук Эдварда Персиваля Стайлса выходили произведения искусств в единственном экземпляре, ложились на изящные шеи, огибали запястья и пальчики, прятались в волнах волос и сверкали в ушках. В работах отца Гарри каждая Омега преображалась, сияла новыми гранями, но лучшие из них доставались ей, Агнесс, прекрасной, утонченной, той, что помогала творить, вдохновляла на новые свершения. И никогда Эдвард не повторял изделия, созданные для жены, оставляя их исключительными, сколько бы его не упрашивали. Эдвард был богат. Но он не был дружен с командиром армии, а значит и толка Гарри находил в нем всего ничего. — Эй! Смотри, кто идет, — подал голос самый младший из мальчишек. Он присвистнул, привлекая внимание не только своих друзей, но и проходящего мимо Омеги. Он шел медленно вдоль рощицы, прикрываясь от солнца ажурным светлым зонтиком, и не смотрел на ребят, которые стали покрикивать ему вслед. — Месье! Не хотите ли искупаться?! — Присоединяйтесь к нам! — Снимайте же платье и бегите к нам! И «ха-ха-ха» разнеслось над гладью, пугая усыпленных жарой насекомых. Мальчишки смеялись, свистели, некоторые кидали огрызки яблок и ветки, пытаясь обратить на себя внимание Омеги, но тот шел, ни разу не повернувшись. — Я видел его возле вашего дома, — Камиль надкусил яблоко, пуская сок по подбородку, обращаясь к Гарри, которой все еще смотрел вслед удаляющейся фигуре. — Похоже, он снова идет туда. Как думаешь, твой папаша его трахает? — Заткнись, Камиль, или хочешь повторения? — О чем ты? Ты не смог продержаться и пяти минут, уверен, что на второй заход тебя не хватит! — Ах ты! — Гарри кинулся к мальчишке с кулаками, валя его на землю, кувыркаясь к реке. Он бил, куда попадал, вдруг выведенный из себя, уставший от постоянных подколов, на которые не мог ответить так же едко и придумывал изощренные фразы только к ночи, крутясь в постели, думая, вот бы сказать это тогда! Но вот в следующий раз обязательно! Гарри бил так сильно, что худое тело сотрясалось под ним таким большим, оставлял синяки и кровоподтеки, выплескивая злость, не слыша просьб прекратить. Камиль упал в воду, придавленный Гарри, хватал воздух ртом, но мутная жижа мешала, попадая в горло, а голову ломило от соприкосновения с камнями. — Остановись! — Будешь еще задирать меня? Вонючий лавочник! Меня и моего отца?! Да ты! Тебе только члены сосать! — Не буду, — хрипел Камиль, хватаясь руками за крупные кисти, оттягивая их от своего горла, которые давили, топили в воду. — Отпусти… — Эй! Отпусти его! Гарри! — кричали мальчишки с берега, наблюдая за сценой, как за представлением, разбавившим скуку. Их ломающиеся голоса и мелкие камешки, прилетевшие в спину Гарри, вытащили его из помешательства, когда вода стала мутной не только от потревоженного ила, но и струек крови, которые вытекали из разбитого носа Камиля. — Придурок, — схоркнул Гарри рядом с тяжело дышащим другом, который уже сидел и смывал боль нагревшейся водой. — Проваливай к своему папаше, пока я тебя не убил. — Сам ты придурок, — буркнул в ответ Камиль и поплелся к куче одежды, являя всем краснеющие пятна на теле. «Сын лавочника» звучало куда обиднее, нежели «сын ювелира», пусть отца первого и знали во всей округе как самого искусного мастера резьбы по дереву, однако это ремесло не приносило такой же доход, как от продажи драгоценностей. Лавочник оттого и считался простым рабочим, потому как всегда был испачкан и занят делом, у него не было времени на выходы в свет и новые знакомства, он только пилил, стругал, вырезал, покрывал лаком, а после торговал за прилавком. Его шкатулки иногда служили местом, в котором ожидали своего часа изделия ювелира, здесь судьбы двух отцов и пересекались, далее идя своим путем. Объединяло их если только одинаковое отдаление от командира армией, в остальном Камиль был всего лишь сыном обычного лавочника, Гарри — ювелира. Камиль пошел к кучке вещей, которую оставил на солнце, и они, пролежавшие там достаточно долго, нагрелись и отдавали приятное, приторное солнечное тепло. Гарри стоял по щиколотку в мутной после боя воде и смотрел то на свои длинные пальцы ног, то на вяло плетущегося Камиля, побежденного. Он медленно натянул трусы, продевая в них свои худые ножки, как нить в ушко иголки, потом принялся за испачканную легкую кофту, которую надел с большим трудом, так как она была слишком маленькой даже для его худого тельца, и пока он ее надевал, то задел кровоточащий нос, и на белой ткани, в районе пупка, остался красный след. Шорты поддались без труда, так как дома забыл Камиль свой пояс, который не позволял им упасть, скатившись по тонким бедрам. Гарри смотрел на него и думал: «Какой же я кретин! Невыносимый кретин!». Ведь это не победа даже, а самоунижение. Конечно, затолкать Камиля в воду и там прилично отдубасить не составило бы труда никому, разве что очкарику, который мало того, что миролюбив, так еще страшно неповоротлив, он бы даже не догнал Камиля, вздумай оный убежать. Но от Гарри так просто не убежишь и не отобьешься, большие ноги быстро несут его, дают преимущество в погоне, а большие, угловатые, кажется, неспособные на нежность, руки могут сильно бить, не зная пощады. — Ты просто… просто жестокий придурок, — сказал Камиль Гарри, который до сих пор стоял в воде. Это было их последнее спокойное лето, без ранних подъемов и часовой разминки, которая состоится при любой погоде, при любом состоянии тела и духа. Кадетский корпус принимал новых ребят с середины августа и ни о каких трехмесячных каникулах речи не шло. Последнее мальчишеское лето. Так чего же вы застыли?! Поднимайте свои тощие задницы и бегите в воду! Ныряйте! Смейтесь! Наслаждайтесь солнцем и свободой! Пока тела не стягивает форма, пока кровавый дождь не слипает ресницы. — Скучно, — вздохнул очкарик, переворачиваясь со спины на живот, утаскивая за собой клочок травы. — Хоть бы карты кто принес. — Иди да принеси, — фыркнул Жюль, смотря на солнце сквозь пальцы. — Я уже ходил! Ай! — очкарик покосился на Гарри, который прошел мимо и ненароком обрызгал его. — А ты чего так разозлился-то? Он же всегда такое говорит. — А теперь и не будет больше, и каждый из вас, слышали? — сквозь зубы прошипел Гарри, вытаскивая из общей кучи свою одежду. — Ты говорил это в прошлый… — Заткнись, очкарик! Иначе будешь собирать свои очки по поляне! — Ладно… — Уходишь? — мальчик, который выступал за справедливость и получил ее, скучно вздохнул, понимая, что и ему скоро придется вернуться, ведь большинство интересных ребят разошлись, а компания очкарика и обычной массовки еще никогда не приносила радость. Даже тот, у которого во время соревнования набух член, не был интересен ни в игре, ни в беседе, но член у него был хорош, пусть и не самый большой в компании. — Да, — Гарри натянул легкие льняные штаны и затянул их ремнем, перекинул рубашку через плечо и пошел вдоль рощицы, думая, что, может быть, еще встретится с ребятами вечером. Его тело нещадно жгло солнцем, глаза закрывались от недостатка кислорода в воздухе и давления на них лучей. Гарри было попытался прикрыться ладонью, приложив ее козырьком ко лбу, но и это не помогло, так рубашка взгромоздилась на голову, спасая ее от перегрева. Он шел, пиная камешек, подпрыгивая, иногда останавливался, набивая несколько раз и отправляя его далеко в воздух, и думал, как было бы здорово и ему отправиться на встречу с командиром армии, а не участвовать в дурацкой драке, после которой на костяшках правой руки появились ссадины. Он ухмыльнулся сам себе, представляя, будто побывал в самой настоящей битве и теперь идет побитый, может быть, даже раненный, оставшись один из всего полка. Он идет самоотверженно, таща за собой не поддающуюся ногу, хромает, придерживает больное плечо, но идет, чтобы сообщить другим о засаде или планах врага. Гарри шел по иссохшей земле, царапая об нее ступню, вживаясь в роль, стонал так натурально, что группа маленьких ребятишек испуганно провожала его взглядом. Один мальчуган даже сорвался и побежал к дому, крича нянечке, что Месье плохо. Это, безусловно, веселило Гарри и давало надежду, что служба в армии пройдет так хорошо, что он сам станет командиром. Путь до дома таким темпом растянулся, занимая в три раза больше времени, но что время значит летом? В разгар отдыха и господства лени время существует отдельно от жителей столицы, которые уезжают в свои загородные дома ближе к природе и тишине, где лес и река, где щебетание птиц и стрекот насекомых, где не спрятаться от солнца и вялого настроения. Деревня — это то место, где каждый прячется от хлопот, принимает простоту существования и поддается неге, «просыпаясь» только под вечер, когда в дом заходят гости, когда жара спадает и наконец позволяет вдохнуть. Огромным плюсом в это время была смена одежды Омегами, которые зачастую игнорировали подъюбники и корсеты, думая, что в тени сада никто их не увидит, что ночью во время купания голышом в реке за ними не подглядывают мальчишки, хлюпая своими членами. Да, это определенно было плюсом. Одним огромным минусом же являлась работоспособность Эдварда Стайлса, который умудрялся творить даже в полдень, чего ждал и от своего сына Альфы. Он же в ответ шатался по деревне, играл с мальчишками и купался в реке, стараясь как можно дольше не попадаться на глаза отцу. И сегодня Гарри остался бы еще, но прошедший мимо Омега, предмет его тайного воздыхания, так и манил вернуться. Этот Луи был настолько красив, что будоражил самые смелые мечты, возбуждал, помутнял рассудок и — самое главное — не обращал никакого внимания на старшего сына хозяина дома, куда был вхож уже третье лето подряд, давая уроки живописи младшей дочери Стайлсов, чем невероятно злил мальчишку. Ведь он так старался быть заметным! Но все бестолку.