Вечная улыбка

Чертовы Хиираги. Они не гнушались бить своих, калечить, подстраивать. И выставлять все так, словно это дело рук вампиров. Пусть свои и предатели. Но даже вампирам известно, насколько в данном случае бесполезен для Имперских Демонов Шинья Хиираги: после предательства Махиру Хиираги он им едва ли нужен. Но это не имеет сейчас значения. Кровь. Все вокруг до невозможности, до безумия серое. Серое пасмурное небо, серые развалины зданий и оставшиеся в них осколки стекол, серый асфальт, серая вода в лужах и сам воздух серый: все потеряло краску. Низкие грузные облака отражаются в воде. Медленным дымом расползается по ней алое пятно. Воздух раскален и душен, нечем дышать. Где-то вдалеке слышны раскаты грома, от чьей силы чувствуется легкая дрожь земли. Небо и грядущая гроза прижимают к земле, давят на грудь и глотку. Гурен задыхался. Он ужасно устал тащить на себе чужое безвольное тело и оружие. Дыхание вырывалось из груди с тихим хрипом, по уху и щеке стекала чужая кровь. Мужчина не выдержал, едва завернув за угол, упал на колени и сбросил с себя ношу. Раздался тихий стон, и Гурен невольно вздрогнул, тут же бросившись обратно к Шинье и сбито шепча. — Прости, прости, пожалуйста. Тебе больно? — Гурен был сам на себя не похож. Он в смятении оглядывал чужое тело и пытался понять, чем все это заслужил: казнь отца, предательство Махиру, а теперь — стонущего от раны друга, умирающего на его руках. Вот идиот. Не стоило бросать его на землю, как бы сильно ни устал: это может повредить рану, да и явно очень болезненно. — Шинья? — снова спросил Ичиносе тихо, буквально кожей ощущая, как о раскаленный асфальт начинают стукаться первые капли. В ответ раздался лишь тихий хрип. Гурен склонился к Шинье, мягко убрал с залитого кровью лба светлые пряди. — Все хорошо, мы уже далеко, у нас есть время передохнуть. — Нет, — все тот же тихий хрип в ответ. Улыбка в привычной манере. — Они будут тебя преследовать. Ты теперь предатель. Черт, как глупо облажался, — с досадой цыкнул снайпер и едва заметно покачал головой. Не хватает сил поднять руку, чтобы прикрыть ей глаза и засмеяться по привычке. — Теперь ты точно не сможешь привести в исполнение свой план. Они тебе и шагу не дадут ступить… — речь прервалась судорожным кашлем, после чего Хиираги уже давился кровью — тоненькая струйка стекала из уголка губ по щеке. Гурен положил ладонь ему на плечо, прося успокоиться. — Как будто что-то изменилось со времен Академии. Хватит болтать, это отнимает много сил. — Да все равно. Уже нет разницы, — насмешливо ответил ему Шинья и прежде, чем ему успели сказать хоть слово, спросил. — И куда ты собрался меня тащить, м? Этим вопросом подполковник не задавался. Он просто почему-то был уверен, что главное — добраться до Стены, и они спасены. Это ощущалось на подсознательном уровне, и уверенность была такой непоколебимой, словно иначе никогда не бывало и быть не могло. Но, благо, Гурен не каждый день таскал раненого друга к Стене, отделявший этот мир от апокалиптического. Хотя сейчас, конечно, такой опыт бы не помешал. — Куда-нибудь, — зло зарычал Ичиносе. Главное, подальше от чертовой армии и чертовых Хиираги. Шинья в ответ хрипло и коротко засмеялся, тут же затихая, как только почувствовал подступающую к горлу кровь. Он-то прекрасно понимал, что за пределами Стены их ждет целое ничего. Что нет никакой надежды и не будет никакой помощи. Все очень просто. Жизнь есть жизнь. Жалкая и виноватая улыбка коснулась слегка бледных губ. — Прости. — Замолчи, — снова зарычали в ответ. Гурен — не тот, кто станет просто так мириться с подобным. — Я сейчас подумаю, и мы найдем выход. В конце концов, за Стеной до сих пор есть живые, они смогут помочь. «Наверное». Это не произносится вслух, но сквозит в интонации незаконченного предложения. Это сквозит в каждом движении и каждом вздохе. Наверное, Шинья. Мужчина нахмурился и, судорожно соображая, скользнул взглядом по потрескавшемуся мокрому асфальту, заржавевшему металлу автомобилей. — Погоди немного, — бессмысленно пробормотал Гурен, бегал взглядом по разбегающихся от капель кругам, от вздрагивавших травинок в плешинах асфальтного покрытия. Страшно, страшно… Какой есть выход? Пойти туда? Там отравлена вода, там нельзя ничего промыть, там нет медикаментов. Там люди, а они — они согласны помогать Имперской Армии? А если?.. Если… — И у Бьяккомару нет таких сил, чтобы исцелить тебя, да? — прошептал он. Перевел взгляд на друга. — Шинья? По лицу стекают капли. Дождя. Крови. Слез. Снайперу так сильно больно или он дал волю эмоциям? — Шинья? — Гурен повторил чуть громче, склонился к чужому лицу. Убрал пальцами капли, собирая их на ткань перчатки. Розовые разводы. — Я тут, тут… — Хиираги чуть приоткрыл глаза. Снова улыбнулся — опять через силу. Только бы подполковник верил, что все наладится. Верил, что он еще не настолько слаб и что надежда еще есть. — Ты думай пока, а я… от…дохну… — и веки опустились, глаза явно было тяжело держать открытыми. Рывок. Гурен с силой тряхнул друга за плечи, напрочь позабыв о чужом ранении. — Не смей! Ты что, совсем сдурел?! Не думай даже! В ответ хрипло застонали. Больно. Мужчина поджал губы и отпустил чужие плечи. Бессмысленно помотал головой, когда на губах Шиньи дрогнула улыбка. — Прости. Но тебе никак нельзя спать. Шинья. Никак нельзя, — подполковник говорил непривычными рубленными фразами, не менее непривычно опускал голову и сжимал в пальцах ткань одежды. Голос сорвался. — Не смей... — Не переживай, Гурен. Я просто... немного вз...дремну... — на фразу снова не хватило сил, и Шинья, болезненно поморщившись, закашлялся. Напряглось все тело, снайпер выгнулся в спине — на груди расцвело пятно в цвет подкладки кителя. Вырвался сдавленный тихий крик, распахнулись глаза, неестественно выгнулся позвоночник — ломало. Низко и грубо ломало. По воде вокруг вились кровавые ростки, растекались, блекли капли. Бывшие почти черными, ручейки крови ползли в лужах и розовели, а потом и вовсе исчезали, как будто кровь — его кровь — потеряла цену. Как будто она могла обесцениться и попросту раствориться. Как глупо, неправильно и... Ичиносе накрыл ладонями одну из ран, сильно надавил, сжал зубы. Замотал головой, болезненно морщась и пригвождая бьющееся в уже совсем бессильных ослабших агонических судорогах тело. С силой. Держать. Не пускать кровь. Не давать раскурочить собственное тело. — Шинья... Шинья, пожалуйста... — в полубреду шептал он, отрывал руку, проверяя, и снова с силой прижимал ее к груди. Под ладонями и пальцами все еще чувствовались тугие, но с каждым мгновением ослабевающие толчки. Как глупо, глупо... По костяшкам стекали капли дождя, волосы намокли и облепили скулы и лоб, изредка падая от резких движений. Гурен все еще иногда мотал головой. Шинья. — Эй... Ичиносе... — подполковник поднял голову. Столкнулся взглядом с улыбающимися глазами. Увидел яркую, светлую улыбку. — Не кисни. Ты же знаешь, я не так прост. Спокойный уверенный шепот. Смеющиеся интонации. Усмешка и искренняя доброжелательность при этом. Как обычно. Улыбается. Гурен глупо улыбается в ответ. Смотрит в глаза. Долго. Внимательно. Вздрагивает. — Нет, — голос пропадает. Срывается на хрип. — Не смей прощаться. Я тебя никуда не отпускал. Шинья. Чужие глаза стекленеют. Улыбка застывает на губах. Эта. Вечная. Улыбка.

Кровь. Все вокруг до невозможности, до безумия серое. Серое пасмурное небо, серые развалины зданий и оставшиеся в них осколки стекол, серый асфальт, серая вода в лужах и сам воздух серый. Серые волосы. Серое лицо. Серые губы. Серые блеклые глаза. Все потеряло краску.