Белое

Кенни сам не знал, зачем он выключил свет и задернул шторы, если хотел видеть все воочию и как можно ярче. Сквозь пыльный воздух и сигаретный туман в раскрасневшихся глазах с расширенными зрачками он видел лишь обрывки белого платья и светящиеся в темноте светло-голубые глаза, обрамленные угольной чернотой. Правая рука яростно скользила по члену вверх-вниз, пока пальцы левой проникали в горячие скользкие внутренности раздвинутых ягодиц. Бесцветная смазка без запаха стекала по руке вниз к локтю, капала на затертое колено. Собственное учащенное дыхание сжимало глотку до удушья, и ему хотелось всего лишь поскорее кончить и успокоиться. Он уже второй раз на это попадается, а Ури только глядел на Кенни через левое плечо, приоткрыв губы, держал это странное платье, похожее на свадебное, задранным, оголив гладкие ноги, а в свободной руке сжимал пальцами тлеющую сигарету. Огненная точка в пространстве временами сильно отвлекала. Нахрена ему сдался этот переодетый мужик — Кенни понятия не имел. Вроде после первого раза пообещал себе, что нахуй мужиков, да и баб, и всех людей в принципе, как уже обещал себе не раз после первого подхваченного венерического заболевания, которое так тяжко было переживать и лечить. Еще в подростковом возрасте Кенни поймал себя на том, что в отличие от сверстников, женщины ему малоинтересны. К его же счастью, мужчины тоже. И мысли о сексе его посещали также редко, как обычные люди редко задают себе вопрос, сколько весит муравей. И хоть его особо никогда не волновало общественное мнение, в этом деле оно самое породило в Кенни любопытство — каково это? Кокаин и убийства оказались гораздо увлекательней, чем секс, который от случая к случаю легко заменить мастурбацией: эффективно и безопасно. Все же, на его пути находились люди, которые так или иначе хотели затащить Кенни в свою постель, но даже кратковременное моральное удовольствие от такого же кратковременного внимания к себе не стоило последствий — конфликты, болезни, обыкновенное отвращение к самому себе. Даже попытки наладить хоть какие-нибудь отношения в итоге сводились на нет — его равнодушие ранило других, хотя Кенни не был в состоянии понять, почему секс — это так важно для других, когда для него это было сравнимо с позывом в туалет. Захотел посрать — посрал и забыл. Он бы не стал намеренно лишний раз ходить в туалет, чтобы просраться или искать людей, с которым это можно сделать вместе. Но его аналогию никто не понимал, так что и друзей особо не было, даже несмотря на то, что многие бы хотели в приятелях наемного убийцу, чтобы решать время от времени свои дела. Некоторых людей он звал сам. Просто потому, что, находясь под кайфом, его тянуло поболтать, потрогать кого-нибудь, просто провести с кем-то время, практически с кем угодно, и он тянулся к телефону, обматывался проводом от трубки, набирая номер и оставляя на кнопках следы порошка, загнанного под ногти, звал коллегу по старой работе. Она из вежливости приезжала, сидела с ним час-два, и уходила. Кенни оставалось только глядеть вслед ее высокому силуэту, не вдумываясь в причины ухода и ни о чем не сожалея. Кенни всегда было интересно, как еще может выглядеть мир, нежели он его видит ежедневно в серой плоскости собственного восприятия — без чувств вожделения, любви и сострадания. Нельзя было сказать, что после первой дорожки все это он обрел в одночасье, но активный позитив и несвойственная ему жизнерадостность все же охватывали его. Кенни иногда оставался у одного поставщика. Гостей тот принимал охотно, но дома ничего не держал — только прихватывал для вечеринок что-нибудь по мелочи, обещал скидки, акции, вроде двухсот грамм гашиша по цене ста или типа того. Квартирка была небольшой — Гриша не так давно оказался помолвленным и собирался съехать со своей холостяцкой берлоги в уютный частный дом, поэтому последние месяцы поток посетителей был особенно большой. Кенни сюда приходил только ради щедрости Гриши, и если бы он мог существовать эти два часа (в лучшем случае) в эйфории и одиночестве, то он бы закрылся в спальне Гриши и сидел там, залипая в цветную лавовую лампу. Но ему нужен был именно порошок, и люди. Он их всех ненавидел, но не мог без них прожить эти два часа: воры, продажные копы, другие диллеры, или наемники, работающие в команде, которые не хотели никаких проблем, связанных с конкуренцией, и пытались наладить хорошие отношения с коллегами по цеху. Их женщины сидели у них на коленях, и сосредотачивались на том, чтобы не переставать быть привлекательными и завораживающими ни на минуту, хотя в глазах Кенни все было одним большим дохуя ярким пятном, исходящим от лампочки, что свисала с потолка. Он говорил о ножах и огнестрельном оружии и не мог сидеть за общим столом, часто вставая и расхаживая туда-сюда, меняя собеседников так часто, что в один момент его просто переставали слушать. Кенни оставил свои карты на игральном столе, но прихватил свою бутылку с портвейном, чтобы выйти на балкон и надышаться. Занюхивался Кенни не так часто и никогда не покупал сам, только угощался. И все же напряжение после отходняка было таким давящим, что хотелось пообещать себе оставить это дело прежде, чем оно сделает Кенни своим рабом. То ли уши заложило, то ли на балкон в самом деле оставлял весь шум в пределах стен. Ледяной ветер облизывал верх многоэтажки своей морозной слизью, и сигаретный дым вдыхался с трудом, ложась густым паром на дно легких. Его попутчик в балконном вагоне — маленькая блондинка в черных одеждах —, глядела на Кенни своими глазищами с таким интересом, который бы кто угодно посчитал бы неприличным, но не сам Кенни, что и сам сошел бы за эталон неприличного поведения. — Че? — спросил он, почесав нос. Блондинка улыбнулась, стряхивая пепел со своей сигареты. — Ты так много знаешь об оружии, — ее голос звучал низковато, как при сильной простуде, но не казалось, чтобы ей было холодно. — Ну так, это моя работа. — Любишь свою работу? Кенни начал с простого «да», развивая свою мысль до невообразимых границ, и на следующий простой «и тебе нравится убивать?», в котором не было осуждения или недоверия, Кенни оказался готовым оголить душу. Ему не раз задавали этот вопрос. И не раз Кенни на него отвечал, стараясь успеть за потоком бесконечных образов вскрытых глоток, закатанных глаз, раскорячившихся в странных позах тел. Живые люди не были ему также интересны, как мертвецы. У мертвеца есть цельная, завершенная история, в то время как живой еще успеет разочаровать, и не раз, и невозможно было сложить одно мнение о человеке, сделать общий вывод, ведь он еще живет, меняется. Глаза блондиночки округлились, как у ребенка. Она казалась очарованной, или же тоже была под чем-то. Ее низковатый голос ласкал слух, и Кенни бы слушал ее бесконечно, если бы сам мог держать свой рот закрытым хотя бы на минуту. Он глядел на ее черный обтягивающий свитер с высоким горлом, на узкие черные брюки, облегающие ее коротенькие ножки. Она вся была крохотной, а руки тонкие, пальцы длинные. Кенни даже хотелось спросить, есть ли ей восемнадцать. Кажется, она сказала, что ей нравятся утки. — Почему утки? Тебе нравятся утки? Мне — убивать. Надо же, как совпало! Давай будем убивать уток. Она удивленно приподняла брови, улыбаясь, затем рассмеялась. Ее смех звучал бесполо, а птичьи плечи дернулись, задевая пряди светлых волос. Эйфория, слегка подбадриваемая портвейном, все же начала угасать, а рассвет — разгораться. Снова светло, слишком светло. Глаза ослепляла утренняя заря, и Кенни поспешил скрыться в стенах квартиры — в закрытой спальне остался только хозяин дома, а кухня с гостиной пустовали, оставив эхо шуршания пакетов и звона стеклянных бутылок. Кенни с сомнением смотрел на небольшой диван: в последнюю очередь хотелось ложиться спать, хоть и руки то и дело тянулись к горящим глазами, а рот растягивался в зевоте. Тихий звук чужих шагов и понимание, что он еще не совсем один, давали небольшую надежду. — Как говоришь, тебя зовут? — спросил Кенни, шмыгая носом. — Ури. — Ури? Разве это не мужское имя? — Да, это мужское имя. Кенни нахмурился, но у него не было времени или желания удивляться. — А порошка у тебя нигде не завалялось? — Извини, но у меня только травка. — Плохо, — прохрипел Кенни, медленно убирая руки от лица. Звук съезжающих железных колец от занавески по такому же железному пруту резало слух как пенопластом по стеклу, но вдруг стало темно — это Ури задернул шторы. — О, спасибо. Вот так лучше. Темнота не была всепоглощающей, однако глазам стало легче. Нос чесался адски, и Кенни все боролся с мыслью, что все же нужно было завести своего поставщика — чтобы при случае был шанс добыть немного веса для себя. Он начинал чувствовать себя тяжелым и неповоротливым, а сердце стучало в груди до болезненной скорости. Кенни откинулся на диван, зная, что не сможет уснуть. — А снотворное есть? — спросил он, не видя, есть с ним кто-нибудь еще в этой комнате или нет. Тепло чужого тела накрыло его, но ожидаемого прикосновения женской груди к своей Кенни не ощутил. Зато ощутил приятное давление чужой руки между ног, и он расставил их шире, наскоро расстегнув ремень на джинсах, раз уж такое дело. Кенни на секунду приподнял голову, чтобы убедиться, что светловолосая макушка там, где надо — над его почти вставшим членом, что скоро обхватили горячие губы, погружая в влажное тепло, в которое так приятно толкаться бедрами. Так отходить было, конечно, приятней, чем просто гнуться в темноте. Тепло сжимало бедра. — Оу, так ты и вправду мужик? — Кенни ударил себя кулаком по лбу, залипая на вертящуюся в микроволновой печи кружку с молоком. Ури на это только хмыкнул, будто говоря «сам виноват, что не заметил», и этому говнюку сейчас было гораздо лучше, и физически, и моральною — Но тебе ведь понравилось? Кенни промолчал, хотя да, минет был годный, и странно было удивляться, в самом деле: только человек твоего пола может знать и понимать, где и как тебе будет действительно хорошо. — Или ты не был с другими мужчинами? — Я уже не в настроении тарахтеть так, как ночью. — А, ну да, — улыбнулся Ури с ноткой сочувствия, — у тебя сейчас начнется раздражительность, паранойя и другие симптомы, делающие вас похожими на женщину с предменструальным синдромом. — Предменструальный синдром не так плох, каким вы его рисуете, — заговорил голос у входа на кухню. — Как минимум это значит, что она не залетела. Вы еще здесь? Я думал, ночью уже все разъехались. — Извини, Гриша, заболтались на балконе и потеряли ход времени, — сказал Ури. — Сейчас Кенни допьет свое молоко, и мы пойдем. — Да уж давайте поскорее, — Гриша наскоро убрал мусор с кухонного стола, собрав все бутылки и пустые пачки от сигарет в отдельный пакет, — а то Карла скоро приедет, не хочу, чтобы она все это видела. — Она еще не знает? — поинтересовался Ури, помогая с уборкой. Влажным полотенцем вытер следы от порошка, на что у Кенни аж сердце прихватило — вдруг это еще можно было снюхать? Нет, глупости. Не будет же он нюхать кокс, перемешанный с крошками от чипсов и сигаретным пеплом. — Нет, конечно, — Гриша поместил наполненный пакет в еще один и крепко завязал на узел. — Не хочу ее в это вмешивать… да и в положении она, так что не стоит. А ты, Кенни? — А? — тот застыл с кружкой молока в руке, задумавшись, мог ли остаться порошок в вдавленных циферках на его кредитной карточки. — Когда женишься? — Никогда, надеюсь, — Кенни хлебнул молока, затем еще несколько больших глотков, и от тепла нос отложило, дышать стало легче, а в груди — теплее. — Слушай, Гриш… — Денег я не занимаю, — сказал тот сразу. — Да не нужны мне твои деньги. Мне нужно вещество.

***

Вечер наступал стремительно, и это то, что Кенни было нужно. — … и какого хрена я должен такой херней страдать? Но все же, он бы предпочел остаться дома — день задался теплым, и разогретый солнцем воздух обжигал легкие. Раскаленный асфальт плавил подошву ботинок и ноги в них парились. Кенни уже думал разуться, но битое стекло смущало немного. На его районе, как сказал Гриша, есть несколько мест с закладками, один — с солью, другой — с порошком, и главное поспешить, поскольку закладку сделали буквально на днях, а уличные подростки довольно шустрые и многие прошарили, где что лежит. Кенни оставалось надеяться, что его не обыграет какой-нибудь пиздюк, и эта ночь пройдет весело. Неделю перетерпеть не получилось — на тренировках по стрельбе руки безобразно дрожали и Кенни уже держался как мог, но как только две ночи подряд сумел уснуть и почти выспаться, то и тут же потянулся к телефону, набрал Гришу, и тот дал ему адрес. В трех кварталах от главного торгового центра на юг, в переулке за магазином мороженого, справа от пожарной лестницы, сорок второй кирпич от земли — там уже можно было разглядеть небольшую дыру. Кенни держался одной рукой за прутья лестницы, а второй пальцами проник в бетонное отверстие, задевая ногтями крохотные выступы, и прочувствовал подушечками тонкую поверхность полиэтиленового пакетика. Кенни аккуратно вытащил его, негромко шурша, и спрыгнул с лестницы, приземлившись на ноги, быстро спрятал пакетик в внутренний карман куртки. Его охватила крупная дрожь и странное предвкушение, но он воздержался от мысли занюхать прямо здесь. Дома, только дома. Налив в бокальчик винишко и высыпав немного белого на гладкую поверхность нового издания «Степного волка», Кенни тщательно вытертой до этого кредиткой отделил себе первую дорожку и свернул в трубочку случайную купюру, стараясь не думать о том, как это все по-идиотски типично. Он не мог привыкнуть к мерзкому ощущению порошка в носу — слизистые ткани протестовали, горели, как при насморке, но скоро наступало приятное чувство, разливающееся по всему телу. — Чувак, ты такой охуенный, приезжай, — Кенни не мог вспомнить, откуда у кармане его джинсов оказалась визитка с номером телефона Ури, но он был чрезвычайно этому рад. — Мне так все наркоманы говорят, — протянул низковатый, бархатный голос. — Ну я ж не «все», блядь. Ури усмехнулся, но приехал. Кенни к тому времени уже внюхал вторую дорожку, и ему показалось отличной идеей достать из шкафа свадебное платье сестры. Кушель уже три года как скончалась, так и не дождавшись папаши своего ребенка, а заказанное платье так и оставалось висеть у нее в комнате, и это было все, что осталось не проданным или неукраденным — Кушель его хорошо спрятала. В темноте Кенни не мог разглядеть всю тщательную работу, с которой было пошито платье, но прикинул на глаз, что на Ури оно должно налезть. — Не зря я его достал, — активно закивал Кенни, расплавляя юбку платья на кровати. — Ты хочешь, чтобы я это надел? Зачем? — Я сейчас ебать тебя буду. — А че это? — Ури приподнял брови задрал голову, чтобы смотреть Кенни в лицо. — А че нет? Кенни наклонился, грубо целуя Ури в губы, припал к шее и укусил ее, заставив Ури зашипеть. Завел руки под футболку, стягивая ее через светлую голову, наскоро расстегнул чужие джинсы. В принципе, можно было его и так оставить, но платье-то! — Надевай. Кенни не прогадал — размер оказался подходящим, только пространство для груди пустовало, что тут же заставило Ури чувствовать себя глупо, о чем он и сказал. — Еще оно слишком длинное для меня. — Кушель была высокой, да. Да насрать, вот так задери и нормально будет. — Кто такая Кушель? — Моя сестра. — Что у тебя делает ее платье? — Ну, она умерла от сифилиса года три или четыре назад, это все, что от нее осталось. Ну, еще труп, но его же я не заберу себе домой. — Ты заставил меня надеть платье своей мертвой сестры? — Она его ни разу не надевала. Замуж так и не вышла. Так что не парься. Ури все равно был сильно смущен, и ласку принимал неохотно, заметно напрягшись. Сидя на краю кровати, Кенни уткнулся лбом ему в грудь, запустив руки под платье, с чувством оглаживал гладкие ноги, а когда касался колен, то Ури дергался, и шипел, что ему щекотно. И все же поддался, опустив голову Кенни на плечо. — Я только в таком состоянии могу что-то чувствовать, — прохрипел Кенни, — как тот ебанутый железный дровосек из сказки. Никому это не нравится, но что я могу сделать? Когда я под кайфом это тоже никого не радует, кроме меня, и то ненадолго. Когда не знаешь, каково это — лучше, то и не стремишься особо, потому что не знаешь, чего упускаешь. А стоило один раз познать — и все, блядь. Все пошло по пизде. Все такое… яркое, столько всего хочется… А когда все это кончается — то хочется только сдохнуть. — Ничего, — шепнул Ури ему на ухо. — Делай, как надо. И Кенни сделал — занюхал еще одну дорожку и вернулся в чужие объятия, запустив руки под ткань белого платья.