Lyhty

       Приближалось Рождество. Я развешивала над камином омелу, паковала подарки, варила глинтвейн, вязала носки и вспоминала о чем-то. Мне было о чем вспоминать. Каждый год, подводя итоги прошедших, пронесшихся мимо или проползших двенадцати месяцев, я традиционно спрашивала себя, правильно ли то, что я делаю, имеет ли смысл продолжать дальше, приведет ли дорога к желаемому пункту назначения? Впервые за время мне больше не хотелось задавать вопросы самой себе, потому я что знала ответ: ты все правильно сделала. Я так устала себя ненавидеть, что вообще отвыкла от собственного отражения в зеркале.       Я сделала себе чаю и присела у камина: пламя навевало воспоминания, снегопад за окном отсчитывал время до утра, я ждала того, кто научил меня жить, и вспоминала.       Приближалось Рождество, пророчили кризис, конец света и казни египетские. Я посмеивалась и ждала чуда. Родители бурчали, папа советовал искать работу, а я писала нудные лекции, сдавала экзамены, бегала в конюшню подкармливать жеребят и понимала, что разучилась мечтать. Помню, в детстве, прижав к груди старенькую скрипку и натягивая норовящую улететь красную шапку, я мечтала, как мне будут рукоплескать на отчетных концертах, как я буду учить детей нотам и первым аккордам, как решусь, возможно, написать свою первую песню, как спою ее в церкви под Рождество…. Мама просто посмеялась над моими наивными мечтами, посоветовав лучше учиться, папа и вовсе накричал. Мне прочили место сельского фельдшера, а музыка с самого детства была ошибкой. Так считали родители. Бабушки, которая когда-то отдала меня на занятия скрипкой, уже давно не было, и поддержать меня было некому. Я уходила в елки плакать и слушать музыку леса.       Нет, родители не запрещали мне играть, не закрывали в шкафу, не прятали скрипку, нет, просто, они слишком ясно дали понять, что простой сельской девочке не место на большой сцене и в большом мире. Я усвоила эту истину, спрятав скрипку подальше на антресоли. А потом был выпуск из колледжа, было два диплома, и был отчетный концерт, с которого мою подругу по курсу сразу же забрала звукозаписывающая компания из самой столицы, а я осталась поить жеребят молоком и прятать от всех злые слезы.       Мне было обидно и противно от самой себя, от того, что была и оставалась трусихой, не решавшейся бороться за собственные мечты, и вечно слушалась родителей. Конечно, а как иначе? Разве может девочка, поющая в церковном хоре, мечтать о чем-то еще, кроме воскресной мессы и поле, колосящемся пшеницей по весне?        Летом я познакомилась с будущим мужем, пообещавшим мне столицу, должность в какой-то фирме и, возможно, договор со звукозаписывающей компанией. Я рассматривала обручальное кольцо и паковала в чемодан скрипку. Мне осточертела моя деревня, одни и те же люди, считающие меня слегка «не от мира сего» и надоела собственная робость. Я ехала в столицу, толком не понимая, зачем, но впервые в жизни была по-настоящему горда собой.        Любила ли я мужа? Не знаю. Я не знала ответа на этот вопрос тогда, а сейчас его задавать бессмысленно. Одно я для себя поняла: в ранних браках без обоюдного желания нет пользы. Он хотел себе красивую куклу, чтобы сопровождала его на вечеринки толстопузых богатеев, я хотела в столицу, а потом мне как-то внезапно пришел ответ от звукозаписывающей компании, куда я, ни на что не надеясь, отправила свою песню. Ох, что тогда случилось! Муж выходил из себя, топал ногами, орал мне, чтоб убиралась вон, а я выбирала платье для завтрашней встречи и уже видела себя на сцене. Впервые мне было все равно, как он со мной обращался.        Потом были первые записи, первые концерты, проба на Евровидение, а еще — скандалы с битьем посуды, гнусные подозрения в изменах, развод, съемная квартира в соседнем городе, мамины упреки, папины обиды и, конечно, ненависть к самой себе. У меня, хоть ненадолго, но была в руках мечта, а потом я ее выпустила, провалив все награды и номинации, и улетела на край Земли учить свое сердце прощать.        Да, африканская жизнь научила меня попридержать свои мечты, научила иному взгляду на мир, научила прощать, но разве сердце когда-то спрашивало разрешения на чувства? У меня ничего не осталось. Два альбома, выпущенные с горем пополам, потерянное обручальное кольцо, продюсер, обвиненный во всех смертных грехах моим бывшем мужем, велел мне идти на все четыре стороны, а сам муж женился на какой-то модельке, которая лишних вопросов не задавала и не просила несусветных глупостей. Я бродила по дому, глотала слезы и слушала свои же записи. Потом мне неожиданно пришло приглашение на ежегодную премию, где я была номинирована на исполнителя года в жанре «ethereal». Я была вне себя от счастья: а вдруг, все-таки, еще не все потеряно, и нулевой год на календаре обернется чем-то значимым? Но все награды забрали другие, а я вновь ревела в коридоре, размазывая по щекам тушь.       Кто-то протянул мне пачку бумажных салфеток и, как мне показалось, вздохнул и присел рядом.  — Не плачь, тебе не идет красный нос.       Это было самое дурацкое утешение из всех, что я когда-либо слышала, но именно оно заставило меня гневно взглянуть на незнакомца, хотя, чего греха таить, я прекрасно узнала голос, я вспомнила, что именно он со своей группой сегодня забрали награды во всех номинациях. — Теперь у меня есть пачка салфеток, только этого мало, понимаешь? Как будто меня в детстве заперли в большом шкафу, а я смотрю на мир сквозь замочную скважину, и представляю, что я тоже там! Я тоже хочу стоять на сцене и дарить людям музыку!       Мой утешитель вздохнул и грустно улыбнулся. — У тебя, хотя бы, была жизнь за пределами музыки, я же всегда был женат на нотном стане.       С этими словами он встал и ушел, игнорируя мои нелепые попытки его удержать, а через неделю на мой почтовый ящик пришла песня от самого Туомаса Холопайнена и фраза: «Давай вместе взломаем твой шкаф».        С ним впервые за мои двадцать три года можно было не бояться показаться наивной смешной фарфоровой куклой, которой меня все считали, а он рассмотрел то, что скрывалось за яркой мишурой. Кажется, первый год наших отношений мы только и делали, что купались в пережитой боли и растворялись в музыке. Нас связала песня, она же медленно вела нас к цели. У нас тоже были скандалы, но не от того, что мы не умели прощать, а из-за страха снова остаться на перекрестке дорог, без смысла жизни и средств к существованию.       Впервые за много времени мне есть кого ждать, с кем встречать Рождество. Впервые нам есть ради чего жить.  — Ты же боец, Йоханна, почему ты всегда об этом забываешь? — говорил Туомас, когда я оплакивала свой очередной провал. — По-сравнению с тобой…. — А ты не сравнивай. Твоя музыка выбрала только тебя, почему же ты отказываешься ей верить? Ты всегда мечтала о сцене, так иди же!       Мне понадобился ни один год, чтобы перестать чувствовать себя одиноко среди людей, чтобы выкинуть, наконец, уродливую серую юбку и поверить в то, что никто не отнимет у меня музыку! Мы выживали, мы учили друг друга жить, мы слушали музыку и собственное сердце, а оно всегда знало ответ.