необъятное

Бокуто болтает о новых колонках, о струнах для гитары, о елке, которую Куроо просто снес и им обоим жаль. Иваизуми закатывает глаза и говорит: — Вы снесли елку, которую я едва достал? Ну вы и дебилы. — Мы поставили ее обратно, — ворчит Куроо и отвлекается от своего телефона. Наконец-то. Хаджиме приподнимает брови и кивает, мол, понимаю, обратно поставили, все дела. Он надеется, что никаких разбитых предметов в их квартире нет, потому что если есть, то дело реально дерьмо. Они сидят в их любимом кафе, до Нового года всего три дня, а у Иваизуми примерно ноль идей, с кем он будет в праздники. И это немножко грустно, если честно. — Я с Кенмой к родителям, — говорит Куроо. И смотрит пристально на Хаджиме. Тот вяло пожимает плечами, хотя новости так себе. Бокуто уже официально поедет с Акааши в Киото, так что это первый праздник, который Иваизуми проведет один. За четыре года жизни с Куроо и Бокуто это первый раз. В животе растет айсберг, потому что он, конечно, понимал, что так кончится, стоит его друзьям начать встречаться, но тупая боль и странное уныние никуда не проходит. (он стирает пропущенные звонки от отца и чувствует себя спокойно по этому поводу; его не касается происходящее с теми людьми, больше никогда) — И я в общем потерял студенческую карточку и вообще не знаю, что делать, — Бокуто заказывает еще какой-то салат и клятвенно обещает Куроо вернуть все до последней йены. Тетсуро фыркает и советует хотя бы за аренду, блять, заплатить. — Так тебе есть с кем встретить-то? — Бокуто с явным отвращением отодвигает к краю тарелки оливки. — Ненавижу, господи. Иваизуми неопределенно пожимает плечами. Его комната в квартире беспокоит его сейчас чуть больше, потому что сквозняк, потому что в окне дырка, потому что в прошлый раз вся вода сверху из-за прорванной трубы лилась на его кровать, и если это дерьмо повторится, будет не круто. (Хаджиме нужно отвлечься, потому что муторно думать о празднике, который ты встречаешь один) Куроо с Бокуто заказывают какое-то мороженое, чтобы наперегонки съесть, и Иваизуми улыбается в ладонь, потому что это его лучшие друзья, и они счастливы. Ему хочется ничего не чувствовать и не думать о Рождестве. Хочется стать одинаковым пикселом на какой-нибудь картинке с праздником. Они расходятся около восьми: у Иваизуми смена в баре, а Куроо с Бокуто отправляются домой, попутно выясняя, сколько денег они могут потратить на упаковочную бумагу. Котаро ноет, что из-за обилия знакомых он уже ножницы не воспринимает как предмет, и Хаджиме, отворачиваясь, опять улыбается. Устало немного. Тишина аплодирует ему стоя в его голове. Снег неприятно скрипит под ногами. Есть какое-то глупое желание сорваться с места и ехать куда-то далеко-далеко. Сотня сорванных гитарных струн с хриплым пением неясно звучат в голове, когда его кто-то хватает за локоть. Беспардонно так вцепляется, и все в Хаджиме напрягается, красные сигнальные огни вопят убирайся убирайся убирайся и ему до нелепого страшно. — Братик, — говорит девочка четко и звонко. У нее каштановые кудри и пугающая взрослость во взгляде, словно смотреть во вселенную до бесконечности. Она улыбается, и все внутри древнеет в момент. — Привет, — осторожно говорит Хаджиме, — ты потерялась? — Да, — она кивает, — отведешь меня? Пожалуйста? Иваизуми чувствует внутреннее противоречие, мол, не делай этого, мальчик, тут что-то темное, оно сожрет тебя, и у тебя не будет сил, чтобы сопротивляться. — Конечно, — голос какой-то незнакомый, хриплый. — Куда идти? — Тут недалеко, — говорит она мягко. (в Хаджиме что-то и правда стынет, от иррационального желание закрыть глаза зудят ладони, но он неуверенно улыбается и говорит «хорошо») Иваизуми надеется успеть на работу, когда атмосфера вокруг слегка меняется. Все на своих местах, жизнь все еще кипит, но что-то идет не так, поезд съезжает с рельс, замедленная съемка и трагедия. — Ива-чан, — говорит кто-то негромко, и Хаджиме знает, чувствует, что это к нему. Словно бы что-то зажигается: незримое и тихое, неуемное. — Мы пришли, — говорит девочка рядом и отпускает его руку. В Хаджиме с десяток вопросов от «куда» и «кто это», но язык точно тяжелеет, дышать становится трудно, и мир едет вниз так сразу, что приходится закрыть глаза. Резко так. Словно опору из-под ног кто-то выбивает. Хаджиме считает до десяти, давя резкий приступ какого-то истерического страха, и открывает глаза, глядя на растерянного парня прямо перед собой. В нем все такое идеальное, что смотреть больно. Но у этого сказочного перфекшена ебаное ведро с краской в руках, а еще идиотские перья в волосах (не считая лака, его там, кажется, вообще тонна) и баллончик с краской из потрепанного жизнью рюкзака выглядывает. А еще глаза подведены или Иваизуми уже совсем того?.. — Ведро с краской, — тупо говорит Иваизуми, — какого черта? Незнакомец обиженно надувает губы и заявляет: — Нормальное такое ведро, чего вам всем не нравится? Словно бы нельзя иметь ведро с краской в Новый Год. — А перья? Тот заметно приунывает, но обида, детская такая, размером с какой-нибудь микрокосмос, никуда из взгляда не девается. — Они тоже нужны, — находится он. — В волосах, — уточняет Иваизуми и фыркает. — Именно, — тот задирает голову вверх и неожиданно смеется. — Я Оикава Тоору. Приятно познакомиться. Хаджиме никогда ни с кем не знакомился на улице. Даже больше того, он никогда ни с кем не знакомился, у кого было бы ведро с чертовой желтой краской в руках. В Новый Год. Ведро с желтой краской в руках, перья в укладке за наверняка огромную сумму, подведенные глаза (все-таки Иваизуми не ошибся) и забавные ямочки на щеках — вот весь Оикава Тоору, которого Хаджиме встречает на улице за несколько дней до Нового Года поздним вечером. — Иваизуми Хаджиме, — говорит он. — Почему ты назвал меня Ива-чан? Оикава пожимает плечами, ни на секунду не теряясь и определенно игнорируя вопрос, и восторженно провозглашает: — Пойдем со мной! (у Иваизуми работа, хреновое отопление в квартире и самый унылый Новый Год через несколько дней вот-вот обрушится на его голову бетонной плитой; он идет с Тоору по улице и чувствует себя гораздо лучше, чем должен был бы) *** — Фу, Оикава, мать твою, — дверь им открывает Куроо с самокруткой во рту. Из одежды на нем странная растянутая майка и шорты. Тоору скрещивает руки. — Выглядишь, конечно, пиздец, — еще один знакомый Иваизуми, Бокуто, с огромной коробкой в руках, мелькает в коридоре. — Ты не зайдешь в квартиру, ты своей краской все нахрен зальешь и испачкаешь, у меня кове- — Иди нахер, — мрачно перебивает его Оикава и вваливается в квартиру. — Я тут единственный, кто платит за гребаную квартиру. И твой ковер, Тетсу-чан, тоже купил я, так что завались. (Иваизуми смотрит на эту картину и понимает, что что-то определенно пошло не так, что происходящее точно вышло из-под контроля) — Я мотался по всему городу с чертовой краской, — Оикава стаскивает куртку и впихивает ее Куроо. Тот закатывает глаза, определенно испытывая желание бросить ее на пол просто из чисто эстетического внутреннего равновесия, но держится. — Потом я просто влетел не в тот отдел, у меня теперь перья, — он смотрит на Хаджиме, в поисках поддержки, и тот тупо кивает, — в волосах, так что не смей мне говорить, что я тут что-то залью, иди нахер. Оикава поворачивается к Иваизуми, смотрит вдруг так, словно они знакомы не пару часов, а целую жизнь, и тихо говорит: — Проходи, Ива-чан. И глаза у него пусты, как чертов ночной трамвай, мчащийся в никуда. *** Бокуто готовит отвратно. Оикава отодвигает тарелку с блинчиками, даже не пытаясь сделать вид, что ему жаль или стыдно. — Я не буду есть это, — заявляет он, — просто кошмар. Ты вообще пытался? — Пытался, — ворчит Котаро, усаживаясь рядом, — мой бро тебе подтвердит. — Я тоже твой бро, — фыркает Тоору, оглядываясь на Иваизуми, — но я, как твой бро, говорю, что есть это невозможно. И ты не посмеешь мне сказать, что это не так, потому что это так. Куроо издает смешок в свою кружку, опираясь бедром на стол. У него веселье в глазах сплошной неровной линией отпечатывается. Хаджиме хочется спросить, какого черта происходит, но. (но Оикава препирается с Бокуто насчет рецепта и сковородки, а Тетсуро отнекивается ото всего подряд, и они и правда выглядят чертовски близкими, Иваизуми не знает, как спросить о подобном) — Эй, — говорит он, когда запал Котаро пресекается нехваткой воздуха. Тоору поворачивается к нему с готовностью щенка, смотрит так преданно, что Иваизуми хочется стряхнуть этот взгляд. — Почему ты живешь тут? — Потому что мы единственные, кто способны его вытерпеть, — смеется Куроо. — И потому что закон этой вселенной так устроен. Не, Тоору? Простое «Тоору» режет слух, но Оикава раздраженно дергает плечом и отвечает: — Не знаю я, о чем ты говоришь. Я живу тут с первого курса универа, так что уже и не помню причин. Бокуто согласно угукает в свою кружку кофе и заявляет, что он слишком замотался, чтобы выслушивать жалобы на свою готовку. Куроо говорит: — Погнали в тот магазин с алкоголем? Мне срочно надо напиться. Котаро подозрительно счастлив, точно только и ждал подобной фразы. — И не вздумай, — говорит Тетсуро, — красить свои гребаные стены, пока меня тут нет. Я серьезно, придурок, ты слажаешь и потом оттирать все я буду. — Иди нахер, — Оикава даже не поворачивает к нему головы, — моя комната. — Краска попадет на ковер, и я спущу тебя с лестницы. Кости громко хрустеть будут, — довольно сообщает Куроо, натягивая куртку. Бокуто маячит рядом с его плечом, улыбка горит на его губах не хуже ухмылки и несет столько подтекста, что Хаджиме дергается. Когда за ними закрывается дверь, плечи Оикавы опускаются, он укладывает голову на скрещенные руки. — Хватит, — тихо просит он. В тишине слышно, как тикают часы. Иваизуми раздраженно усаживается напротив. — Я молчу, если ты не заметил. — Ты думаешь. Много. Мешает, — просто говорит Тоору. — А ты определенно совершенно не думаешь, — фыркает Иваизуми и разглядывает лицо Оикавы при нормальном освещении. Тот смеется и даже не берется возражать. А потом зовет красить стены, разрисовывать их специальной черной тушью и злить Тетсуро. — Он тебя убьет, — Иваизуми качает головой, уже натягивая перчатки. Тоору не дергается, но его спина на мгновение кажется стеной из стали. Он расправляет плечи и невесело бросает через плечо: — Сложновато для него. Взгляд у него мрачный и мертвый. *** Оикава таскает его всюду. Перед ним люди расступаются, как вода расступалась когда-то перед Моисеем, и Тоору кривится, без осторожности, зло, быстро. — Почему? — спрашивает Иваизуми. Они сидят в каком-то заброшенном кафе на окраине города, людей тут не так много, но и они косятся на Оикаву с чем-то мутно-пугливым на дне глаз. — Потому что, — с умным лицом говорит Тоору и улыбается уголками губ. — Хреновый ответ, — фыркает Хаджиме, — но мне реально странно ходить с парнем, на которого при желании бы с вилами бросились. Оикава тихо смеется, заказывая себе латте и какой-то салат с невообразимо умным названием. — Ты тут три дня, выкладывай, что успел напридумывать, — говорит он, отточенным движением смахивая прядь волос со лба. Он и правда чертовски красивый, думает Иваизуми. Потому что серьезно, просто посмотрите на него. — Ну, — говорит он, когда их заказ приносят, — меня не знает Куроо. И Бокуто. Девочка, которая вроде бы потерялась — исчезла. Никто не вызванивает меня с работы и моей работы не существует в принципе. Люди боятся тебя. Ты знаешь меня всего, до последней привычки, тогда как я тебя встретил только три дня назад. Оикава пожимает плечами, размешивая салат в тарелке. Он бормочет много масла и уныло смотрит на Хаджиме. А тот ждет. — Я что-то вроде демонического наследника тут, — сообщает Тоору обыденным тоном, но в его взгляде ломается тысяча чертовых кораблей. — Давным-давно разрушил несколько деревень, вот и, — он неясно обводит взглядом людей, которые даже высовываться боятся. Иваизуми смотрит на него коротко. Он не слишком удивлен. — Почему нет ни Акааши, ни Кенмы? — Хаджиме возвращается к своей курице и понимает, что в горле стоит ком. (он и правда неизвестно где) Оикава поджимает губы. Он как ледяная статуя, ничего теплого — один холод и хромированный позвоночник. Говорит: — Они были. Давно, — а после быстро машет руками: — Я не знаю, где и что с ними произошло. Просто их нет больше. Тут. А вот в твоем мире есть. Счастливые. Иваизуми больше всего хочется бежать. Ему не страшно, но что-то царапает горло, когда он спрашивает: — Почему я тут? Тоору вдруг на глазах размягчается, пальцем тронь и он деформируется по твоему желанию. — Потому что я тебя потерял, — говорит он и отпивает латте. — Давно. Ты уже и не вспомнишь. (потому что это и не я, придурок, думает Иваизуми зло, но почему-то ничего не произносится вслух) *** Куроо оставляет странного содержания записку и не появляется дома. Оикава закатывает глаза, слишком много пафоса и деланой драмы из ничего. — Я хочу посмотреть «Друзей», — объявляет он, падая на кровать, — посмотришь со мной, Ива-чан? Хаджиме смотрит насмешливо, думает, что это самое глупое, что только с ним происходило, а после кивает, потому что Тоору весь такой домашний, в футболке и в пледе, на стене целый рисунок с девочкой и зонтами-облаками. — Хорошо, — Иваизуми укладывается рядом с ним. Вдвоем на кровати неудобно, они постоянно сталкиваются локтями и коленями, Тоору веселится, хихикает как ребенок, а после укладывает свою голову Хаджиме на плечо. Он на мгновение мажет носом по его волосам, а губами по виску, и внутри все так тихо и хорошо, точно все вот так и должно быть. — Они поженятся, — сообщает Тоору через какое-то время, поедая хлопья из чашки. Хлопья вообще-то Бокуто себе купил, но у Оикавы длинные руки и по хитрости он на сто очков впереди, поэтому чашка у них, а не у Котаро. — Я смотрел этот сериал трижды, — фыркает Иваизуми. Тоору трется носом о его плечо, улыбаясь рассеянно. — Ага. Иваизуми тянется к выключателю, новогодние гирлянды вспыхивают ярко-ярко в темноте, и уют распирает грудную клетку. Ему правильно тут. (Оикава засыпает на девятой серии: сворачиваясь каким-то невообразимо маленьким ребенком около Иваизуми, и это тоже правильно до чертовой неправильности) *** Они выбираются посреди ночи в город. Тоору тянет его куда-то к мосту, говорит о звездах и вселенной, такой огромной и бесконечной, а после о пришельцах. (и в итоге они спорят, Оикава много смеется и рассерженно доказывает, что это все правда, эй, я на одну треть демон, верь мне) — Не верю, — говорит Иваизуми, веселясь, — неа. Ты говорил, что готовишь крутые тосты, но это такое вранье. Тоору запускает пальцы в волосы, улыбается, а в глазах зашкаливает эфемерная радость. На мосту и правда красиво, Иваизуми опирается на перила и, прищурившись, разглядывает безликие пыльные многоэтажки и далекий край черного космического одеяла. Оикава смотрит на небо, оно такое чистое и все в звездах, и это завораживает до невидимых прикосновений вселенной к плечу. И Тоору смотрит на это все, затаив дыхание, такой прекрасный, словно бы с короной из звезд в волосах, и Иваизуми тоже смотрит. На него. И не может оторвать взгляда. Если Оикава Тоору не принц с чертовой вселенной за его спиной, то Хаджиме может умереть хоть прямо сейчас. Он тихо говорит: — И когда я попаду домой, то. Тоору поворачивает к нему голову, взгляд его ломкий и губы в усмешке дрожат. Он бормочет домой. И отворачивается обратно к звездам. *** Оикава вяжет шарф. Серо-зеленый. Но у него ничего не получается совершенно. — Боже мой, — Куроо смеется до слез, Тоору обиженно надувается, кидая в него подушкой. Иваизуми поднимает на них взгляд и говорит: — Я умею немного. Дай-ка это сюда, все равно у тебя неясное что-то выходит. И Оикава показывает Тетсуро язык, детский сад просто. А после заваливается к Хаджиме на колени, устраиваясь как какой-нибудь довольный кот, и Иваизуми вообще-то чертовски неудобно, и он мешается, но сгонять Тоору нет никаких сил. Желания тоже нет. — Я связал сам шапку, — сообщает Оикава зачем-то. — Так что не думай, что все так плохо. — Ты её сжег! — кричит Бокуто с кухни. Тоору закатывает глаза. Улыбка у него настоящая и искренняя, он даже скрыть ее не пытается, словно зона его собственного комфорта максимально сейчас достигнута. — Но я связал, — говорит он Иваизуми. Тот просит помолчать и разглядывает схему. — Если ты собрался вертеться, — говорит он, когда Тоору опять начинает пререкаться с Куроо, определенно решив вывести Хаджиме из себя, — то убери голову с моих колен, мне неудобно. И Оикава затихает. Поворачивает голову в сторону окна и целый час лежит так, рассматривая там, наверное, что-то драгоценно-важное. (потом он все-таки уходит, потому что Бокуто что-то сжигает, а у Тоору коллекционные сковороды лежат, это несправедливо, это его деньги, какого черта вообще-то) *** А после все рушится. Куроо случайно разбивает тарелку и разглядывает ее с таким сожалением, что страшно становится. Немного одиноко еще, но больше страшно. Иваизуми пьет свою колу, тишина давит совершенно ощутимо. Он думает о своей квартире, о Куроо и Бокуто, в смысле, своих лучших друзьях, построивших его мир по частям, о своем мире. (он хочет домой) И Тоору поднимает на него глаза, смотрит как побитая собака, сплошное не-надо во взгляде. Что с этим делать Хаджиме не знает. (у него растет что-то огромное к этому человеку, что-то влюбленно-смешное, поделать ничего нельзя) К нему подбегает девочка, и Тоору буквально отшатывается, с него сходят все эмоции, только зрачки расширяются. — Привет, братик, — говорит она и улыбается. — Не смей, — стальным голосом говорит Оикава, — не смей, слышишь. Чертово божество. Что-то словно щелкает внутри. Его отпускает резко и внезапно, даже мутить начинает. Иваизуми перехватывает его за запястье, тянет на себя несильно. Сталкивается с ним лбами и говорит: — Хватит. И девочка отступает на шаг назад, а глаз с Тоору не сводит, смотрит с проступающей насмешкой, издевается. И тот ломается, бьется на части, смотреть больно. — Как долго ты не, — начинает Иваизуми, и Оикава закрывает глаза. У него дрожат ресницы, город за спиной вспыхивает сотней огней. — Останься со мной, — говорит Оикава и тянет руку. Весь в золотом, прекрасный принц, с короной из звезд в волосах. Он смотрит преданно и открыто, сплошная мольба и покладистость во взгляде. И Иваизуми. Отступает. — Я не должен ведь быть тут. Говорит: — И мы просто должны разойтись. Говорит: — Я не собираюсь тебя забывать, Тоору, правда, но я… Оикава кривится, у него в глазах что-то ломается, как стеклом об стену, с лязгом и таким звоном неприятным. Он прикрывает глаза, и мир за его спиной серьезно полыхает. Он бормочет я влюблен в тебя и не бросай меня одного. И Хаджиме хочет вцепиться в него. Так сильно хочет этого и только этого, что кончики пальцев зудят от напряжения. Он не хочет бросать Оикаву тут одного, со всеми этими людьми, ненавидящими его. (он хочет обнять Тоору и закрыть глаза, и может тогда мир остановится, подавившись жестокостью) — Обещай мне тогда, — говорит Оикава и в его глазах мелькает страшное отчаяние, — что ты будешь там счастлив? Не так счастлив, как был, когда мы встретились впервые. По-настоящему. Хаджиме качает головой. Это признание дается ему слишком легко. Мир горит за плечами Тоору, и этот огонь подступает к его плечам обманчиво-мягкой поступью. Его лицо — сплошная гримаса чего-то больного и трагического. Тьма аукается в нем бесконечным веером, когда он повторяет: — Тогда не уходи. Останься со мной. Ты не можешь так. Иваизуми видит, как междустрочное тает среди их слов, как что-то ужасное поглощает город, как всё идет не так. И поэтому он делает шаг ближе, обхватывая его за плечи и зарываясь одной рукой в волосы. И Оикава деревенеет, словно чужой замирая рядом с Хаджиме. — Все будет хорошо, — шепчет он, — обещаю. Все будет хорошо. И Тоору трясет. Не внешне, но в глазах есть что-то серьезно-чернильное, практически испуганное и ненавидящее. — Тогда уходи, — говорит он и выпутывается из объятий. — Быстрее. Иваизуми втягивает воздух. Он раскаленный, дышать больно. — Это было весело, Тоору, — говорит девочка с улыбкой. — Весело, но ты повторяешься. И тот срывается настолько, что земля дрожит под ногами. Буквально идет трещинами, небо наваливается гранитной плитой. Хаджиме отворачивается. — Ты любишь развлекаться, божество, — говорит Оикава ровно, — но это не значит, что так будет всегда. Девочка тянет Иваизуми на себя. Все в нем противоречит этому, и это такое невыносимое чувство, что хочется обернуться. — Но я божество, — она улыбается, и тысячелетия скользят по ее губам, — поэтому вселенная на моей стороне, Тоору. Тот смеется. И не отрицает этого. И этот смех такой больной, сломленный, не-тот, что Хаджиме стискивает зубы. Ладони зудят, хочется вернуться и не уходить. (он даже не прощается с ним, вот же) И девочка тянет его за собой. Говорит: — Ты второй. Иваизуми. Он заслужил. Верь мне. Хаджиме не верит ей, Хаджиме не согласен с ней, господь видит, как же не согласен. Потому что Тоору смеется над самыми глупыми шутками Куроо и засыпает за книгами, пытаясь выучить необъяснимое количество анатомических терминов. Потому что он не умеет петь, но поет искренне и не задумываясь. Потому что он смешно хмурится во сне, любит глупые комедии и свалил целую миску с тестом посреди ночи совершенно случайно. Потому что никто не знает Тоору так, как знает его Хаджиме. Он такой удивительный, что в груди все печет и съеживается. Но он ничего не говорит. Почему-то рот словно белыми нитками зашивают. Он оборачивается всего на мгновение, и Оикава просто улыбается. Невесело так, отпуская. (город за его спиной взрывается) *** Иваизуми покупает себе бутылку чего-то очень дешевого, по консистенции похоже на виски, но он уже ни в чем не уверен. — Новый год, — мрачно говорит он и салютует всем многоэтажкам за окном. Ему никак. Ему хочется сидеть не здесь. Ему хочется в город, которого не существует на картах. Куроо и Бокуто попеременно пишут ему смски, восторга в них так много, что глаза болят, но Иваизуми и правда рад за них. (миры не должны пересекаться, так ему сказали, поэтому пусть хотя бы здесь они счастливы) Иваизуми успевает сделать всего один глоток, когда в дверь сначала звонят, а после стучат по ней, кажется, ногой. И Хаджиме злится, потому что дайте ему просто побыть одному, жизнь вывернула его мякотью наружу, так почему все опять идет не-так. Он открывает дверь, готовясь и правда поругаться с кем бы то ни было и. — Привет, — нагло говорит Оикава, разматывает шарф и Хаджиме смотрит на мягкие черты его лица, на каштановые волосы, на Тоору, и перестает дышать. — Я твой новый сосед. И мне не круто одному. Тебя я благополучно выцепил взглядом из окна, пока курил, так что решил, что если и напиваться, то вдвоем. Все равно круче. Оикава ярко улыбается и стряхивает снег с куртки. У него жизнь бьется жилкой на шее, и он весь сам улыбчивый, со своими тайнами (и в этой вселенной, думает Иваизуми, они у тебя наверняка есть) и исцарапанными стенами, но с неуемной жизнестойкостью. — Привет, — тихо говорит Хаджиме. — О, — Тоору протискивается с пакетом в квартиру, бросает его на пол и снимает куртку. Он в черном свитере с растянутым воротом, и этот свитер Иваизуми тоже знает. Забавности на каждом шагу. А потом смотрится в зеркало, чуть щурясь, и поворачивается к Хаджиме с какой-то искренне-беззаботной улыбкой, которую хочется навсегда оставить в своей памяти. Как же, оказывается, можно скучать по некоторым вещам. — Меня зовут Оикава Тоору. Я живу теперь рядом с тобой. (вселенная мягко ложится к ним на плечи)