о чем не говорят

Впервые они сталкиваются в четверг. У Чимина пары, бессонная ночь и явно неудавшаяся жизнь. Юнги говорит, что это так старение дает о себе знать, и в Паке столько невообразимого желания послать его нахер, что только «хен» его и сдерживает. (он зевает и думает, что его много что сдерживает, но Мину об этом знать не следует) Тэхен залипает на прилавок с пирожными, точно у него так много денег, что он может себе что-то позволить, и говорит: — Это, блять, несправедливо. — Тэ, боже… — Несправедливо! Тэхен крутится около пирожных, его яркие волосы начинают раздражать, и Чимин поджимает губы, подходя к кассе. У него болит голова, прием у психолога назначен на половину пятого вечера, никакого праздничного настроения и абсолютная радиотишина в груди. — Мне кофе, пожалуйста, — Намджун кивает и интересуется, как в универе дела. Ким с курса Юнги, они втроем с Хосоком (Хосок вечно теряется в хореографических залах, абсолютно игнорируя требования педагогов прекратить вести себя вот так) кое-как пытаются выпуститься с экономического, и Чимина просто интересует один гребаный вопрос. Как они вообще туда попали. — Чимини, купи мне пирожное, я тебе с зарпла… — Неа. — Чимини, пожа… — Нет же. Ну и Тэ продолжает методично садиться на шею, до Нового Года стабильно три недели, настроение как обычно в минусе, и ничего нового, но. Пак отворачивается от прилавка, рассматривая, куда бы сесть, когда на него просто налетают. Знаете, как во всех этих веселых рождественских фильмах с заедающей музыкой и всем таким ярко-радостным. Но тут ничего радостного. Потому что кофе льется на кашемировое пальто, Тэхен бормочет «пиздец, ну и день, Чимин, ты должен был мне купить пирожное, и этого бы не произошло», и Паку хочется прибить его. — Ох, простите, я тороплюсь. Прости, да. — Какого хе… Какой-то первокурсник с невероятной скоростью подбирает листы, кланяется, небрежно так, больше для проформы, и убегает. У него прядь выкрашена в пепельный, и взгляд озорной такой, живой, словно тебе пощечину дает жизнь с ее цветочным венком на голове. И у Чимина что-то внутри застывает от его взгляда и смешной улыбки, потому что этот парень выглядит живым. Не таким придурком как Тэхен. Он живой как-то иначе, и это крошит внутренности в крошку. — Эй! Чонгук, черт возьми! Чонгук, стоять! (парень с хореографического, Югём, мчится за ним через все кафе, злой и мокрый, у него летят листы из папки, и Чимин чертыхается) День безнадежно испорчен. — О, это Куки. С хореографии. Хоби-хен мне о нем говорил, — Тэхен разглядывает закрывшуюся дверь и интересуется: — Салфетку? Или тут все так дерьмово, что химчистка? — Ты идиот? — Чимин приваливается бедром к прилавку, ему так противно и бешено внутри, что зудят ладони. — Значит салфетка сойдет, — кивает Ким. — Не переживай. Все хорошо будет. Постарайся ровно дышать. Чимин осторожно касается пальцами пятна и рассматривает небольшую лужу из-под кофе на полу. Он говорит: — Чонгук? — Ага. Крутой говорят. Пак неожиданно смеется, вспомнив пепельную прядь, так нелепо выбивающуюся из его копны волос, и ухмылку. — Даже слишком, ага, — он закатывает глаза и советует поторопиться на занятия. (Чимин возвращается к себе и быстро меняет на куртку; на занятия по анатомии он безбожно опаздывает, отец говорит, что пальто это просто как вишенка на торте, и Пак не знает, как перестать злиться хотя бы на себя) *** Во второй раз они сталкиваются где-то на улице. Это среда, чуть больше двух недель до Нового Года, все как обычно. Чимин прикуривает за углом дома, руки подрагивают и вообще блевать хочется. Темнота обступает его со всех сторон и топкое болото внутри слегка отступает. Ему дышится легче, а еще через сигарету и какое-то паническое удушье отступает. Окей, вяло думает Пак, завтра экзамен по истории, Тэхен просил забрать его рисунки от Сокджин-хена, и… — О. Чонгук смотрит на него без улыбки, но что-то такое веселое загорается в его глазах. — Привет, — продолжает он и отворачивается к стене. Чимин моргает и у него в голове блаженная пустота, ни одной мысли, сплошной вакуум. — У меня есть ровно три минуты, чтобы закончить эту херню, так что потом поинтересуешься, что и куда, — быстро говорит Чонгук. Он встряхивает баллончик с краской и высовывает кончик языка. Гравий под его кедами неприятно скрипит, когда Чон то и дело чуть отходит в сторону и щурится. У него на щеке след от краски, думает Чимин, иррационально сконцентрировавшись на этом. И Чонгук бесстыже красив сейчас, художник в Паке поднимает голову и разглядывает его с каким-то голодным возмущением. Его хочется рисовать. А они даже незнакомы вроде. В темноте Чон словно понемногу точно растушевывается темнотой, не сливаясь с ней, но словно меняясь. И Чимин убирает руки в карманы куртки, потому что холодно и отчего-то говорит: — Кеды? Зимой? — Ага. Бегать быстрее выходит. Чонгук говорит отрывистым шепотом, быстро, и чуть безумно улыбается. Ему весело. — Бегать? О чем ты… — Пак тянется к его плечу рукой и. — Вот он! (и до Чимина, конечно, доходит все в крайней точке, потому что, ну, позже некуда совсем; до него доходит, что Чон Чонгук, первокурсник с хореографии, крутой чувак, только что занимался вандализмом, а он сам просто наблюдал за ним и пиздец, пиздец, какой же это пиздец) — Блять, рано! — взвывает Чонгук, резко отбрасывая баллончик в сторону. В неярком свете уличных фонарей мелькает его пепельная прядь и лихорадочная улыбка, когда он хватает Чимина за руку и так беспардонно тащит по улице. — Бегом! — кричит он во все горло и серьезно бежит по улице с какой-то ненормальной скоростью. Они бегут и черт, за ними тоже бегут, с фонариками и какими-то криками, точно их сейчас спалят на каком-нибудь костре. Чонгук нелепо спотыкается обо что-то, взмахивая руками, и Чимин перехватывает его за локоть. Легкие горят от бега, адреналин так по нервам бьет, что когда Чон неожиданно смеется, во все горло, продолжая бежать, ловко заворачивая в проулки, Пак смеется вместе с ним. Ему так свободно. — Быстрее, быстрее! Они тут могут срезать! — Чонгук тащит его через какой-то подъезд, который оказывается сквозным, и они вылетают в очередной переулок. Кто-то сзади кричит, что «этот маленький нахал точно тут», и Чон закатывает глаза, точно сердится на них. — Вперед, — говорит он на выдохе, даже не говорит, а как-то подразумевает, и Чимин уже чувствует, что пора бежать. Они дышат так шумно, так громко бегут, подошва стучит по асфальту и снегу-грязи слишком громко, Паку кажется, что их вот-вот нагонят, и ему хочется кричать от чего-то распирающего в груди. — Все, — говорит Чонгук, когда они приваливаются спиной к стене. У него блестят глаза и губы ежесекундно разъезжаются в дурацкой улыбке, и Чимин смеется, сколько это позволяет ему чертов кислород и боже. Давно ему не было вот так. Ему изнуряюще тяжело дышать и говорить, но Чонгук смотрит и улыбается, и Пак прикрывает глаза, съезжая вниз, и шепчет: — Ты, блять, больной. Чон хохочет, его смех бьется дорогим стеклом о стены и совершенно не звучит одиноко. — Знаю я. Но это было круто. Он топчется на месте, восстанавливая дыхание, а после говорит: — Так, я побежал дальше, мне еще надо одну стену раскрасить, Югёму не выиграть, — и поправляет рюкзак. Он весь старый и разорванный, с пятнами краски повсюду, и черт, как этот парень только умудрился не выронить его, пока они протискивались в том переулке. — Увидимся, — Чонгук улыбается ему солнечно, и океан накрывает Пака с головой. — Ага, — бормочет он и машет рукой. Чон убегает куда-то дальше, и Чимин думает, что на самом-то деле даже не в курсе, где находится. Ему не страшно, а как-то даже смешно с этого, по-хорошему так смешно. Он набирает Тэхена и говорит: — Эй, Тэ. Привет. Заберешь меня из одного места? И: — Да не, я без понятия где я. *** Третий раз они встречаются ровно за день до Нового Года. Чимин не вылезает с работы, мало спит и совершенно забывает о Чонгуке. Он видит его, правда, пару раз в толпе, в наушниках и белой шапке, и Югём крутится рядом. И все как всегда, разве что приемы у психолога сдвинулись на вторник. И Чимину становится не до Чона. (не считая того факта, что они вообще не знакомы вообще-то) Это пятница, к концу вечера Пак больше вымотан, чем зол, он сидит на лестничной клетке собственного дома и в бешенстве курит, игнорируя тот факт, что вообще-то нельзя. Плевать. Тэхен просто феерический дебил, которому даже ключи от квартиры доверить нельзя. Зарядка на телефоне практически села, на часах уже половина двенадцатого, и черт возьми, почему все должно вечно кончаться вот так вот? Чимин докуривает четвертую сигарету, когда чей-то (не)знакомый голос орет на весь дом: — Да я вполне могу найти его квартиру! Все нормально! Пак прикрывает глаза, даже не вслушиваясь в то, как этот некий-первокурсник-любитель-граффити собирает собой все стены на первых двух этажах. Чимину откровенно херово, и это перманентное состояние. У него даже выписка от психолога есть, ура. Он глупо хихикает, по-идиотски давясь дымом, и ставит на этом дне проебано окончательно. — О, привет, — в голосе Чонгука дурацкая улыбка, на лице тоже. Пак поднимает на него глаза и просто серьезно на мгновение перестает дышать. У Чона разбиты и губы, и нос, и бровь рассечена? серьезно сейчас? И он весь какой-то всклоченный с высветленными волосами и неизменным рюкзаком на одном плече. — Ага. Давно не виделись, — Чимин двигается отчего-то в сторону, позволяя Чонгуку вполне себе сносно заползти за ступеньку и привалиться к стене. — Хорошо сидишь, — и серьезно, Чон не улыбается и не смеется, а глаз его Пак так и вообще не видит, но интонация такая ехидная, что Чимин слегка пихает его локтем и фыркает. Чонгук шипит и почему-то говорит: — Я не люблю Рождество. И Новый Год. — Понимаю, — Пак щелкает зажигалкой. Он практически не завтракал, поэтому от сигарет его уже тошнит, но в голове сплошная какая-то заброшенная пустота, что плакать хочется. Чон угукает и прикрывает глаза. Чимину интересно, к кому он тут такой красивый завалился, почему у него в канун праздника лицо разбито и почему он не любит этот самый праздник. Последнее даже в собственной голове звучит глупо, и они даже незнакомы. — Я как-то чуть собаку гирляндой не удушил, — через несколько секунд тишины сообщает Чонгук, и Пак второй раз за десять минут давится дымом. Традиция. — Спасибо, — говорит он, — очень полезная информация. Я без нее не жил раньше, — а после все-таки спрашивает: — Кто тебя так? Чонгук слегка дергается, не как от удара, но словно лед вокруг трещинами пошел, а под тобой не вода, а лава. — Причина, по которой я не люблю Новый Год, — он слегка двигается и распрямляется. И серьезно. Он чертовски красив. И все его черты такие мягкие, что Чимин клянется попросить попозировать его немного. Когда они познакомятся, конечно. (почему-то он думает об этом, как о чем-то ясном и произошедшем; забавно выходит) — Я шел к Югему. Он сказал, что если я не хочу быть с родителями, то могу побыть с ним, — бодро говорит Чонгук, и его голос звучит неожиданно хрипло. Чимин кивает и смотрит на сигарету. Он впервые за долгие месяцы вглядывается в себя и ему становится страшно. — Можешь побыть у меня, — говорит он тихо, — все равно Югём определенно не тут живет. Чонгук ворчит, что это нечестно, что он заебался ходить по всему этому огромному району, тут вообще невозможно ориентироваться. И звучит он прямо как ребенок, и Пак смеется. Кладет подбородок на колени и разглядывает Чонгука с его обиженным на весь мир взглядом. — Останешься? — интересуется он, и Чон уныло кивает. Тэхен привозит ключи через десять минут и смотрит на Чонгука во все глаза, словно тот что-то неестественное и не вписывающееся в жизни Чимина. Тот закатывает глаза и просит следить больше его ключи так не забирать. (Чонгук уходит так рано утром, что Пак думает, что у этого парня никакой благодарности и уважения; они все еще незнакомы, на дворе праздник, а Чимину повеситься хочется, какая красота) *** В четвертый раз они встречаются на вечеринке. Это последний день года, Тэхену очень весело, Юнги свалил куда-то через полчаса, но Чимин видел его чертовски сильно выделяющиеся волосы где-то в толпе, так что вряд ли он ушел дальше порога чьей-нибудь комнаты. Чимин выключил телефон, чтобы ненароком не испортить себе настроение, и ему правда становится проще. Ничего, думает он, все становится лучше, рано или поздно, но становится. А потом на него кто-то налетает. На черный свитер выливается добрая половина стаканчика с какой-то газировкой, Чимин смотрит на Чонгука, а тот чуть ли не падает, пока хватается за его плечи. — Привет, — он кивает. — Забавно, — Пак фыркает, — очень. Тэхен подлетает к ним через десять секунд, говорит что-то вроде наконец-то я тебя сегодня поймал, Хосок-хен тебя везде ищет, и Югём тоже. Чон стонет и болезненно морщится. Его лицо выглядит гораздо лучше, все оказывается не так страшно, как казалось вчера вечером на закуренной площадке. — Кстати, вы ведь еще незнакомы, да? — Тэ наливает себе в стаканчик еще немного непонятного пойла из бутылки, счастливый и слегка пьянее, чем хотелось бы наблюдать. — Хён, — медленно говорит Чонгук и хмурится. — Я ведь… — Это Пак Чимин, третий курс. Он круто рисует, но чуть не завалил анатомию в этом году, потому что покрасил волосы назло педагогу, — Тэхен глупо хихикает в свой стаканчик и Чимин советует ему свалить уже куда-нибудь. Чонгук смотрит на него большими глазами и Паку становится интересно, где в этом доме чертовы салфетки, потому что свитер начинает слегка липнуть к телу и черт. Что за традиция. — Надеюсь, здесь есть кофе, — бормочет Пак, — и нормальная свободная ванная. — Я облил твое пальто кофе, убегал с тобой от полиции, завалился к тебе домой, и выясняется, что ты мой хен. Чонгук ворчит и смотрит на него недоверчиво, а после и вообще поджимает губы и щурится. — Чимин, я серьезно не понимаю, как мы пришли к такому финалу. — Как мы пришли к такому финалу хен. — Ага. Два раза. Хен. Чимин. Чонгук открыто смеется, искренне так, заразительно, и комок внутри грудной клетки у Чимина рассасывается. Он осторожно улыбается. А Чон распрямляется и в его глазах мелькает что-то мягкое-мягкое, в это кутаться хочется донельзя. Он говорит Чимин. И не хён, неа. А потом: — Меня зовут Чон Чонгук. Привет.