Новогоднее чаепитие

Окно в комнате нараспашку, и Холод, пробравшийся внутрь, с любопытством разглядывает ловцы снов. Водит пальцем по узору паутинки, качает перья, выдыхает инеем на особо приглянувшиеся. — Цыц, — велит ему Йоль. — Не проказничай. Холод поспешно кивает и устраивается на диване, подтянув колени к груди. Йоль сидит на подоконнике, болтает ногами, высунутыми наружу, насвистывает какой-то простенький мотив. Как будто бы просто так сидит и болтает, как будто бы никого не ждёт, нет-нет, всего лишь наслаждается морозом, дышит искрящимся воздухом. — Закрыл бы окно, — просит Хозяйка, кутаясь в песочную кофту. Йоль мотает головой, даже не оборачиваясь. — Подожди, ещё нельзя. Ещё не все гости собрались. «И кого мы ждём?» — хочет спросить Хозяйка; но, озябнув и махнув рукой, уходит на кухню, чтобы в очередной раз поставить чайник. Гость опаздывает; она не любит, когда гости опаздывают, но у него, стало быть, есть на это все причины. Холод, свернувшись клубком, дремлет на диване. Йоль сидит на подоконнике и болтает ногами, вертит в руках кончик зелёного шарфа. Ему и самому ужасно не терпится, он ждать вообще не умеет: не приспособлено для этого внутреннее шило. Но поторопить гостя никак нельзя, его, строго говоря, на данный момент вообще не существует. Поэтому Йоль сидит, болтает ногами и ждёт. Ждёт, ждёт, ждёт... — а потом подскакивает и наполовину высовывается из окна. — Наконец-то! — Наконец-то, — эхом выдыхает гость, идущий по подоконникам и на ходу обретающий материальность. — Извини, задержался, не мог всё просто взять и оставить. Йоль шагает назад и спрыгивает в комнату, пропуская гостя внутрь. Вслед за гостем входит большое мохнатое существо; отряхивается, садится на пол и принимается чесать ухо. Звёзды с его чёрной шерсти рассыпаются по ковру. Холод падает на колени, торопливо собирает их, пока не растаяли, охлаждает своим дыханием. — Оставь себе, — качает головой гость, когда Холод на ладони протягивает ему звёзды. — У меня таких целая куча, хоть стены вместо обоев обклеивай. Холод рассовывает звёзды по бесконечным карманам куртки и штанов; и то, и другое — чистейшего цвета замёрзшей воды, и то, и другое сшила Хозяйка, когда Холод впервые обрёл материальность, впервые стал кем-то похожим на человека. Хозяйка шутит, что все оматериальневшиеся погодные явления и прочие нечеловеческие существа прямо-таки чуют, где её искать; шутит ворчливо, но по-доброму, потому что злиться она, кажется, не умеет, по крайней мере уж точно не на них. — Ну наконец-то, — шепчет стоящая на пороге комнаты Хозяйка, заправляя за уши пряди каштановых волос. — И Ночь с собой притащил? — Куда ж я без неё? — с улыбкой пожимает плечами гость. Хозяйка делает несколько бесшумных шагов и обнимает его, утыкаясь лицом в холодное серое пальто. Гость неловко стряхивает с чёрных волос иней и касается губами её лба. Йоль захлопывает окно и тянет Холода за рукав: пойдём на кухню, не будем мешать, нечего нам здесь делать, только смущаем людей и не-людей. — Что ж ты так редко приходишь, Город? — вздыхает Хозяйка. — Так получается, — тихо откликается Город. — Дела, дела, дела; особенно сейчас, когда вокруг, казалось бы, праздник, но забот от этого только прибавляется. А ты могла бы сама ко мне являться — во снах, например, ты ведь умеешь ходить в чужие сны. Хозяйка невольно оглядывается на развешанные по стенам ловцы. — Уметь-то умею, но для начала нужен ловец, и не простой, а с чем-то твоим. С вещью, которая тебе принадлежит, или с подарком, который ты мне вручишь. Город, усмехнувшись, запускает руку в карман и вытаскивает горсть переливающихся бусин. — Из северного сияния, — поясняет он. — Сгодится как подарок — или как вещь, которая мне принадлежит? Ведь северное сияние — очень даже «моё». Хозяйка подставляет ладони, и бусины ссыпаются в них сверкающим дождём — или, может, снегом, искрящимся на морозе. — Прекрасно, — улыбается она. — Я сплету ловец и приду сразу, как смогу. Только не потеряй меня, не упусти из виду. — Не упущу, — обещает Город и крепко прижимает её к себе, собираясь не упускать прямо с этого момента. — А теперь пойдём на кухню. Кажется, там только что вскипел чайник. По кухонному подоконнику скачут хвостатые чудеса, совсем маленькие, даже крылья расправлять не умеют. Хозяйка берёт одного из них — да что там берёт, он сам в руки прыгает, — опускается на табуретку, устраивает чудо на своих коленях и почёсывает разноцветный мех. Город, опустившись на корточки, развязывает поводок из северного сияния, и Вечная Ночь радостно бросается к приготовленной для неё миске с молоком. Такая большая, казалось бы, должна создавать вокруг себя шум и хаос. Но весь её хаос — разлетающиеся в стороны звёзды, которые тают быстрее, чем успевают коснуться чьей-либо ладони — кроме, конечно, ладоней Холода. Да и не большая она вовсе, просто ужасно пушистая и неугомонная. Возрасту — всего лишь месяц, что с неё возьмёшь? Наевшись молока, Ночь снова чешется, разбрасывая по полу звёзды, и подбегает к небольшой кушетке, на которой сидят двое, держась за руки: один — джинсово-синий, другой — зелёно-красный. — А это кто? — шёпотом интересуется Хозяйка у Йоля. — Я их не помню, я их никогда не видела. — Не обращай внимания, — советует Йоль. — Они общения не требуют, они вполне... самодостаточная система, замкнутая друг на друга. «Зачем они тогда пришли? — хмыкает Хозяйка — Сидели бы дома, все такие... замкнутые». Но молчит: кто она такая, чтобы отказывать в гостеприимстве тем, кто этого хочет? Джинсово-синий треплет Ночь по загривку, выуживает из её шерсти звезду и протягивает на ладони зелёно-красному. Звезда не тает, точно его руки настолько же ледяные, как руки Холода. Хозяйка даже прищуривается, гадая, точно ли джинсово-синий — человек, а не что-нибудь нечеловеческое, спрятавшееся под этим обликом. Джинсово-синего окутывает полупрозрачный образ с чешуёй, хвостом и острыми зубами. Всё-таки не человек — но ледяные ладони этим не объясняются. Зелёно-красный быстро шевелит чёрно-белыми пальцами. Хозяйка, никогда не знавшая язык жестов, почему-то понимает каждое слово — и поспешно отворачивается, чтобы не подслушивать чужие тайны. Вечная Ночь запрыгивает на колени к Городу, лижет его в нос и сворачивается большим пушистым клубком. Город поправляет воротник пальто и оглядывается, точно бы кого-то ища; натыкается взглядом на зеркало, улыбается уголками губ. Кроме Города, никто не видит того, кто сидит в зеркале, того, кто не любит общество и чужое внимание — но всё-таки хочет побывать на чаепитии. Город подмигивает ему, и тот, кто сидит в зеркале, молча салютует кружкой с чаем. Йоль встречается глазами с Городом и хитро улыбается, ероша свои рыжие волосы: он тоже заметил сидящего в зеркале; ужасно похожего на Города, как отражение, как тень, как иная сторона — нет, не тёмная, просто другого цвета, из другого мира. Город подносит палец к губам, и Йоль согласно кивает: сейчас не то время, чтобы выдавать чужие тайны. Сейчас — время волшебства, чудес и... — Хотите, расскажу сказку? — предлагает Йоль. Конечно, никто не отказывается: неужели хоть один не-здравомыслящий человек способен отказаться от сказки? Йоль забирается на подоконник, закидывает на плечо вечно болтающийся под ногами конец зелёного шарфа и начинает шептать — но так, чтобы слышали все: и те, кто сидит на кушетке, и тот, кто обитает по ту сторону зеркала, и, конечно, каждый, кто очень хотел, но не смог прийти. Иначе что это за сказка, если ей нельзя поделиться с другими? В кружках дымится апельсиновый чай, а печенье, разложенное по всему столу, кажется, никогда не закончится. Новый год тихо-тихо, на цыпочках, входит в дом — и садится на краешек свободной табуретки, чтобы послушать. Йоль, почёсывая переносицу, украдкой подмигивает ему — и Новый год, потирая цветастой варежкой замёрзший нос, подмигивает в ответ. Два хороших человека всегда могут договориться; а два не-человека — тем более. О чём договориться? А о чём, как вы думаете, можно договариваться с бесконечно рыжим и бесконечно удачливым Йолем?..