странные прически

      Еще сильней сжимаю твой подбородок, пока щетина под кончиками пальцев забавно колется, хотя не должна — настолько сильно я его сжал. Казалось, у тебя больше не оставалось сил, чтобы лишний раз сказать что-то язвительное в ответ. Виднелись маленькие и чуть блестящие капли слез, появление которых однозначно удивило. Кровь медленно стекала из зияющих ссадин, пока фингал под твоим глазом приобретал слегка синеватый оттенок цвета твоей же толстовки. Даже синяки под бездной твоих пустых глазниц не скрыли бы его.       И мне это нравилось. Мне нравилось, как именно он стонет от именно моих же ударов, после приятно ломящие разбитый кулак. Его нахмуренное лицо, готовое уже практически на все, лишь бы я прекратил эту пытку. Его попытки продолжать выглядеть непоколебимо оканчивались жалким провалом, но… …Это возбуждало меня?..       Ведь обычно было так мерзко, но в то же время забавно наблюдать за уже безнадежными и такими напуганными, избитыми до полусмерти, телами. Все, что я испытывал в таком случае — жалость и небольшая капля удовлетворения собственного искушенного вкуса садиста. Но ведь такое я позволял себе редко, верно? Верно ведь?       Я представлял всю ту боль, что он чувствует сейчас. То, как болел его живот от резкого удара, оглушившего его. Ломит так, что больно темнеет в глазах, а осознание, что это правда случается с тобой приходит не сразу. Запоминающийся глубоко в памяти удар чуть ниже глаза, кажется, тогда я целился прямо в скулу. Как только она медленно проходит, то она с новой силой заставляет тебя нервно шикнуть и проглотить тошнотворную на вкус кровь из разбитой нижней губы. Ссадина, оставшаяся от моих яростных ударов его головы о стену. И все это, как ни странно, превращалось в симфонию боли и его попыток сдержаться и дать хоть какой-то отпор. На душе было приятно, может, даже удовлетворительно. Чувство мести давно навязчиво беспокоило, пробуждая во мне всю большую нервозность по отношению к этому чертовому иеговисту.       И вот. Его еле заметный шепот, от которого бегут мурашки по всей коже. Он тяжело дышал, слегка приоткрыв рот. Он сказал это на выдохе, что последние слова казались чуть тише, чем все. Видно, ему уже было трудно издавать какой-либо звук, даже жалкое кряхтение в ответ на удары. Он будто бы проглатывал каждый удар, как я проглатывал обезболивающее от мучительной мигрени, нараставшей с каждым днем.       — Повтори еще раз, — я приложил ладонь к его правой щеке, по которой бежали маленькие капли крови, смешанные со слезами. Проведя большим пальцем вдоль струйки, оборвал ее, немного приподняв уголки губ. — Повтори то, что ты сейчас сказал.       Мой тихий голос резко раздавался в полумраке комнаты. Том едва заметно приподнял голову. Я уверен, если бы он имел глаза, сейчас бы он слегка приподнял их на меня. Он бы приподнял их, пока я старался бы разглядеть в них зрачки, скрытые за радужкой глаз — настолько они сузились. Свет фонарей за окном проникал сквозь прозрачные занавески окон, что всегда были задернуты в его комнате, когда ты в ней появлялся — о, а это бывает совсем редко. Тени фар, проезжающих мимо машин, неторопливо бежали по потолку комнаты, едва ли задевая пальцы его рук, связанные ремнем штанов, перед тем, как совсем исчезнуть из комнаты.       — И ты закончишь? — он с безнадежной усмешкой в голосе посмотрел мне в глаза. Его голос охрип от долгого молчания, а слова прозвучали даже сдавленно.       — Ха-ха, ну что ты… — смеялся я ему в ответ, обняв его за талию и уткнувшись в плечо. — Конечно же нет…       На самом деле тело его было теплым, может, даже слишком. Оно будто бы горело. Знаете, когда дети плачут и невольно начинает казаться при прикосновении, что их лица пылают. Его тело примерно так же грело. Тепло было приятным, даже обжигающим, согревающим давно холодные руки. Оно постепенно убаюкивало и успокаивало.       Взяв его лицо, я посмотрел в его глаза. Они правда были такими бездонными, что я, кажется, правда начинал думать, что они по-настоящему пустые. А может у него и правда нет глазных яблок, я ведь никогда не проверял…       Я медленно приближался к твоему лицу, пока ты смотрел на меня. Твой взгляд был таким расслабленным и уже безразличным в какой-то мере. Не будь того, что произошло сейчас, я бы поверил, что ты действительно спокоен.       Поцелуй был долгим, но и никто особой инициативы из нас не собирался проявлять. Скучный и невинный, как будто то был первый поцелуй у каждого из нас. Он был таким же хрупким, как и вся та тишина, сложившаяся вокруг. Немного даже беспокоящая, но в основном приятная. Его губы были слегка солоноватыми и с резким, перебивающим абсолютно все, привкусом железа. Такой мерзкий и ненавистный привкус, от которого хотелось плеваться.       Мы медленно сползали вниз по стене, к которой был несколько минут назад прижат Том. Я чувствовал, что сил держаться на ногах у того совсем нет, как и у меня. Ноги стали совсем ватными, а ярость и сопротивление Томаса давным-давно угасли, как и мое желание мести. Казалось, он действительно отчаялся и сломался под моим давлением, готовым, казалось бы, уже ко всему, что взбредет в голову этого ненормального мудака, то есть меня, напротив.       Чувства к нему были явно смешанными. Я бы был уверен, что он подтвердил это, будь он после не подвергнут пушке, стирающей его память.       Но как же я его, блядь, ненавидел. За его тупые придирки, за его вечно чем-то недовольное лицо, за одно его появление в этом доме. За его существование, что меня вымораживало еще больше. Руки тянулись к его мерзкой шее, большие пальцы кистей мечтали о его выдавленных глазницах, глаза о изуродованном теле, а уши о криках боли и отчаяния. Меня раздражал весь он, что я, наверное, даже ненавидел себя за то, что ненавижу его, ведь так сильно акцентирую из-за того внимание на таком куске говна, как он. Будь ведь моя воля, то расчленил бы прямо тут. Побои на наших телах стали же неким знаком, что все идет так, как должно идти, так что меня это не шибко колышет.       Из любви же я не чувствовал к нему ничего, что приписывалось к нормальному, призрачному и далекому понятию слова «любовь». В глубине я просто знал, что есть теплящие чувства к нему, но были ли они достаточными для такого громкого слова? «Любовь» ведь и так уже была испорчена давным-давно тем же, кто и придумал ее, восхваляя, а может даже ненавидя, в той или иной мере. Не хотелось пятнать что-то еще своим странным представлением о мире и самом себе. Может ведь быть, что это было обычным влечением, которое мог испытать любой человек.       А может, что это была зависимость от симбиоза ненависти и симпатии. Как наркотик по отношению к человеку — унизив однажды, ты уже не можешь остановиться. И ведь становится так до одури приятно на душе, злорадно. Тепло, что это мясо сейчас в таком неспособном состоянии перед мной, в котором никогда бы не предстал даже перед самым доверенным ему человеку из личного чувства гордости. И те неожиданные нападки влюбленности: он был по-настоящему красив для меня, будучи таким немощным и слабым. Ревность, когда тот внезапно заявлял с радостью Мэтту и Эдду, что его личная жизнь налаживается. Я ничего не знал о чувствах русоволосого, тем не менее… тем не менее я понимал, что я, наверное, уже с трудом остановлюсь. Я неожиданно почувствовал на спине приятное тепло руки парня. Забавно.