Ни к рациональности, ни к нравственности счастье не имеет никакого отношения. Оно есть нечто по сути своей магическое, принадлежащее ранней, юношеской ступени человечества. Герман Гессе. Игра в бисер
Жан-Жаку было свойственно совершать необдуманные поступки. На льду, в жизни — не важно, где и как, главное то, что он мог что-нибудь утворить, и не всегда это несло хорошие последствия. Но Лерой просто забывал про это, не уделяя этому должное внимание. В конце концов, короли не ошибаются, они творят историю. Но первого декабря Жан-Жак впервые подумал о том, что он ошибся. И этому не было оправдания — ни то, что он выпил, ни то, что тогда он почти не соображал. Он совершил ошибку. И это не просто какая-то мелочь или пустяк — нет. Это была ошибка, повлекшая за собой огромные последствия. Это выходила за рамки понимания, за рамки всего, мать вашу! Но теперь это, конечно, не важно. Важно лишь то, что сейчас он был в своей квартире не один, как это было обычно. И нет, он не переспал с какой-нибудь крутой девушкой, с которой лучше не спать. И с замужней он не переспал. И с мужиком он тоже не спал. Он вообще не трахался. В Канаде не так распространенны приюты и гибриды, как, например, в США. И он вообще не знал, что в его городе есть приют. Он вообще не знал, что когда-нибудь увидит гибрида. Но вот, он видит его прямо перед собой. У него озлобленные взгляд, все руки и губы в кровоподтёках и худое-худое тело. Такое хрупкое, изящное, кажется, что стоит едва ли сильнее сжать руку около его запястья, чтобы оно сломалось. А ещё у него прекрасные золотистые волосы и невероятного цвета глаза. Вернее, глаз — другой скрыт под длинной чёлкой. У него прекрасная, бледная кожа и кошачьи ушки — под цвет его волос. Он такой… красивый. Хотя, стоп — а это он? Жан-Жак хмурится — а с чего он взял, что это мальчик? Нет, это девушка! Только у девушки может быть такая кожа, такие прекрасные волосы и такая изящная, совсем хрупкая фигура. Где-то с минуту они молчали — Лерой внимательно рассматривал его, а гибрид, в свою очередь, лишь сидел, зло смотрел и шугался от каждого лёгкого движения Жан-Жака. Лерой сначала удивился, а потом понял, что, видимо, в приюте их явно не по голове гладят — может, избивали, может ещё чего похуже. — Как тебя зовут, юная леди? — Лерой начал разговор первый, заметив, как гибрид вновь дёрнулся, испуганно глянув на него. Пожалуй, ответ заставил дёрнуться уже Жан-Жака. Эта милая девушка сказала: — Юра. Милая девушка оказалась вовсе не девушкой. Лерой устало выдохнул — он купил себе мальчишку. Хотя, насколько он знал, между гибридами особо нет разницы. Конечно, если они смешаны со всякими маленькими животными, типа котов. А ещё у них есть течка. И от этой мысли Лерой напряжённо сглотнул — вот ради чего их покупают. Течка. Трахай днями напролёт, не спрашивая разрешения. На секунду он ощутил какую-то мимолётную жалость — вот этих созданий, совсем маленьких и беззащитных, могут насиловать и избивать. — Сколько тебе лет? — Жан-Жак искренне не знает, что с ним можно делать. А ведь на нём теперь груз ответственностью. — Юра не знает. Жан-Жаку трудно скрыть своё удивление. И он не знает, чему удивился больше: тому, что мальчишка говорит о себе в третьем лице или тому, что он не знает своего возраста? Жан-Жак устало выдохнул, беря со стола документы, которые ему, видимо, вчера и вручили. Чёрт, да он же пьяный был! Неужели даже не смотря на это, ему продали гибрида? И не попросили ни медицинской справки, ни справки о психическом здоровье? Неужели этого вообще не просят? По спине прошёл холодок, когда он осознал, что их могут покупать психи — могу насиловать, тушить окурки, избивать, отрезать конечности. Могут покупать больные каким-либо заболеванием. Получается, жизни гибридов совсем не ценятся? Он снова краем глаза глянул на худую фигуру — и вот это вот можно осознанно бить? Вот это вот можно насиловать? Всё так просто? Ни жалости, ни сострадания? Ничего человеческого? У Лероя сердце от жалости будто сжалось — он вообще не принимал насилие ни в каком виде, а тут, оказывается, насилие буквально продают. Законная анархия. Законная работорговля. Мир сходит с ума — по-другому это не назвать. А вот в документах, к слову, всё прописали — и психическое состояние, и физическое. И пол, и какой вид гибрида, и возра… Лерой присвистнул, прочитав дату рождения. Ему продали ребёнка. Вот так просто. Ребёнка! Он даже несовершеннолетний! В документах была даже графа половых связей — и, как ни странно, была она совершенно пустой. Удивительно! И течки ещё не было. Совсем невинный. Совсем ребёнок. Чем больше Лерой читал — тем больше удивлялся. Всё интересней и интересней. Он, выдохнув, отложил папку, снова смотря на Юру. Так, он позволил себе купить гибрида — значит, может позволить себе его обеспечить. — У тебя ничего не болит? — Лерой придвинулся ближе, аккуратно беря за руку, рассматривая синяки и гематомы. Юра опять вздрогнул, но руки не вырвал. — Только честно, лучше сразу всё подлечить, у тебя где-нибудь ещё есть синяки? Юра, кажется, просто опешил — он таким диким взглядом смотрел на Лероя, что тому показалось, что он сделал что-то совсем противоестественное. Он сиплым голосом ответил лишь через несколько секунд: — Спина. — Повернись тогда, — он улыбнулся, добавив: — не надо меня бояться, я не сделаю тебе больно, так что просто расслабься. А взгляд у мальчишки совсем испуганно-бешенный, руки дрожат и кажется он таким напряжённым, испуганным, что Лерой хочет обнять и успокоить. — Вы специально хорошим притворяетесь, да? — то ли шипит, то ли рычит котёнок, скалясь и сжимаясь в плечах. — О, нет, я сам по себе такой хороший, — он усмехнулся и коснулся рукой худого плеча, поглаживая. — Кому-нибудь другому это расскажите, люди априори хорошими быть не могут, вы все — на… — А ты видел людей вне приюта? — голос Лероя внезапно стал каким-то серьёзным, заставив Юру резко замолчать. Он растерянно посмотрел на Лероя, отшатнувшись. Юра покачал головой, но тут же сказал: — Но вы один из них, раз купили. — Ты мыслишь слишком пессимистично, — Лерой покачал головой и коснулся рукой светлых волос, пропуская пряди через пальцы. — Я — твоё божье благословление, твой спаситель и принц. Юра замирает. Едва ли не дышит. И краснеет. И это кажется Жан-Жаку таким милым, что он, невольно улыбаясь, гладит за ушком, заставляя мальчишку расслабиться. Он смущенно опустил взгляд, хмурясь. Жан-Жак удовлетворенно кивнул, а после, аккуратно взяв за плечи, помог перевернуться. На спине, в принципе, были те же синяки, но, как понял Лерой, — ничего страшного. — Ты знаешь, как пользоваться ванной? — заметив слабый кивок, добавил: — на втором этаже первая дверь слева. Помойся, и возьми халат — он там же и висит, понял? Если чего-нибудь потом захочешь — скажешь. Юра вновь кивнул и, чуть помявшись, встал с кресла, оглядываясь в поиске лестницы. Когда тот поднялся, и Лерой услышал хлопок двери, то он смог выдохнуть. Несмотря на запуганность — гибрид оказался с характером. И глаза у него взрослые-взрослые. Лерой откинулся на диван. На Жане теперь гибрид. Полноценный человек, который ест и у которого может заболеть живот. У которого есть чувства и свои желания. С которым он должен делить дом. Жан-Жак не знал, как у них сложатся отношения. Он вообще не представлял, что когда-нибудь в его доме будет гибрид. И что он с ним вообще должен делать? Он же не может просто взять и уйти на целый день, оставив его смиренно сидеть на кресле и ждать его прихода? А что делать на время соревнований? С собой его брать? «Здравствуйте, это я и вот мой гибрид, вы можете за ним последить? Я сейчас программу откатаю и заберу его». Хотя, быть может, это не так уж плохо? Многие знают, что Лерой часто занимается благотворительностью, быть может, то, что он взял гибрида — показатель его доброты и ответственности? Жан-Жак не знал. Но он знал, что точно покажет этому Юре, что мир — не так плох, как кажется. Он прикрыл глаза. Он устал. Вчера всю ночь веселился. Поспал всего часа два, а на утро получил такую мигрень. Вообще-то, сегодня он планировал потренироваться, но, видимо, весь день уйдёт на то, чтобы показать этому мальчишке интернет и как этим пользоваться. И как микроволновой. Ему предстоит много забот. Веки казались тяжелыми, и он закрыл глаза окончательно, решив подремать пару минут. Но в итоге он просто-напросто заснул прямо на диване.***
Жан-Жак проснулся где-то под вечер. Сначала он полежал пару секунд, не открывая глаз, подмечая то, что отлежал спину, а после, вспомнив про гибрида, резко дёрнулся. Юра сидел напротив него в халате, Лерой растеряно глянул на время. Осознав, что Юра просто вот так вот сидел около двух часов, ему стало стыдно. — Вы сказали, что я могу попросить что-нибудь, если захочу. — Да, конечно, — сонным голос сказал Лерой, тря глаза. — Юра хочет есть. Жан-Жак нахмурился, пытаясь сконцентрироваться — тело и разум ещё не отошло ото сна, и соображал он смутно. Прикинув, что на готовку уйдёт как минимум час, а есть он и сам невероятно хочет, то лучше будет что-нибудь заказать. — Ты что-то определённое хочешь? Юра отрицательно покачал головой, и Лерой, взяв телефон, позвонил в свой излюбленный ресторан, сказав что-что вроде: «Здравствуйте, как обычно, но две порции, спасибо». Лерой вновь оглядел гибрида (он подметил, что внешность у него приятная, видимо, вкус у него всегда хороший, даже когда он пьяный), замечая на шее ещё и ошейник. — Вы там все в ошейниках ходите? — он чуть подался вперёд, касаясь кожи ошейника. — Только когда нас покупают. — И зачем это? — Жан-Жак заметил небольшую бирку с адресом его дома и его именем. — Если гибрид на улице без ошейника — его можно забрать себе, избить и, в принципе, сделать всё, что хочешь. Если ты в этом ошейнике, тебя не имеют права трогать, потому что ты уже чья-то собственность. — Не говори о себе, как о вещи, — Жан-Жак поморщился. — А кто, по вашему мнению, Юра? — Такой же человек, как и я. У тебя есть своё мнение, ты можешь делать то, что тебе хоч… — Легко говорить, когда у тебя есть права и свобода. У Юры их нет. Не надо строить из себя хорошего, — он поморщился. — А и не строю, чтобы быть хорошим королем — ты должен хорошо относиться ко всем. — Королем? — Юра приподнял. — Мне называть вас так? Не хозяином? — Хо… Что?! Ты что, с ума сошёл, какой я тебе хозяин?! — Вы мой хозяин. Мы обязаны ко всем так обращаться в приюте, и теперь Юра должен так называть Вас. — Не надо меня Хозяином называть! Если за свою жизнь Жан-Жак когда-нибудь и чувствовал себя неловко, то именно сейчас. Ему нравилось зваться «Королём», но «Хозяин» — это другое. Это отдаётся какой-то странной властью, будто ты — именно хозяин вещи. А Юра ведь не вещь. Юра — это… что-то невероятное. Юра лишь пожал плечами. Видимо, это у него такая же привычка, как и говорить о себе в третьем лице.***
Жан-Жак, чем больше узнавал Юру, тем больше осознавал, что его поступок — вовсе не «плохо». Это чёткое «хорошо», как для него, так и для Юры. В большинстве своём, Юра хоть и был грубым, злым, недовольным — мог зашипеть, сжимался в плечах, когда Лерой подходил слишком близко. Он был резким, да. Но это не отменяло того, что он был запуганным, таким беззащитным и, казалось, совсем слабым. Юра в любом случае был благодарен за человеческое отношение — он мог улыбнуться, мог сказать «спасибо», мог разрешить себя погладить. А ещё он был… котом. Умел мурлыкать, пакет молока в день — это минимум. Не смотря на то, что сторонился контактов, он всё равно любил, когда его гладят, а если увлёчется, сам может поддаваться на поглаживания. А ещё у него была действительно кошачья гибкость и грация — именно природная, не заученная телом, не отточенная у профессионалов, а именно такая: естественная, натуральная, манящая. Он казался таким сексуальным, возбуждающим, что у Жан-Жака руки так и тянулись провести по спине, обнять, прижать к себе и целовать долго-долго. Особенно голову ему срывало при каждом этом «Хозяин». А ещё Юра часто пытался сделать что-нибудь, чтобы отблагодарить. Но, как правило, все его попытки были просто провальными. Как-то раз Жан-Жак, придя с тренировки, будучи ужасно уставшим, не выспавшимся, просто был бы не против отдохнуть. Но зайдя в дом, первое, что он почувствовал — запах гари. И первое, что ему пришло на ум — мог случиться пожар. А вдруг с Юрой что?! Он тогда рванул на кухню прямо в одежде. Но никакого пожара, конечно же, не было, а на кухне, в лёгком дыму, стоял Юра. — Тьфу ты! — Жан-Жак привалился плечом к стене, выдохнув. А Юра выглядел будто напуганным. И плечи у него дрожали. Он опустил голову, сказав: — Юра хотел приготовить что-нибудь для хозяина, но… — Но повар из тебя не очень, — Жан-Жак совсем беззлобно усмехнулся, разглядывая кухню на целостность предметов. — С чего у тебя такой порыв к готовке свершился? — Юра хотел отблагодарить. — О, знаешь, как ты можешь меня отблагодарить? — заметив, что Юра поднял голову, замахав хвостом, продолжил: — Обними меня. Сам. Юра, кажется, опешил, так и замерев. Хвост замер, а уши едва прижались к голове. — Ну же, иди ко мне, котёнок, — Жан-Жак улыбнулся, но Юра остался стоять на месте. — Тебя это смущает? — Юра не привык к тесным контактам, они пугают Юру. — Мне так нравится твоя недоступность, я таких впервые вижу, — Лерой внезапно усмехнулся и, подойдя ближе, фактически вжав гибрида в стол и, чуть наклонившись, сказал: — Не бойся меня, котёнок, я хочу показать тебе, что чужие руки могут доставлять удовольствие. Юра вжался в тумбу, плотно прижав уши к волосам, и невольно зашипел. — Значит, я не получу тёплых объятий как благодарность? Гибрид отрицательно покачал головой, нахмурившись. Лерой лишь разочарованно выдохнул и, погладив за ухом, развернулся, идя обратно в прихожую. А Юра стоял на кухне, чувствовал, как горят щеки и как неестественно быстро бьётся сердце. Он всё же признавал, что Жан-Жак — он… красивый. Даже сексуальный. Даже то, из-за чего у Юры подкашиваются ноги. Юра промаялся весь остальной вечер, он не мог точно сказать, что боится Лероя. Он давно понял, что тот ничего насильного с ним не сделает. Тогда он решился на совсем, как он думал, отчаянный поступок. Тогда, вечером, он, подойдя к Лерою, сам обнял его. Боязливо, неловко, но обнял. Жан-Жак тогда застыл, непонимающе смотря на Юру. А после, улыбнувшись, в ответ обнял за худые плечи, прижав к себе тесно-тесно. Тот лишь вздрогнул, уткнулся в крепкую грудь, пряча красные щёки.***
На улице была зима — холодно, окна замерзали, и на улице стоял гололёд. Юра стоял у окна, стуча пальцем по кружке кофе. — Что-то ты рано проснулся, — за спиной послышался заспанный голос, и Юра обернулся, разглядывая едва проснувшегося мужчину, а тот, не стеснявшись, вышел, в одних боксёрах, и Юра как-то совсем мимолётно подметил, что тело у него красивое. — Юре плохо спалось, — он пожал плечами и, взяв чашку, немного глотнул. Лерой кивнул и полез в ящик за туркой — кофе он предпочитал именно такой. Юра краем глаза смотрел на него, подмечая сильные руки, широкую спину, линию пресса. Но ноги у него, всё же, были более накаченные. Юра рассматривает действительно красивое тело. И задница у него крутая. Ловя себя на такой мысли, Юра резко отворачивается и краснеет, сильнее сжимая в руках чашку. Юра хмурится, Юра кусает губу. Юра думает, что Жан-Жак реально горячий. По-другому это просто не назвать. Плисецкий смотрит в окно, пытаясь отвлечься от таких мыслей. На улице людей мало, но те, кто есть, идут очень осторожно. А кто-то всё-таки падает. — Хозяин. — Да? — А вы, правда, на коньках катаетесь? По льду. — Ну не по асфальту же, — он усмехается. — А так да, катаюсь. Причём вполне успешно. Думаешь, я бы себя считал королём на пустом месте? А, ты к слову, откуда знаешь? Я тебе вроде не говорил. — Юра видел в вашей спальне награды. И вас показывали по телевизору. И… это было красиво. — О, рад слышать, — он улыбнулся, а потом, повернувшись к нему, оперившись бедром о тумбу, сказал: — А ты хочешь попробовать? — Юра не знает, — он как-то совсем смущенно посмотрел в ответ. — И Юра не любит, когда много людей. — О, это не проблема. У меня есть ключи от катка, можем сходить после закрытия. — Правда? — кажется, он немного оживился и даже улыбнулся. — Конечно. — Юра был бы рад, — он отвернулся, прикрыв лицо ладонью, скрывая улыбку. Юра не знает, как так вышло, что именно ему так повезло. Что его не насилуют, не принуждают к сексу, не издеваются. К нему относятся так хорошо, что Юре почему-то каждый раз становится как-то тепло, когда рядом Жан-Жак. Пусть тот бывает слишком в себе уверен, но то, что он делает для Юры — бесценно. Пускай Плисецкий никогда не скажет этого в слух, но он очень дорожит Лероем. Юра не так часто выходил на улицу, но он каждый раз старался прикрыть уши. Меньше всего он хотел, чтобы на него смотрели. Но почему-то он хотел, чтобы Жан-Жак смотрел на него. Постоянно. Всегда. Чтобы думал о нём. Чтобы хотел его. На каток Жан-Жак завозит его на своей машине и уши прикрывать не приходится. Лерой говорит о своей карьере: о своём успехе, о том, что всегда хотел быть успешным, что хотел быть на слуху, что хотел быть Королем. Ему просто постоянно не хватает этого: чужого внимания, признания. Ему не хватает эмоций: чужих, обращенных к нему. И Юра подмечал, что в чём-то они схожи. Потому что Юра хочет получить его признание, его внимание, его эмоции. Всего его. И он искренне не знает, чем это всё может быть вызвано. — Какой у тебя размер ноги? Тридцать шестой, да? Или тридцать пятый? — Вы мне покупали тридцать шестой. — Хорошо, — Жан-Жак кивнул и достал с полки коньки. — Давай, помогу надеть, сядь на скамью. Юра неловко кивнул, сев, и скинув с себя капюшон, открывая кошачьи уши. И у Жан-Жака явно какая-то нездоровая мания к этим ушам: стоит только Юре снять капюшон или случайно дёрнуть ухом, как тут же он видел, как Жан-Жак умилился, и он обязательно гладил за кошачьим ушком. Не то чтобы Юре это не нравилось, просто напрягало. И вот, в очередной раз, заметив кошачьи ушки, тот улыбнулся и снова погладил. Плисецкий вздрогнул, когда Лерой встал перед ним на одно колено, стаскивая с его ноги ботинок. Сердце, такое чувство, подскочило к горлу, щеки вновь покраснели, а руки мелко задрожали. Кажется, он слышит ритм своего сердца — причём слишком громкий, слишком быстрый, чтобы он хотя бы смог сосчитать примерное количество ударов. Жан-Жак стоял перед ним и одевал на него коньки. Внезапно Юра почувствовал себя так странно — будто захотелось резко встать и пробежать километр-другой. Будто на радостях. — Не жмёт? — Лерой вскинул голову вверх, посмотрев в глаза. — Нет, спасибо, — он покачал головой. — Тогда отлично, — он встал, отряхнул колено и подал руку, сказав: — на них трудно стоять в первый раз, так что держись меня крепче. Юра лишь кивнул и подал руку, Лерой потянул на себя и тот попытался встать, но практически сразу же упал. — Ну, вот, про это я и говорил, — Лерой почему-то засмеялся, подхватив под руки. Юра ощутил какую-то странную тяжесть в груди, когда оказался прижат к чужой груди. — Простите, леди, мне мою наглость, но я вынужден сделать так, — Жан-Жак подхватил на руки Юру, а тот, совсем опешив, поспешил уткнуться лицом в чужое плечо — лицо раскраснелось уже всё. Плисецкий старался даже не двигаться и не дышать, пока Лерой нёс его в сторону катка. От Жан-Жака пахло каким-то деревом и одеколоном. А ещё непривычным теплом и чем-то ещё таким горьковатым — Юра ни разу не ощущал такого запаха. Но теперь, утыкаясь носом в теплую шею, он ощущал этот запах отчетливо. И он был таким приятным, успокаивающем. — А теперь, осторожно, — Лерой помог тому встать на ноги. Юра огляделся — он даже не заметил, как Жан-Жак принёс его сюда, и холод он ощутил только через несколько секунд. Он вцепился в сильную руку, пытаясь стоять на ногах, которые его просто не держал — то ли от того, что он бы на коньках, то ли от тех странных чувств, что до сих пор не унимались в нём. — Вы можете показать, как вы катаетесь, хозяин? — Юра вскинул голову, а у Жан-Жака внутри всё сжалось, выкрутилось и снова встало на свои места — от этого взгляда, от этого голоса, от этой фразы дышать становилось сложно. Будто в лёгких что-то вставало, мешая вдыхать. — Нет вопросов, — он кивнул. — Ты постоишь или сядешь? Юра уверенно отпрянул от Лероя, демонстрируя, что вот стоять он очень даже может. Хотя, как только тот кивнул и пошёл в сторону льда, тот сразу же оперся о перегородку. Кто же знал, что это будет так сложно? Плисецкий внимательно следил за Лероем, а когда тот начал, и вовсе дыхание затаил. Он выглядел так… естественно, лёгко, будто под ним — не скользкий лёд, а земля. И он казался таким уверенным, даже немного не таким, как обычно. Что-то было ещё — такое чарующее, завораживающее. Что-то такое, от чего и от того не особо держащие его ноги, подкашиваются сильнее. Это была какая-то гибкость, сексуальность. Это было… притяжением. Он располагал к себе. Он притягивал к себе. Он и впрямь казался Королём — властным, уверенным, сильным. Юра напряжённо сглатывает, следя за такими прыжками, которые он бы даже без коньков и на земле не выполнил. Лерой завораживал. И этот взгляд, эти движение, он сам — это что-то сверх понимания Юры. Когда Жан-Жак закончил, у Юры дыхание перехватило и тело внезапно окаменело. Это было так невероятно красиво — намного лучше, чем в телевизоре. У Юры такое восхищение в глазах, что Лерой всё понимает без слов, он подъезжает к ограде и спрашивает: — И как тебе? — Это… это было круто, — он еле вырывает из своего горла хоть какие-то слова. Лерой будто победно усмехается — любое признание для него едва ли не наивысшее удовольствие. — Ну, как, готов? — он вновь протягивает ем свою руку. Юра неловко кивает и касается своей рукой загорелой кожи. Он кое-как обходит ограду, но как только ступает на лёд, вновь хватается за Лероя. А тот опять смеётся. Беззлобно так, по-детскому. Юра цепляется за чужую куртку и пытается устоять на ногах. Его подхватывают сильные руки, прижимая к себе, и Плисецкий поднимает голову, смотря в глаза. И краснеет. Они сейчас так близко, так интимно близко. Лерой улыбается и говорит: — Знаешь, ты очень красивый, — он проводит ладонью по щеке, убирая волосы и заправляя одну прядь за ухо. — Держись меня крепче, — а это уже почти шепотом, так, что Юре дышать становится сложно. У Юры ноги в буквально смысле разъезжаются (и вовсе не от того, что рядом с Лероем ноги сами раздвигаются). Юра цепляется за чужое плечо, за спину, прижимается тесно, упиваясь чужим теплом и таким нужным запахом. В горле какой-то ком — мешает дышать и говорить. Лерой держит за талию и, чуть что, подхватывает. Пожалуй, не будь рядом его — упал бы раз сто. Через двадцать минут лёд не кажется каким-то средством пытки, а коньки кажутся очень даже устойчивыми. Юра крепко сжимает чужую руку, когда медленно скользит острием по льду. И какой-то странный восторг появляется где-то внутри. Это было так… круто. — Тебе нравится? — Жан-Жак ощущает в своей руке такое родное тепло, и от этого улыбаться хочется широко-широко. — Да, — он кивает и как-то смутившись добавляет: — Юра хочет хорошо научиться кататься для хозяина. — Для меня? — растеряно переспрашивает Лерой, и сам смущается. — Знаешь, это реально было бы круто, если ты этим увлечёшься. Представляешь, известный фигурист-гибрид! Наверняка, это поможет значительно сдвинуть всю эту систему в лучшую сторону. — В лучшую? Вы так думаете? — Конечно! Если мир признает хотя бы одного гибрида, то государство по-любому начнёт стремиться улучшать условия. — Это было бы круто, — Юра кивнул. Плисецкий подмечает, что, несмотря на свою самовлюбленность и даже некий эгоцентризм, он заботится об окружающих. Лерой хороший Король — как то, что нельзя оспорить.***
Жан-Жак говорил, что у Юры хорошо получается. И от этого и вправду хотелось стараться. Хотелось научиться. Хотелось показать, что он может. Лерой был… хорошим. И классным. Юра не мог не согласиться с тем, что он великолепен. Он успешен, красив, умен, ещё и поёт — Плисецкий подметил, что голос и впрямь хороший, приятный. Он уже третий день слушает песню, под которую он выступал — правда, сам Лерой об этом не знал. Лерой казался примером для подражания. И даже чуть более. Стоило им только пересечься взглядом — ноги подкашивались. Стоило Жан-Жаку коснуться его, как сердце подскакивало и билось так сильно и быстро, что невольно начинала болеть голова. И Юре было невероятно сложно понять то, что он чувствует к нему. За всё то хорошее отношение, за мягкость касаний и нежность улыбок. За всё то, что Жан-Жак делал для него, в Юре было что-то гораздо больше, чем просто благодарность. А ещё он совершенно не знал, что сам Лерой испытывал к нему — жалость, сострадание, любовь как к домашнему животному? Он не знал, но и на что-то большее не рассчитывал. Юра — гибрид, а значит во многом уступает людям. А значит, и любить таких нельзя. Гибриды и не для любви выращены. Не для ласки, не для понимания, не для теплоты. То, что Юра достался такой вот хозяин — не показатель. Ему просто повезло. Купил кто другой, давно бы лежал весь избитый, едва дыша. Купил бы кто другой — возможно, он был бы мёртв. Купил бы кто другой — в жизни не ощутил бы теплоту объятий. То, что Жан-Жак даёт ему всё это — и впрямь божье благословление. И Юра не знает, за что ему это — он не так много терпел. Он не знает, но благодарен, что он дышит без боли в груди, что он ест столько, сколько ему хочется, что он может пить воду, спать, сколько хочет, что о нём заботятся. Юра просто не смеет просить о чём-то ещё, а тем более о любви. Но Юра хочет. Хочетхочетхочет. Хочет его. Хочет его целиком. Возможно, это всё из-за того, что Жан-Жак просто располагал к себе — работа у него такая, людей к себе привлекать. И от одной мысли, что Лерой — всеобщий любимец — может быть его, дышать становится сложно. Лерой и молодой. Ему, вроде, всего девятнадцать. И такого добился — сколько он на этом вообще зарабатывает? Молодой и взгляд у него взрослый. Серьёзный, не смотря на чувство собственного величия. Юра читает очередную книгу и краем глаза иногда смотрит на ёлку. Большую, пышную, и внутри разгорается какое-то непривычное чувство, которого Юра ранее никогда не испытывал. Чувство… скорого праздника? Так его называют? Он никогда не праздновал Новый год. Вообще ни разу — да он впервые ёлку видит. Вообще, Леруа говорил, что не занимается такой ерундой, как украшение дома, но когда он узнал, что Юра, оказывается, в глаза этого не видел, к вечеру притащил большую ель. Пожалуй, Юра тогда действительно был рад, как ребёнок. Можно ли было назвать это действие заботой? Или тут что-то сильнее? Юра и этого, в принципе, не знал. Ещё Леруа недавно позвал его гулять. Вот именно позвал. Не взял с собой, а позвал. И Юра впервые увидел город в канун Нового года — это было так… так красиво, просто невероятно. Будто в сказку попал — это было невероятно красиво, ярко, так завораживающе. Юра ранее наблюдал ночной город из окна, но вот так вот — вживую, намного круче. А ещё Лерой тогда стащил с него капюшон, сказав, что вот сейчас люди совсем не злые. Юра, конечно, не поверил — в приюте все всегда злые. Когда на него указал какой-то ребенок, он и вовсе напрягся и поспешил нацепить капюшон обратно, но Лерой остановил, сказав: — Посмотри, разве он не счастлив? Юра сначала недовольно глянул на Жан-Жака, а после на ребенка, заметив, что тот и впрямь выглядит счастливым. Позже мать с ребёнком даже неловко попросили сфотографироваться. Юра не то чтобы опешил, пришёл в ярость — с какого это чёрта он должен фотографироваться со всякими незнакомыми? Но Лерой, взяв его за руку, заставив тем самым успокоиться, сказал: — Да, конечно, пусть это будет маленьким Новогодним чудом, — и улыбнулся. Юре ничего не оставалось, кроме того, как взять ребенка на руки, пытаясь сделать более-менее доброжелательное лицо. Но почему-то от сознания того, что люди относятся к нему так хорошо, становилось как-то до неприличия хорошо. А ребёнок выглядел счастливым-счастливым, будто и вправду что-то волшебное увидел. После того, как женщина их сфотографировала, ребенок ещё с минуты не хотел уходить, но после они все-таки ушли. Юра неловко улыбнулся в шарф, а после повернулся в поисках Жан-Жака. Заметив его в компании двух каких-то совершенно незнакомых девушек, которые выглядели довольно счастливыми и весёлыми, Юра почему-то разозлился. И не так, когда его попросили сфотографироваться. Нет, вовсе нет — это было что-то другое. Что-то более острое и неприятное, будто наждачкой по рёбрам. Юра стоял в стороне, смотря как они о чём-то разговаривают, а уж когда те полезли обниматься, а Жан-Жак спокойно, даже с радостью обнял в ответ, и вовсе руки от злобы затряслись. И сейчас Юра позабыл обо всём — и о заботе, и о тепле, и о нежности. Остался только он и Жан-Жак, который обнимал каких-то незнакомых девушек. Юре будто что-то вгрызлось в горло, так болезненно и противно. Было такое чувство, что Лерой его сейчас предал, унизил, сделал что-то непозволительное. Руки тряслись от злобы, в горле пересохло, и Юре жутко хотелось его ударить. С размаху в челюсть. Или вообще убежать подальше. Но мозги ещё были при нём, и он понимал, что такое вытворять — себе дороже. И злость эта какая-то непривычная была — более сильная. Будто и не злостью вовсе это чувство было. Жан-Жак вскоре попрощался с девушками и, заметив, что Юры до сих пор не подошёл, сам оглянулся в его поиске. Юре стоял в стороне и, вроде не намеревался к нему подходить. Лерой хмыкнул, сам подходя. — Ну, пойдём дальше? Плисецкий лишь фыркнул, засунул руки карманы куртки и пошёл вперёд, даже не отвечая на вопрос. — Эй, ты чего? — Жан-Жак непонимающе нахмурился, положив руку на чужое плечо. — Это же просто фото, ты даже видел, что они были добры к тебе, так? — Ага. — Киса, ты чего? — Юра вам не киса, вон, стояли с теми девушками, с ними бы и остались, им бы точно понравилось бы ваше «киса». — А, вот оно что, — Лерой совсем нагло обнял за талию, прижав к себе. — Котёнок ревнует своего хозяина? — Что Юра делает? — Ты не знаешь, что значит ревновать? Юра непонимающе нахмурился, покачав головой. — Ревность — чувство, возникающее при недостатке внимания, когда начинаешь сомневаться в верности. — Юра вовсе не ревнует! — Плисецкий буквально подпрыгнул на месте, покраснев. — Ага, то есть тебя просто злит тот факт, что я общаюсь с кем-то, кроме тебя? — Вы обнимались, — пробубнил себе под нос Юра, хмурясь. — Это ревность. — Да, блять, Юра ревнует, а теперь хватит обниматься с незнакомыми! Пару секунд Жан-жак молчал, а потом внезапно улыбнулся, умильнувшись и резко обнял, прижав к себе. Юра нахмурился, прошептав что-то вроде: — Не надо обнимать Юру. — А кого мне ещё обнимать? Других же нельзя — ты ревнуешь. — Ага, типа вы не будете больше никого обнимать. — Ну, раз королева просит, выбора особо нет, — и смеётся, хрипло немного, но искренне. У Юры щёки горят, Юра цепляется руками за чужую куртку, и ноги начинают дрожать. Всё нормально. Всё нормально. Всё нормально. Ни черта. Юра влюбился. Полностью и безвозвратно. И теперь это осознание было надоедливой мухой. А сегодня, вообще-то, тридцать первое декабря — и Юра очень хочет отпраздновать новый год с ним. Просто посидеть вместе, он ни разу не праздновал, и хотелось хотя бы понять, что это вообще такое. Но сам он не знал — отпразднуют они вместе или нет, Лерой ничего об этом не говорил. Уже было шесть вечера, и Юра, всё же, очень надеялся на сюрприз. Погода на улице, вроде, была неплохой — ни метели, ни жуткого холода. Только крупные хлопья снега падают, и ветра даже особого нет. Погода явно хорошая. От рассматривания погоды за окном, Юру отвлёк звук шагов, и он повернулся к лестнице. Жан-Жак с кем-то говорил по телефону, поправляя галстук. Плисецкий подметил, что выглядел он довольно… сексуально. На нём были чёрные брюки, чуть зауженные, красная, фактически облегающая рубашка, в руке он держал пиджак под цвет штанов. — Да, да, конечно, всего доброго, — он сбросил вызов и внезапно повернулся к Юре, заставив его замереть в ожидании. — Веди себя хорошо, киса, я буду только утром. — Вы уходите? — в голосе послышалось разочарование и даже грусть. — Да, а что такое? — он опустил голову, зашнуровывая ботинки. — Юра думал, мы отпразднуем вместе, Юра просто ни разу не праздновал Новый год. — А, точно, — Лерой выпрямился, закусив губу и немного нахмурившись. — Котенок, понимаешь, этот вечер мне очень важен, я не могу пропустить, и взять тебя не могу — пригласительное только одно. — Вот оно как, — он понятливо кивнул, снова беря книгу. — Юр, не обижайся, я просто… — Юра не обижается, всё хорошо. Жан-Жак простоял ещё пару секунд, смотря на Юру, а после, схватив пальто, резко вышел, захлопнув дверь. У Юры защипало глаза. И губы задрожали. Гибриды не для любви. Не для любви. Не обязаны любить. Никто не должен любить. Не должен. Но у Юры не получается убедить себя в этом. В горле противный горький комок, из-за него сложно дышать и сглатывать. И не получается принять как истинность то, что Жан-Жак ни чем ему не обязан — и сидеть с ним вечер не обязан. Он и так дал ему слишком много, о чём речь? Буквы пред глазами расплываются. Юра ничего не видит. Чернила не расплываются под солеными каплями. «Значит, они хорошие», — мимолетно думает Юра.***
В здании шумно. Пахнет алкоголем, смесью духов и потом. Жан-Жак морщится, когда делает ещё один глоток какого-то напитка. На душе так гадко, противно. Будто он Юру только что избил. Изнасиловал. Ударил. Неважно, что, главное то, что он причинил ему этим боль. И от этого у самого Лероя какая-то противная боль скреблась между ребер, а ещё где-то в горле. Он не находил себе место, и забыться с помощью алкоголя не получалось. Он чувствовал себя отвратительно. Омерзительно. Ужасно. Ни о каком праздничном настроении и речи идти не могло — хотелось пойти и повеситься, лишь бы неприятное нытьё исчезло из грудной клетки. Лерой проматерился про себя и, поставив стакан, вышел на улицу, доставая сигареты. Он курит крайне редко. Только когда сильно нервничает. А нервничает он раз в три года — максимум. При этом пачка сигарет и зажигалка всегда были с ним. Просто так. На всякий случай. Сейчас у него было чувство, что если он не покурит, то с ним что-нибудь случится. Руки дрожали, не слушались. Он обхватил губами сигарету и вдохнул в себя в какой-то мере приятный табачный дым, прикрыв глаза. На самом деле ни черта он не приятный — но сейчас он успокаивал, помогал собраться с мыслями. Когда он выкурил чуть больше половины, руки уже не дрожали, и злость на самого себя прошла. Потушив сигарету о стену, он всё же решил, что к чёрту всё это — и вечеринку это, и алкоголь к чёрту. Всё к черту. Там Юра один сидит, а он тут курит! Лерой забрал пальто и вызвал такси, называя свой адрес. Ну, нет — если у него с тем самым настроение не очень, то должно же оно быть хоть у кого-то.***
У Юры из рук падает книга, когда в дом резко заходит Лерой — вместе с ним крепкий запах мороза, пакет с чем-то в одной руке, и подарочная коробка — в другой. — Вы что-то забыли? — Ага, забыл, — он закрывает бедром дверь. — Забыл с тобой Новый год отпраздновать, — он смотрит сначала на часы: десять вечера, а потом на Юру. — А, шутки шутите, да? — он опёрся щекой о руку, отложив книгу. — Делать мне больше нечего, — он поставил пакет на пол и, сняв ботинки, сказал: — Ну, иди же ко мне, на эту ночь я весь твой, — он улыбнулся так широко, как только возможно. Юра сначала чуть помялся и, выдохнув, встал, надеясь, что это не розыгрыш. Он подошёл ближе, краем глаза разглядывая содержимое пакета, а когда Жан-Жак резко прижал его к себе, поражённо выдохнул. От Лероя пахнет холодом, и руки у него холодные, но Юре становится тепло. Он отчаянно утыкается в чужое плечо и закрывает глаза. Он рядом. Прямо сейчас, и именно с ним. — Я тебе, к слову, подарок, купил, — он чуть отдалится от гибрида. — Но увидишь ты его только через два часа. Юра улыбается уголками губ и замечает, что руки у Лероя аж покраснели от холода — видимо, без перчаток шёл. Плисецкий закусывает губу, хмурится, но тянется своими руками к его руке, сжимая, согревая. Лерой сначала удивленно смотрит на свою руку в его ладонях, он даже растерялся на пару секунд, а после, совсем мягко улыбнувшись, зарываясь свободной в его волосы, перебирая и гладя за ушком. А после наклоняется, целуя в лоб. Лерой в ответ сжимает чужую ладонь, подмечая, что, по сравнению с руками Юры, у него руки кажется большими. — Спасибо, что пришли, — совсем тихо шепчет Юра, прижимаясь щекой к холодной тыльной стороны ладони Лероя. У Жан-Жака будто что-то сжалось в районе солнечного сплетения. И именно сейчас, стоя в прихожей, он ощутил то, как ему важен Юра. Больше привязанности. Выше милосердия. Ближе симпатии. Лерой касается пальцами подбородка Юры, заставляя того поднять голову. Он долго смотрит в чужие глаза: всматривается в глубину, в яркость, будто в бездну. Бездна взывает к бездне. Столкновение неизбежно. Лерой наклоняется близко-близко, он ощущает горячее дыхание Юры на своих губах, ощущает запах земляники и лимона. Ощущает то, как сильно бьётся сердце. Юра замирает и смотрит в глаза. Не двигается, казалось, даже не дышит. И Лерой принимает это за беззвучное, но громкое: «Да». Жан-Жак касается тёплых губ мальчишки, ощущая, как тот вздрагивает. И на те пару секунд мир теряет свои очертания, и всё вокруг кажется таким безразличным. Тепло распространяется по всему телу, по венам, от сердца. Юра совсем не умеет целоваться, и эта робость заставляет терять голову, последние мысли и сдержанность. Лерой обнимает за талию, целует так, чтобы голова кружилась и сам ощущает, как бешено бьётся сердце. Причем не только его собственное, но и Юры. На улице идёт снег. Здесь и сейчас Юра улыбается, не скрывая. И Лерой запишет это в свои достижения. Плисецкий тянется руками к сильной шее, обнимая и шепчет: — Юра понял, что... — он резко замолчал, опуская голову, и на выдохе сказал: — что любит Жан-Жака. Лерой пораженно выдохнул. Юра впервые назвал его по имени, и от этого будто волна по спине, бешенный жар в горле. Что-то невероятное. — Вечер удивлений, прямо, — усмехаясь, говорит Жан-Жак, и, беря лицо Юры в свои ладони, заставляя посмотреть в глаза, говорит, мягко улыбаясь: — Жан-Жак тоже очень-очень любит Юру. И Жан-Жак будет невероятно рад, если ты всегда будешь называть его по имени. Сейчас у тебя нет хозяина. Есть я — твой любимый, понимаешь? Плисецкий сдавленно сглотнул и снова опустил лицо, пытаясь скрыть красные щёки, и, что самое главное — совсем сумасшедшую улыбку. Лерой обнимает крепко-крепко и сам не понимает, как так вышло, что он влюбился. При чём, кажется, по полной программе, с бонусом в виде ненормально бьющегося сердца и такой же ненормальной улыбкой. И если в жизни Жан-Жака когда-то и была сказка, то именно сейчас — когда они уже сидели рядом с бутылкой шампанского, тортом и какими-то фруктами. В принципе, на еду и алкоголь было всё равно — потому они, как бы пошло это не звучало, были пьяны друг другом. Юра хоть и целоваться не умел, но в процессе делал это с таким напором, что Жан-Жак понимал — парень-то он способный. Жан-Жак внимательно смотрит на Юру, когда ровно полночь, и он, вроде как, загадывает желание. Лерой проводит пальцем по шее, перебирает волосы, а Юра всё такой же сосредоточенный. — Всё? — спрашивает Жан-Жак, когда Юры поднимает на его взгляд. — Да, — он кивнул. — А вы что-нибудь загадали? — Загадал. И ещё, — он берёт коробку с ярким бантом, — с праздником, насколько помню, тебе такое нравится. Юра сначала как-то неловко улыбается, а потом принимает коробку. И, пожалуй, для Жан-Жака было истинным удовольствием смотреть на то, с каким восторгом он распаковывает коробку. Это же его первый в жизни подарок — наверняка волнительно. Юра выдыхает что-то из ряда: «Ух, ты», когда достает свитшот с мордой тигра на принте. Плисецкий чуть подаётся вперёд, смазано целует в щеку и шепчет: — Спасибо. Это новогодняя ночь обещает быть прекрасной, хотя бы потому, что Лерой впервые проведёт её с кем-то действительно важным. Юра даже просит спеть в живую, и Лерой с энтузиазмом достает гитару. В комнате раздаётся пение, и Жан-Жак не отрывает глаз от Юры. Внезапно будто пришло осознание того, что, чтобы быть самым великим, не обязательно быть признанным всеми. Чтобы быть хорошим королем достаточно получить признания одного, но очень важного человека. И сейчас, смотря на Юру, ему кажется, что он получил то самое признание, и сейчас не то что мир, будто вся вселенная у ног. Но её почему-то сейчас совсем не хочется. Хочется вот так вот сидеть долго-долго. Обнимать за худые плечи, целовать шею и петь только для него. Будто весь мир сошёлся в нём. Будто единственное, что могло иметь значение для Жан-Жака был Юра. Был он — гибрид с самым прекрасным телом и самыми красивыми глазами. Было уже около четырёх ночи, когда Лерой думал о том, что пора бы уже лечь спать, но, кажется, сам Юра так и не думал. Поцелуи становились настырными, более страстными, будто два бокала шампанского добавили Юре смелости. Когда он почувствовал лёгкий укус за шею и то, как Юра попытался неловко развязать его галстук, Жан-Жак резко взял его за плечи, отдаляя от себя. — Юра, ты ещё маленький для такого, — у него руки дрожат, а сам он тоже хочет, но Юра совсем ребёнок. — Но Юра хочет, — он поднимает голову и облизывает пересохшие губы, вновь тянясь рукой к галстуку, развязываю узел. — Юра давно хочет. — Ты ребёнок, — Лерой больше уверял себя, чем его, потому что Юра — самое сексуальное, что было на его памяти. — У нас всего в четыре года разницы, — он полностью развязывает галстук и, наспех расстегивая первую пуговицу, вновь утыкается в горячую шею, проводя языком по кадыку. Лерой сглатывает. Он ощущает то, насколько кожа Юры горячая. Но чётче всего он ощущает чужую ладонь на своей ширинке. — Видит Бог, я этого не хотел, — тяжело выдыхая, говорит Лерой (хотя трудно назвать то желание тем, что он «не хотел»). Лерой хватает за запястья, откидывая Юру на диван. Плисецкий судорожно выдыхает, когда оказывается прижатым к дивану Жан-Жаком — сильным, мощным и горячим телом. Юра пытается ровно дышать, когда чужие губы ласкают шею и плечи. Он пытается дышать вообще, когда ощущает широкие ладони под футболкой. Лерой целует шею, прикусывает нежную кожу и, не удерживаясь, оставляет засос. Он задирает майку фактически до шеи, оголяя грудь и едва выпирающие рёбра. Он целует везде, где только может дотянуться — вылизывает тазобедренные косточки и впалый живот. Под ладонью стучит чужое сердце — быстро, бешено. Он ощущает каждый его стук, каждый выдох. Он ощущает всего его. В голове туман, перед глазами — Юра и больше ничего, всё остальное смазывается в странное грязное пятно. Кожа у Юры горячая-горячая, и Лерой не может оторваться от неё — целует, покусывает, вылизывает. Ловит каждое его вздрагивание, судорожный выдох. Юра обхватывает его узкие бёдра ногами и зарывается пальцами в короткие волосы. Жан-Жак наслаждается его стонами так, будто слышал сейчас не человеческий голос, а что-то лучше и выше. Лерой стаскивает с него футболку и проводит рукой по едва выгнутой спине, касаясь пальцами позвонков. Он слышит его судорожное дыхание, и Юра, закусывая губу, тянется рукой к рубашке, расстегивая пуговицы. Жан-Жак элементарно не выдерживает такой медлительности и сам резко стаскивает с себя рубашку. Юра сглатывает и касается пальцами сильной груди, скользя вниз, по линии пресса, к массивной бляшке ремня. Он смотрит в глаза, когда, смущаясь, расстегивает чужой ремень. Лерой улыбается и, успокаивающе гладя по волосам, резко срывает одной рукой с бедер шорты вместе с бельём. Юра от этого действия останавливается, резко убирая руку от чужой ширинки. Плисецкий ощущает на себя заинтересованный взгляд Лероя: то, как он разглядывает его, будто даже и не моргая. Жан-Жак рассматривал бледную кожу, немного выпирающее ребра, плоский живот, совсем мальчишечьи бедра. И даже в голове не укладывалось, что со всеми этим он может делать всёвсёвсё. Руки тряслись, когда он гладил худые ноги и целовал плечи. Юра тяжело дышал, выгибался в его руках, подставляясь под ласки. Тело горело, во рту пересохло, а взгляд напрочь отказывался видеть что-то, кроме Лероя, настырно гладящего его уже выше коленок. В комнате жарко и совсем нечем дышать, и Юра отчаянно рвано дышит ртом, пытаясь хоть не задохнуться. Касания ласкающие, мягкие, плавные, а ещё возбуждающие. Юра со стыдом разводит ноги в стороны, потому что терпеть дальше — слишком сложно. — Сам меня приглашаешь? — буквально мурчит Лерой на красное ухо, прикусывая мочку. Жан-Жак устраивается между разведённых бёдер и, ласково поглаживая, спускается рукой вниз. Он прикусывает кошачье ушко, когда растягивает его: медленно, так, чтобы ненароком не сделать больно. Но Юра лишь расслабляется под краткими толчками и утыкается в чужое плечо. Видимо, из-за того, что он гибрид и его тело фактически и создано для этого, он не испытывал особого дискомфорта. Юра трётся щекой о сильное плечо, теснее прижимается и жмурится от каждого касания к его телу. Плисецкий судорожно вдыхает и обнимает за плечи, когда Лерой, стащив с себя штаны вместе с боксёрами, медленно входит. Звёзды, конечно, сразу не вспыхнули, и особого наслаждения он не получил, но почему-то сам факт того, что Лерой сейчас с ним так близко, заставлял ощутить какое-то странное удовольствие. Он подался телом к нему и обхватил ногами узкие бёдра, сам чуть дернувшись, пытаясь насадиться глубже. Лерой гладил бледную кожу, целовал шею и двигался медленно-медленно. И только когда он услышал судорожное: «Ещё», смог начать двигаться более резко. Юра жмурился, выгибался в спине и в голове был полный сумбур. Он не различал предметы, мысли путались, и единственное, что он мог ощутить — твёрдость мускул Жан-Жака, за которого он хватался каждый раз, когда толчки становились чуточку сильнее. Единственный запах, что он ощущал — тот необычный горьковатый запах, которого он не испытывал ранее. Он ощущал только Лероя. Только его касания, его горячие выдохи, его напористость. — Не больно? — шепчет на ухо Лерой, подмечая, что начинает увлекаться, и движения выходят глубокими и резкими. — Очень хорошо, — то ли стонет, то ли шепчет Юра, прижимаясь щекой к широкой груди. — Не останавливайся, пожалуйста. Лерой ощущает себя каким-то до неприличия сильным, когда Юра, такой хрупкий, прижимается к нему. Дыхание сбивается к чертям, руки дрожат, и Жан-Жак, обнимая за взмокшую спину, двигается так настырно и глубоко, что у Юры просто не получается не стонать. Время теряется, всё теряется, есть только он и Юра. И этим моментом хочется упиваться так долго, как только получится — теплой кожи, узостью тела, запахом. Когда эйфория достигает своего пика, Юра просто теряется, умирает и снова восстаёт. Он прижимает Жан-Жака настолько близко, насколько это вообще возможно. Оргазм кажется ударной волной, или чем-то ещё сильнее. Всё тело будто отделяется на секунду от него самого, и единственное, что он чувствует — лёгкость и эпицентр наслаждения. Лерой кусает за шею и, сжимая руками его бёдра, кончает с гортанным рыком. Юра пытается привести дыхание в норму, но он будто задыхается. На улице раздается оглушительный звук фейерверка. Но никто из них не вздрагивает от неожиданного звука — им слишком хорошо, чтобы обращать на посторонние звуки хоть какое-нибудь внимание. Лерой целует во взмокший лоб, убирая прилипшие пряди, заправляя за ухо. У Лероя где-то между ребёр сжимается и ноет. Он смотрит на Юру, который дышит сбито, смотрит на раскрасневшиеся лицо, на растрепанные волосы. И ощущает себя самым счастливым. Потому что у него есть что-то важнее всего мира у ног. Потому что этот Новый год — действительно новый. И всё в нём будет в новую. Хотя бы потому, что он теперь любит и сам любим — и не за красивую обложку его любят, и не за деньги, а просто так. Просто любят. Новогоднее чудо пахнет земляникой. Новогоднее чудо умеет мурлыкать. И Жан-Жак будет держать это чудо крепко-крепко.A little less conversation, and a little more touch my body Лишние слова нам не нужны, лучше дотронься до меня еще раз, Cause I'm so into you, into you, into you Потому что ты мне так нравишься, так нравишься, так нравишься. Got everyone watchin' us, so baby, let's keep it secret Все смотрят на нас, так милый, давай сохраним это в секрете. A little bit scandalous, but baby, don't let them see it Немного провокационно, но, милый, не дай им ничего заметить. A little less conversation and a little more touch my body Лишние слова нам не нужны, лучше дотронься до меня еще раз.