Побратим змея

      ...Мы недовольны, маленький братик, мы очень тобой недовольны!..       ...Мы злы на тебя, мошка!..       ...Что ты себе позволяешь, кого впускаешь в наш мир?!.       ...Это наш, наш мир!..       ...Тут и тебе-то едва находится место, не то что смертным...       ...Думаешь, что все можешь, мошка?..       ...Увидим, увидим...       ...Думаешь, если мы помогли тебе, значит, подчинимся, примем твои правила, мошка?!.       Черные расплывчатые пятна – словно в воду высыпали пригоршню пепла. Они движутся, будто подхваченные злым ветром, кружат, растекаются – и лишь смутно напоминают Запретный лес – таким, как он видится смертным. Раздраженные, гневные беззвучные голоса звучат, кажется, отовсюду и лишь усиливаются, когда на фоне черноты возникают три светлые, беспорядочно мечущиеся точки. Он знает, кто это, и это знание заставляет беспокойно заметаться, пытаясь поспешить на выручку – однако все попытки остаются тщетными.       ...Мы поиграем с ними, маленький братик...       ...Они же именно этого хотели...       ...И это будет твоя вина, мошка, только твоя...       ...Потому что ты слишком много на себя взял...       ...Возомнил себя Величайшим...       ...Думал, что сможешь управлять нами...       ...Ты...       – Мраковый упрямый мальчишка!       Раздраженный, с какими-то отчаянными нотками, голос падает, словно камень, разбивая черный водоворот видения, приближая к реальности. Нужно только ухватиться за него, не позволить потоку злых голосов унести, уничтожить, раздавить себя... Мошка... Я не мошка! Я...       – Баран безрогий!       На сей раз голос ближе, и, видится, он даже знает ту, которой он принадлежит... Или когда-то знал... Или...       – А ну не вздумай! Очухивайся давай!       – Фетха, что ж ты так жестко-то?.. Может, он сам?..       – Вижу я его «сам» – только губы синеют! Эй!       Голоса все громче, отчетливее, ближе. Зовут, придают сил, указывают дорогу назад. Дорогу домой. И однако решают все не они – а поток образов, вдруг исчезнувший, оставивший после себя лишь угасающие слова:       ...Поспеши, маленький братик...       ...Мы хотим играть...       ...С тобой – или с ними...       Свет, пробившийся сквозь веки, ослепляет – так, что невозможно поверить, что это всего лишь дымный очаг в его хижине. Он так отвык от света?..       – Вот так-то лучше!       В ворчливом старушечьем голосе звучит удовлетворение – а другой, молодой, звенит ликованием:       – Кныш! Ты очнулся, очнулся!       Теплые руки обнимают его за шею, волосы щекочут лицо – мир вокруг становится осязаемым, живым, настоящим.       – Что... – голос хрипит так, что он с трудом узнает его, но не это беспокоит его сильнее всего. Где граница между этой реальностью и Той? Где закончилась одна и началась Другая?       Мозг, еще не до конца, видимо, проснувшийся, ужасающе медленно выдавал искомые картины: вот он слушает Ёля, тот чем-то разозлен и раздосадован... Вот лежит в хижине, пытаясь принять какое-то важное решение – но какое именно?.. Вот стоит у Белой границы, и искомое решение где-то близко – но он не может заставить себя пойти за ним... Наверное, все это вполне могло быть. А потом? Танец, образы, и Светлоликий, сошедший к нему... Это тоже было?.. Странно... Но дальше? Что было дальше?       А ничего. Провал. Пустота, сменившаяся черными пятнами и злыми голосами. И от этого сердце почему-то дрожит. Очень сильно дрожит.       – Что?.. – добавить немного вопросительной интонации стоит неимоверных усилий – и не потому, что голос до сих пор не слушается, а потому, что получить ответ не хочется, совершенно не хочется...       – Ты что-нибудь помнишь?       Неопределенно качает головой, с холодной очевидностью понимая – если бы после Запретного леса он просто вернулся сюда – этого вопроса ему бы не задали.       – И как обряд союза отправлял не помнишь?!.       – Еще бы он помнил, потерянный этот!..       Он старается вслушиваться в их говор – но голоса словно меркнут, сменяясь другими, звучащими не снаружи – а в его голове:       ...Так где же ты, маленький братец?..       ...Игра почти началась...       Три светлые точки, мечущиеся среди черноты. Он знает, кто это.       И больше не слышит ни Фетху, ни Анхэ.       – Кныш, ты куда?!       – Стой, молодая, не удерживай его...       Белая граница приближается и слишком медленно и слишком быстро. Медленно – потому что он боится, что не успеет. Быстро – потому что хочет опоздать.       Запретный лес не рад ему, очевидно не рад. Он шумит, вскрикивает, ворчит, воет и шепчет, и лишь очень невнимательный слушатель принял бы эту какофонию звуков за шум ветра в кронах вековых деревьев.       Первый удар Кныш получил, едва перешагнув черту. Лишь пара шагов По-Ту-Сторону – и его, словно невесомую куклу, отшвырнуло назад, с размаху приложив обнаженной спиной о белые камни.       ...Хотел поиграть, мошка?..       ...Кого ты допустил к нам?!.       Силуэты стволов расплываются пятнами черного тумана, утрачивают очертания – совсем как в его сне. И снова – первородная Пустошь, которая была здесь в пору юности Избранницы – Пустошь, призрачные силуэты на которой на сей раз отказывались подчиниться.       Три светлые точки, затерянные во тьме.       Ради них надо подняться. Надо.       ...Тебе мало, мошка? Тем лучше!..       Не слушать. Попробовать вспомнить, как было тогда, в Большом путешествии, когда рядом с ним был Величайший. Как тогда удалось выровнять дыхание, сосредоточиться, утишить мечущиеся мысли... И найти в себе силу, о которой даже не подозревал. Силу, которая могла создать порядок посреди хаоса...       ...О-о, что ж, неплохо, маленький братик, совсем неплохо...       У него получилось. Тени расступились, пропуская его дальше. Только это почему-то не дает ощущения победы – скорее рождает образ ребенка, малыша, с которым родитель устроил шуточный бой – и сделал вид, что проиграл. До поры до времени.       Три ужаса, затерянные где-то дальше в темноте. Он не может видеть тех, чьи сердца сейчас готовы разорваться от страха – но это ему не мешает. Сейчас ему необязательно пользоваться зрением смертных.       ...Не так быстро, светлячок...       ...Игра только началась...       Юркий корень, шмыгнув под ноги, заставил его бревном рухнуть на землю – быстро, слишком быстро, так, что не успеть даже инститнктивно выставить вперед руки, чтобы смягчить удар.       ...Мы злы на тебя, мошка...       ...Твое время еще не пришло...       ...Ты не должен нарушать правила...       ...Особенно, когда ты один...       ...Пока ты не обрел силу...       ...Мы подчинимся однажды: так было и так повторится вновь...       ...Но не сейчас...       ...Теперь мы устанавливаем правила – а ты подчиняешься...       ...Тебе ведь это знакомо, светлячок?..       – Когда ты, наконец, начнешь делать то, что я тебе велю?!       Нет, это неправда, это только морок, очередная злая выходка разъяренных духов!.. Родителя здесь нет и быть не может, он ушел к предкам, он точно помнит, он же сам совершал погребальный обряд!..       ...Светлячок, ты правда думаешь, что то, что вы называете «уйти к предкам» означает конец?..       Подняться. Постараться сосредоточиться на тех, кто затерян где-то впереди. Это сейчас важно, а остальное уже в прошлом. Родитель не вернется, его здесь нет...       – Так уверен, мальчишка?       Голос за спиной настолько реален, что даже зная, что это – лишь иллюзия, он оборачивается – и из глаз тут же сыплются искры от обжигающей пощечины.       Нет, конечно, это не Анх, не родитель – это лишь ветка ближайшего дерева, приведенная в движение злой безликой силой. Но боль от этого не меньше, и слезы, непроизвольно хлынувшие из глаз, все не желают останавливаться, и страх, заставивший в инстинктивном, за круговороты въевшемся в память тела жесте закрыть лицо рукой, ничуть не менее реален, чем был когда-то.       ...Он гораздо ближе, чем ты думаешь, светлячок...       Слова, сказанные Светлоликим о Величайшем, теперь, в отношении родителя, звучат откровенным издевательством.       ...Он в тебе, в твоей злости на него, во всех обидах, которые ты так ему и не простил, в твоем страхе...       ...Он будет настигать тебя снова и снова, как бы ты от него ни бегал...       ...Догонялки, мошка? Что ж, отличная идея...       Он не мог бы сказать, сколько длилась эта безумная гонка и в каких мирах она проходила. А может, ни времени, ни каких-либо миров уже и не существовало – а он просто бежал от самого себя – и себя же самого преследовал?..       В конце концов, однако, бег замедлился – или, возможно, просто снова стал исчислимым в мерах, известных смертным, – а затем и вовсе прекратился, когда Кныш со всего маху влетел в остолбеневшего от страха и неожиданности Ёля.       Три пары рук, обнимающие и поддерживающеие его. Три пары широко раскрытых остановившихся глаз. Три голоса, о чем-то бессвязно лепечущие. И лишь один дошедший до лежащего в руинах сознания вопрос:       – Ты нас выведешь отсюда, Взывающий?..       Взгляд бездумно упирается в покрытую опавшей хвоей землю. Она слишком близко, видимо, он стоит на коленях – однако тело его на этот счет не говорит ничего.       Еще раз. Попробовать еще раз. Как тогда, на Пустоши...       ...Когда рядом был Величайший, светлячок?..       ...Так ведь теперь его нет...       ...Он...       Картинка, мелькнувшая перед глазами, служит продолжением фразы: широкое лезвие ножа входит в змеиное горло.       Зажать рот ладонью, пытаясь подавить рвущийся из глотки вопль. Нет, это тоже уже в прошлом!..       ...Ой ли, светлячок!..       Хватит, хватит, он справится, он должен...       Он пытается, искренне пытается – но его сил мало, слишком, ничтожно мало. Так вот почему они называют его мошкой!.. Как же они правы...       Туманные образы струятся, словно река, образуя водоворот, начиная странную, завораживаюшую пляску вокруг него и прижавшихся к нему подростков. Словно змей перед нападением...       Голова словно пустеет, и в воспаленном сознании обезумевшей птицей бьется лишь ответ на заданный ему раньше вопрос: «Нет, не выведу. Не смогу».       Бешеный хоровод ускоряется, грозя поглотить их – но внезапно замирает, застывает на месте.       И в наступившей оглушающей тишине он снова слышит Зов.