(Не)взаимность

Юре едва исполняется двенадцать, когда на его запястьях появляются первые тонкие царапинки. Поначалу он не обращает на них внимания — мало ли, с кошкой поиграл неудачно и не заметил. Только через несколько месяцев он понимает, что появляются они тем чаще, чем он видит своего почти-Бога Виктора. Со временем царапины становятся все глубже, заживают дольше, переползают границу плеч, заходят рваными краями на ключицы. К тринадцати годам он точно знает, что это не влюбленность, а самая настоящая любовь. И Юра точно знает, что любовь это самое болезненное, что есть в мире. Это больнее падений, больнее проигрышей. Юра хочет вырвать свое сердце, но все что он может делать — это тщательно обрабатывать синяки и царапины, которых с каждым днем все больше и больше. Отабеку уже почти семнадцать, и он уже три года просыпается среди ночи, заходясь кровавым кашлем. Все, что он может вспомнить из того, что ему снилось — отблеск светлых волос и искры в зелёных глазах. *** К семнадцати всё тело Юры — одна большая рана. Иногда ему даже больно ходить, но он терпит, сжав зубы. Он должен быть сильным, он не должен показывать, насколько ему мучительно больно вдыхать воздух, потому что на ребрах алеют длинные полосы. Виктор, тот самый чертов Виктор постит очередную фотку со своим мужем, не задумываясь о том, что в залитом дождём Петербурге от одного взгляда на неё у Юры, глупого, совсем ещё юного и неопытного Юры, на экран смартфона будет течь кровь из носа. Юра звонит по скайпу Отабеку, который и сам выглядит избитым, и часами просто болтает обо всем подряд, иногда прерываясь, когда Алтын заходится кашлем. — Знаешь, что чем дольше, сильнее и невзаимнее твоя любовь, тем глубже она въедается в твоё тело? Ты должен отпустить. Иначе ты просто не выдержишь. Отабек смотрит нечитаемым взглядом с монитора. — Тебе можно сказать то же, — кивает он на белую ватку в носу Плисецкого. — Бек, приезжай. Когда ты рядом, я хоть не постоянно думаю о… Ну ты знаешь. Отабек грустно улыбается краешком губ и вытирает висок от крови. Обещает поговорить с тренером. *** Отабек прилетает только в марте, бледный и измотанный болью. Юра бы запрыгнул на него, обнимая, да только шевелиться больно — Виктор с Юри решили поздравить его с восемнадцатым днем рождения на прошлой неделе, и Плисецкому кажется, что с него заживо сняли всю кожу. Отабек стоит в аэропорту в черной кофте по той же причине — на светлой ткани были бы видны кровавые разводы. Почти не общаются, лишь смотрят фильмы, периодически что-то едят и сидят на мягком диванчике. Изредка в теплом полумраке уютная тишина нарушается кашлем Отабека или очередным ругательством Юры. На третий день они покупают бутылку виски и колу. Вид разомлевшего Юры почти ломает Отабеку ребра. — Бек, серьёзно, — тихо говорит он, тщательно подбирая слова, от чего речь кажется разорванной. — Ты самый лучший из всех, кого я знаю. Мне так хочется, чтобы ты был счастлив. Человек, который отвергает тебя столько лет просто… просто идиот. Ты лучшее, что могло бы с ним случиться. Отабек утирает кровь с запястья, старается улыбнуться, да только выходит плохо. — Скажи мне, кто он. Пока мы пьяные. Пока мы честные, скажи. Ты-то знаешь, из-за кого все мои раны. Юра смотрит глазами цвета леса, и Отабеку кажется, что продольные глубокие борозды, как от ножа, он вполне заслужил, раз не смог признаться за столько лет. Алтын залпом допивает свой стакан, морщится и твердо берет лицо Юрия в свои руки. Он почти чувствует сотни лезвий, что направлены ему прямо в сердце. — Ты. Восемь чертовых лет это ты, — шепчет он горько, и целует. Это на самом деле просто прикосновение, но он ожидает как минимум разрыва лёгких… которого почему-то не происходит. Зрачок у Юры затопил всю радужку, и на губе у него капелька крови. — Бек… я, — обхватывает его за запястья, не отпуская. Отабек думает, что он должен был бы умереть от боли, которая внезапно оказывается совсем не такой сильной. — Я не знал. Не знал, что сам могу делать кому-то… Так больно. Прости. Прости, Бек. И сам тянется к чужим губам. Они засыпают в обнимку на старом диване, все в шрамах, царапинах и синяках. Через неделю Отабек впервые за несколько лет просыпается не от кашля, а от ощущения тонких пальцев на своём плече. Застарелые шрамы светлеют, тускнеют под этими прикосновениями. — Я должен залечить все раны, которые появились из-за меня, — шепчет Юра почти в губы Отабека, и тот проводит рукой по спине, на которой старые рубцы становятся все незаметнее. — Я постараюсь сделать так, чтобы тебе больше никогда не было больно. Ленивым мартовским утром Юра впервые думает, что любовь — это не всегда боль. Любовь — это ещё и лекарство от неё.