СтилЬ, ПсевдониМ - МоЁ НастроеньЕ

Офисное помещение, которое было совершенно заурядным, не считая того, что это был зал для презентаций, находившийся в праздничном полумраке. Минималистичные часы на стене готовятся пробить двенадцатый звон – последнее, что им суждено спеть в этом году. Дверь и стены украшены цепями из цветной бумаги и картона, а над самим выходом весит омела с красной ленточкой бантиком. В центре залы стоит круглый стол овальной формы, более похожий на полный ноль, такой же, каким считал себя сидевший в это время за столом. На всём этаже уже никого не было кроме него. Человек с жёлтыми, как лимон, волосами, очками заурядной формы, майке билайн, потрёпанных ковбойских джинсах и докторском халате сидел во главе нуля, а его лицо освещало голубоватое свечение монитора исцарапанного ноутбука. На нём была запущена текстовая программа «Word», в которой было что-то написано. Похоже, он пытался написать что-то к празднику. Что-то весёлое, смешное, бессмысленное, глупое и простое, но всё что у него вышло, это краткое хокку о смерти и бесславной кончине. Каждый раз, он раз за разом безвозвратно удалял и удалял эти смертельные стихи и начинал по новой, но каждый раз у него выходила только смерть и чернь. С каждой попыткой он становился всё злее и злее, считая себя наибольшей из всех бездарностей, ведь пытаясь написать что-то в своём «бывшем репертуаре» у него выходило только омрачать сей дивный праздник. Тёмные мысли из глубин души. И вновь он пытается, выдавливая из себя праздничную улыбку и попивая горячий шоколад, написать что-то столь глупое, что не осядет в памяти читателя и столь лёгкое, что подарит ему долгожданную улыбку. И вот он закончил стих. - Суицид, - устало молвил он себе, сняв свои очки, чтобы помассировать уголки уставших глаз, - опять… Тишина. Только тихие щелчки часов, что эхом несутся, и сама тишина не мешает им быть громче звона Биг Бена что в Лондоне весело спит. Громче жизни лишь смерть, что альфою есть, но омегою звётся. Сколь бы громкою жизнь не была, смерть всё прикроет и мчаться реквием будет в лугах, где сердце моё вольно стучало и стопы носили в далёкую даль. И вновь судорожно потянулась рука в дикой тряске к заветной кнопке забвенья. И вновь натянутая улыбка, стон клавиш. Вновь запах горького, как земля из могилы, шоколада. И вновь…. - Смерть, - прикрыв руками глаза свои, молвил автор, сдерживая смех и плач свой. С яростным криком боли в души взял он свой ноут и метнул в конец зала. Его разломало пополам. Со стены на осколки упал лишь праздничный венок разукрашенный, словно в память умершему прошлому году. - Ничего не выходит. Ничего, но почему? – задавал вопрос себе бездарный автор, пытаясь понять, почему его стиль изменился в угоду фальшивому имени, что реальней обычного? И вновь тишина. Лишь цокот часов, что время считает, мягко и остро разрезал её. В минуте молчанья стоял человек, смотря на окно, что в стене закрепилось. Стояло напротив, словно хрусталь, отражая в глаза всю злость и бездарность, лень и мёртвый талант. Нетерпение. И вот результат: схватив своё кресло, метнул он в хрусталь. Полёт. Удар. Звук осколков стекла. Посыпались вниз с девятого этажа. Ветер морозный подул и встал он в холодном поту. А может решенье впереди? В открытом ударом окне? Со слезами медля и тихо подошёл он к окну, и вниз посмотрел на работу свою. Вытер никудышные слёзы, опираясь рукою на оконную раму в стекле. А может это решенье? Попробовать вновь? Что мне мешает? А вдруг? Всего шаг. Один. Один ничтожный шаг и….. Забили салюты, зазвенели часы, и радостный крик донёсся от мира. Люди считают время конец. - Хех, смешно получилось, - невольно улыбнувшись, промямлил мой разум, - люди считают секунды к чему? К концу отсчёта дабы новый начать? Хм…. А отличный отсюда на город видок. Почему его раньше не замечал? УМЕР ГОД СТАРЫЙ – НОВЫЙ НА СМЕНУ ПРИШЁЛ. Мрак прошёл вместе с умершим годом. С улыбкой, но искренней в раз сей, он убрал руку с рамы оконной и немного ступив, уселся на этом краю. Улыбка сияет, глаза от счастья горят, а ноги болтает в стороны разные, словно наивный ребёнок, что праздника ждёт. Салюты прекрасны, хоть и сидит в печёнке и ниже уже песня двенадцати дней рождества. Двенадцатый звон синхронно ударил из писком часов электронных, которым, несмотря на задачу, на время плевать. Вдруг выйдя из транса, пришёл он в себя. Похлопал руками по карманам пустым. На ощупь проверил халат, брюки… как вдруг в рукаве бугорок. Быстро проверив, он вытащил сладость. Чупа-чупс в красной обёртке. И почему цвет рождества красный как кровь на снегу? В предвкушении вкуса он взялся обёртку снимать. Секунду, четыре, тридцать спустя. Час, полтора, к трём нехотя. Скоро рассвет, а на ней ни вреда. - АХ ТЫ, @&#%, ИЗДЕВАЕШСЯ?! – с матом спросил он у вещи, что, скорее всего, в аду родилась. Улетел чупа-чупс вниз камнем с крыши. Суицид поневоле совершила сладость дрянная, не дав укусить вкус свой бесстыжий. И задался теперь единым вопросом наш горе поэт «А какая у чупса реинкарнация будет после суицида по не воле решению взятом?». Эх…. Воистину ещё одна дурацкая идея философии глупой. Что ж… тогда с наступающим вас.